– Думаю, что Помпей Страбон хотел бы лишиться командования не больше, чем ты!
– Ровно наоборот, дорогой мой Квинт Помпей. На днях я получил от него письмо. В нем он спрашивает меня, можно ли ему сложить полномочия, и просит найти ему замену. И он особенно интересовался тобой. Вы были близки, оба пицены – ты сам знаешь! Его воины не любят командующих-чужаков, не пиценов, – пояснил Сулла, глядя, как озаряется радостью лицо младшего консула. – На самом деле главным твоим делом будет их демобилизация. Сопротивление на севере практически сломлено, нет нужды и дальше держать там войска. К тому же Рим не может позволить себе платить им. – Сулла сделал серьезное лицо. – Я тебе не синекуру предлагаю, Квинт Помпей. Я знаю, почему Помпей Страбон внезапно стал искать себе замену. Он не хочет заслужить позор, распуская своих людей. Так что пусть другой Помпей сделает это!
– Я ничего не имею против, Луций Корнелий. – Помпей Руф расправил плечи. – Я могу быть только благодарен за такое предложение.
На следующий день сенат издал соответствующий консульт. Гней Помпей Страбон освобождался от командования, и на его место назначался Квинт Помпей Руф. Вслед за этим Квинт Помпей Руф немедленно покинул Рим, зная, что никто из осужденных беглецов еще не был задержан. Гнусность того, что должно было произойти, более его не касалась. Он не будет в этом замешан.
– Ты будешь своим собственным гонцом, – обратился к нему Сулла, передавая приказ сената. – Только сделай мне одолжение, Квинт Помпей. Прежде чем ты вручишь Помпею Страбону данный документ, отдай ему это письмо от меня и попроси прочитать его в первую очередь.
Так как Помпей Страбон со своими легионами в то время находился в Умбрии – они располагались лагерем под Аримином, – младший консул отправился по Фламиниевой дороге, великой северной дороге, что пересекала Апеннины между Ассисием и Калами. Хотя зима еще не началась, погода на такой высоте была морозной, так что Помпей Руф ехал в крытой двухколесной повозке, багаж его был помещен на телегу, запряженную мулом. Поскольку он ехал в район расположения войск, сопровождали его только ликторы и несколько рабов. Фламиниева дорога вела в его родные места, и ему не было нужды пользоваться постоялыми дворами. Он знал всех владельцев больших домом на своем пути и останавливался у них.
В Ассисии его хозяин, старый знакомый, был вынужден извиняться за убогое жилище.
– Времена изменились, Квинт Помпей! – вздохнул он. – Мне пришлось многое продать! А потом – как будто и без того мало неприятностей – случилось нашествие мышей!
Потому Квинт Помпей Руф спал в комнате, которую он помнил обставленной гораздо богаче, да и было там раньше гораздо теплее. Оконные ставни сорвали проходившие этим путем солдаты, которым нужно было дерево для костров. Помпей Руф долго не засыпал, прислушиваясь к шмыганью и писку и думая о том, что происходит сейчас в Риме. Он не мог отделаться от чувства, что Луций Корнелий зашел чересчур далеко. И от этого ему становилось страшно. Придется расплачиваться. Слишком много поколений народных трибунов расхаживало по Римскому форуму, чтобы теперь народ стал покорно сносить оскорбление, нанесенное Суллой. Как только старший консул окажется за пределами государства, все его законы будут отменены. И такие, как он, Квинт Помпей Руф, понесут ответственность – и обвинение тоже падет на них.
Пар его дыхания образовывал облачка в ледяном воздухе. На рассвете он поднялся с постели и потянулся за одеждой, дрожа и стуча зубами от холода. Он надел короткие штаны, закрывшие его тело от пояса до колен, теплую рубаху с длинными рукавами, которую можно было заправить за пояс, и сверху две теплые туники. А под конец – гетры из немытой шерсти, которые покрыли его ноги от щиколоток до колен.
Но взяв носки и сев на край постели, чтобы натянуть их, он обнаружил, что за ночь мыши полностью съели изрядно провонялые концы. По его телу поползли мурашки, он поднес носки к серому свету, лившемуся из оконного проема и стал таращиться на них, словно слепец. Его переполнял ужас. Ибо он был суеверный пицен и знал, что это значит. Мыши – предвестники смерти. И мыши отгрызли ему ноги. Он падет. Он умрет. Это было предзнаменование.
Его раб нашел другую пару носков и встал на колени перед Помпеем, чтобы натянуть их ему на ноги, встревоженный неподвижностью и молчанием хозяина, сидящего на краю постели. Раб тоже разбирался в приметах и молился, чтобы предчувствие его обмануло.
– Domine, не тревожься, – сказал он.
– Я скоро умру, – произнес в ответ Помпей Руф.
– Чепуха! – бодро возразил раб, помогая хозяину встать. – Я грек! Я знаю больше о богах загробного мира, чем любой римлянин! Мыши – священные животные Аполлона Сминфея, бога жизни, света и врачевания! Предзнаменование говорит о другом: ты исцелишь север от бед.
– Нет, это значит, мне суждено умереть, – упрямо повторил Помпей Руф.
Он прибыл в лагерь Помпея Страбона тремя днями позже, более-менее примирившись со своей судьбой. Своего дальнего родственника он нашел в большом сельском доме, где тот жил.
– Какой сюрприз! – радушно встретил его Помпей Страбон и протянул ему правую руку. – Заходи-заходи!
– У меня два письма для тебя, – сказал Помпей Руф, садясь в кресло и принимая чашу с вином – такого вина он не пробовал с тех пор, как покинул Рим. Он протянул ему небольшие свитки. – Луций Корнелий просил, чтобы сначала ты прочел его письмо. Другое – от сената.
Что-то изменилось в лице Помпея Страбона, как только младший консул упомянул сенат. Но он ничего не сказал. И сломал печать на письме Суллы.
Гней Помпей, мне тяжело в сложившихся обстоятельствах исполнять волю сената, но его решение вынуждает меня отправить к тебе твоего родственника Руфа. Никто, как я, не ценит твою верную службу Риму. И если ты согласишься оказать Риму еще одну услугу – услугу, которая имеет большое значение для нашего будущего, – никто другой не оценит этого так, как я.
Наш коллега Помпей, как это ни печально, надломлен. Смерть его сына, моего зятя и отца двух моих внуков, подорвала здоровье нашего бедного дорогого друга, он угасает на глазах. Так как его присутствие здесь стало серьезной помехой, мне приходится удалить его из Рима. К несчастью, ему не хватает твердости одобрить меры, которые в силу сложившихся обстоятельств я вынужден принимать – повторяю, вынужден, – чтобы сохранить для будущего mos maiorum.
Я знаю, Гней Помпей, что ты полностью одобряешь эти меры, поскольку я должным образом информировал тебя, и ты, со своей стороны, регулярно сообщался со мной. Добрый Квинт Помпей отчаянно и безотлагательно нуждается в длительном покое. Это мое глубокое убеждение, и я надеюсь, что у тебя в Умбрии он найдет упокоение.
Я также надеюсь, ты простишь мне, что я сказал Квинту Помпею о твоем желании сложить с себя полномочия командующего, перед тем как твои воины будут распущены. Радушный прием очень обрадует его.
Помпей Страбон отложил свиток и сломал сенатскую печать. Пока он читал, никакие эмоции не отражались на его лице. Закончив разбираться с документом – он невнятно бубнил содержание письма себе под нос, чтобы Помпей Руф не мог расслышать, – Страбон положил его на стол, взглянул на Помпея Руфа и широко улыбнулся.
– Ну что ж, Квинт Помпей, я действительно очень тебе рад! – воскликнул он. – С большим удовольствием сниму с себя груз ответственности.
Несмотря на уверения Суллы, Помпей Руф ожидал взрыва возмущения, ярости негодования. Теперь он смотрел на Помпея Страбона в изумлении.
– Ты хочешь сказать, что Луций Корнелий был прав? Ты действительно не возражаешь? Правда?
– Возражаю? Почему я должен возражать? Я счастлив, – ответил Помпей Страбон. – Моя мошна сдулась.
– Мошна?
– У меня здесь десять легионов в полевых условиях, Квинт Помпей. И больше чем половине войска я плачу сам, из собственных средств.
– Сам?
– Ну да, Рим платить не может. – Помпей Страбон поднялся из-за стола. – Пришло время демобилизовать людей. Они не моя собственность. И я этого делать не хочу. Я люблю сражаться, а не заниматься писаниной. Зрение слабое для этого. Правда, у меня есть тут на службе один младший чин. Он может писать превосходно. И даже любит это делать! Вот его хлебом не корми, а дай пером поскрипеть. – Помпей Страбон обнял за плечи Помпея Руфа. – Теперь пойдем познакомишься с моими легатами и трибунами. Они долго служили под моим началом, так что ты не обращай внимания, если они расстроятся. Я им еще ничего не говорил.
Изумление и досада, которые не выказал Помпей Страбон, ясно отразились на лицах Брута Дамасиппа и Геллия Попликолы, когда они услышали новость.
– Нет-нет, ребята, все отлично! – закричал Помпей Страбон. – И моему сыну будет полезно послужить под началом другого командира, не своего отца. Мы все становимся слишком благодушны, если ветер долго не меняется. Перемены всех нас освежат.
Во второй половине дня Помпей Страбон построил войско и дал новому командующему проинспектировать его.
– Здесь только четыре легиона – мои воины, – пояснил Помпей Страбон, шагая вдоль строя в сопровождении Помпея Руфа. – Остальные шесть раскиданы по всей округе, в основном занимаются ничегонеделанием. Один легион в Камерине, один – в Фан-Фортуне, один – в Анконе, один – в Игувии, один – в Арреции и один – в Цингуле. Тебе придется много поездить, чтобы распустить их. Нет, похоже, особого смысла приводить их всех сюда только для того, чтобы выдать им их бумаги.
– Я не возражаю против поездок, – сказал Помпей Руф, который почувствовал себя несколько лучше. Возможно, раб все-таки был прав. Возможно, примета не означала скорую смерть.
В ту ночь Помпей Страбон устроил пир в своем теплом удобном сельском доме. На пиру присутствовал его сын, весьма привлекательный молодой человек, также и другие юноши, легаты Луций Юний Брут Дамасипп и Луций Геллий Попликола и четверо военных трибунов.