– Рад, что я больше не консул и не должен считаться с теми парнями, – сказал Помпей Страбон, подразумевая выборных военных трибунов. – Я слышал, что они отказались идти в Рим с Луцием Корнелием. Конечно. Чего удивляться. Тупые болваны! У всех дутое мнение о себе.
– Ты в самом деле одобряешь поход на Рим? – скептическим тоном спросил Помпей Руф.
– Безусловно. А что еще оставалось Луцию Корнелию?
– Принять решение народа.
– Лишавшее его консульского империя? О, ты ли это говоришь, Квинт Помпей? Это не Луций Корнелий действовал незаконно, а народное собрание и этот cunnus Сульпиций. И Гай Марий. Старый жадный брюзга. Его время прошло, но ему даже не хватает ума понять это. Ему почему-то позволили действовать незаконно, и никто не мог даже слова сказать против. Только Луций Корнелий, один, встал на защиту законности, и за это на него со всех сторон посыпалось дерьмо!
– Народ никогда не любил Луция Корнелия. Совершенно ясно, они не любят его сейчас.
– А разве это его заботит?
– Полагаю, нет. Но думаю, ему следовало бы этим озаботиться.
– Чушь! Не падай духом, братец! Ты выбрался из этого. Когда они найдут Мария, и Сульпиция, и всех остальных, ты будешь неповинен в их гибели, – утешил его Помпей Страбон. – Выпей еще вина.
Следующим утром младший консул решил пройтись по лагерю, ознакомиться с условиями дислокации. Помпей Страбон сам посоветовал ему это, но отклонил предложение составить ему компанию.
– Лучше будет, если они увидят, что ты действуешь самостоятельно, – объяснил он свой отказ.
Все еще потрясенный оказанным ему теплым приемом, Помпей Руф расхаживал по лагерю. Все, от центурионов до рядовых, дружески приветствовали его. Они спрашивали его мнения по тому или иному поводу. Его здесь приняли, с ним считались. Ему это льстило. Однако он был достаточно умен, чтобы держать некоторые соображения при себе и не высказывать критических суждений, пока не уедет Помпей Страбон и в лагере не установятся новые порядки. В частности, он был в шоке от грязи. Гигиена в лагере не соблюдалась. Выгребные ямы и отхожие места были запущенны, к тому же находились слишком близко к колодцам, откуда солдаты таскали воду.
«Типично для тех, кто живет в походных условиях, – подумал Помпей Руф. – Стоит им счесть, что место слишком загажено, они встают и перебираются на другое».
Когда младший консул увидел большую группу солдат, идущих в его сторону, он не почувствовал ни страха, ни настороженности. Они все улыбались и, казалось, просто хотят с ним поговорить. Настроение у него поднялось. Может, стоит все-таки сказать им, что он думает о гигиене в лагере. Так что, когда они обступили его плотной толпой, он дружески улыбнулся им и едва почувствовал первый удар, когда меч рассек его кожаную поддевку, прошел между ребрами и проник глубоко в тело. За ним последовали другие удары – быстрые, они сыпались один за другим. Он не успел даже вскрикнуть, не успел подумать о мышах и изъеденных носках. Он был мертв раньше, чем упал на землю. Вооруженные люди мгновенно исчезли.
– Какое несчастье! – сказал Помпей Страбон сыну, поднимаясь с колен. – Он мертв. Бедняга! Не меньше тридцати ран. И все смертельные. Точная работа – должно быть, умелые парни.
– Но кто? – спросил другой юноша, поскольку Помпей-младший молчал.
– Очевидно, солдаты, – ответил Помпей Страбон. – Подозреваю, люди не хотели смены командования. Дамасипп что-то говорил мне, но я не воспринял его всерьез.
– Что ты будешь делать, отец? – подал голос юный Помпей.
– Отправлю его назад в Рим.
– Разве это законно? Погибшие на войне должны быть похоронены тут же, на месте.
– Война закончилась, и погиб консул, – ответил Помпей Страбон. – Я думаю, сенат должен увидеть его тело. Гней-младший, сын мой, сделай все необходимые распоряжения. Сопровождать тело может Дамасипп.
Все было проделано безукоризненно. Помпей послал гонца, чтобы созвали заседание сената, а затем тело Квинта Помпея Руфа было доставлено к дверям Гостилиевой курии. Никаких объяснений не последовало, кроме того что должен был лично передать Дамасипп, а именно то, что войско Помпея Страбона отказалось принять другого командующего. Сенат понял, что от него требовалось. Гнея Помпея Страбона смиренно попросили – учитывая, что его предполагаемый преемник мертв, – продолжить командовать войсками на севере.
Письмо от Помпея Страбона, адресованное Сулле, старший консул прочел без свидетелей, при закрытых дверях.
Печальные известия, Луций Корнелий. Боюсь, мои воины не выдадут виновных – не наказывать же мне четыре славных легиона за то, что совершили тридцать или сорок человек. Центурионы озадачены. Мой сын тоже. Он в хороших отношениях с нижними чинами и обычно прекрасно осведомлен о происходящем. Случившееся – моя вина. Я не предполагал, что мои люди так сильно меня любят. Квинт Помпей был пиценом. Я никак не думал, что они будут против него.
Как бы то ни было, я надеюсь, что сенат не видит препятствий к тому, чтобы оставить в моих руках командование войском на севере. Согласись, если солдаты не приняли пицена, они, определенно, не смирятся с чужаком? Такие уж мы северяне грубые люди.
Желаю тебе удачи во всех твоих начинаниях, Луций Корнелий. Ты поборник старого порядка. Но действуешь интересными новыми методами. У тебя стоит поучиться. Поверь, я всецело поддерживаю тебя. Если я буду тебе нужен, дай мне знать без промедления.
Сулла засмеялся и затем сжег письмо, одно из немногих утешительных известий. То, что Рим не обрадовался его законодательным инициативам, Сулла знал наверняка, ибо на плебейском собрании были избраны десять новых народных трибунов. Все они были оппонентами Суллы и сторонниками Сульпиция. Среди них были Гай Милоний, Гай Папирий Карбон Арвина, Публий Магий, Марк Вергилий, Марк Марий Гратидиан (приемный племянник Гая Мария) и не кто иной, как Квинт Серторий. Когда Сулла услышал, что Квинт Серторий выставил свою кандидатуру, он послал ему предостережение, чтобы не делал этого, если не желает себе зла. Предостережение, которое Серторий предпочел проигнорировать, уверенно ответив, что теперь для сената не имеет значения, кто избран народным трибуном.
Это поражение стало для Суллы тревожным сигналом, теперь ему придется позаботиться о выборах резко консервативных курульных магистратов. Оба консула и все шесть преторов должны быть стойкими поборниками leges Corneliae. С квесторами сложностей не предвиделось. Все они были либо восстановленными в правах сенаторами, либо молодыми людьми из сенаторских семей, на которых можно положиться, – они в любом случае будут ратовать за укрепление власти сената. Среди них был Луций Лициний Лукулл, главная опора Суллы.
Одним из кандидатов на консульских выборах был племянник Суллы Луций Ноний, который служил претором два года назад и, конечно, не пошел бы против дяди, сделавшись консулом. К несчастью, он был человеком ничем не примечательным и до сих пор никак себя не проявил – не та фигура, которая может понравиться выборщикам. Но его решение выставить свою кандидатуру очень порадовало сестру Суллы, о которой Сулла почти забыл, так мало для него значили родственные связи. Когда его сестра наведывалась в Рим, он даже не озаботился тем, чтобы встретиться с ней. Это надо поправить! К счастью, Далматика, будучи гостеприимной и терпеливой женой, всегда с готовностью выполняла свои обязанности. Она сможет окружить вниманием и сестру Суллы, и унылого Луция Нония, который скоро, будем надеяться, станет консулом.
Два других кандидата тоже были вполне подходящими. Бывший легат Помпея Страбона Гней Октавий Рузон, несомненно, являлся сторонником Суллы и старых порядков. Кроме того, он, должно быть, получил соответствующие указания от Помпея Страбона. Вторым подающим надежды кандидатом был Публий Сервилий Ватия из прекрасной старинной плебейской семьи. Он пользовался широкой поддержкой среди представителей первого класса. И вдобавок за ним числилось множество военных заслуг, а это всегда ценится избирателями.
Однако был еще один кандидат, он-то и беспокоил Суллу больше всего. Главным образом потому, что был ставленником первого класса и казался исключительно правильным, истовым поборником сенаторских привилегий и исключительных прав всадников, как писаных, так и неписаных. Луций Корнелий Цинна. Патриций из того же рода, что и сам Сулла. Он был женат на Аннии, мог похвастаться блестящими военными заслугами и был хорошо известен как оратор и адвокат. Но Сулла знал: его что-то связывает с Гаем Марием. Вероятно, Марий купил его. Еще несколько месяцев назад его финансовое положение, как и у многих сенаторов, было довольно шатким. Однако, когда сенаторов исключали за долги, обнаружилось, что кошелек Цинны туго набит. «Да, Марий купил его, – мрачно подумал Сулла. – Как умно! Это, конечно же, имело отношение к Марию-младшему и убийству консула Катона». В обычное время Сулла усомнился бы в том, что Цинну можно купить. Не был он похож на человека подобного сорта – это и импонировало выборщикам первого класса. Однако в тяжелые времена, когда всеобщий развал принимал угрожающие масштабы, грозя отразиться на будущности следующего поколения, многие высоко принципиальные мужи сочли возможным продаться. Особенно если им удавалось убедить себя в том, что изменение положения не повлечет измены принципам.
Не только курульные выборы тревожили Суллу, но и положение его армии, поскольку он видел, что солдатам надоело торчать в Риме. Они хотели другого, они хотели идти на Восток драться с Митридатом и не понимали, почему их командующий медлит. Кроме того, им теперь приходилось сталкиваться с возрастающим недовольством городских жителей. И дело тут было не в нехватке даровой еды, мест для постоя и женщин, просто те горожане, кто с самого начала не хотел мириться с присутствием военных, теперь набрались храбрости и стали выплескивать из окон содержимое ночных горшков на незадачливые солдатские головы.