Цинна залился краской. Он ненавидел эту свою слабость, но поделать ничего не мог. Заливавший лицо румянец выдавал его с головой.
– Есть, однако, способ, отцы, внесенные в списки, заставить Луция Цинну поддержать меры, которые потрудился принять наш старший консул, – продолжил Катул Цезарь. – Я предлагаю Гнею Октавию и Луцию Цинне принести торжественную клятву, которая их свяжет. Пусть поклянутся отстаивать нашу нынешнюю систему правления, как она установлена Луцием Суллой.
– Согласен, – сказал великий понтифик Сцевола.
– И я согласен, – поддержал принцепс сената Флакк.
– Я тоже, – прозвучал голос Антония Оратора.
– И я согласен, – произнес вслед за ним цензор Луций Цезарь.
– Согласен, – присоединился цензор Красс.
– Я тоже, – сказал Квинт Анкарий.
– Я тоже, – ответствовал Публий Сервилий Ватия.
– И я согласен, – повернувшись к Сцеволе, сказал Луций Корнелий Сулла. – Великий понтифик, ты приведешь новоизбранных консулов к присяге?
– Да.
– Я дам эту клятву, – громко произнес Цинна, – если увижу, что решение поддерживается абсолютным большинством сенаторов.
– Давайте голосовать, – мгновенно отозвался Сулла. – Тех, кто за принятие клятвы, прошу встать справа от меня. Тех, кто против, – слева.
Лишь несколько сенаторов встали слева от Суллы. Но первым среди них был Квинт Серторий. Его мускулистая фигура казалась воплощением гнева.
– Сенаторы ясно выразили свое мнение, – вынес заключение Сулла. Страшное выражение исчезло с его лица. – Квинт Муций, ты великий понтифик. Как должна проходить церемония?
– По закону, – немедля ответил Сцевола. – Все сенаторы должны отправиться со мной в храм Юпитера Всеблагого Всесильного, где фламин Юпитера вместе со мной принесет жертву великому богу. Жертвенным животным будет двухлетняя овца.
– Как удобно! – громко произнес Серторий. – Могу поклясться, что, когда мы окажемся на вершине Капитолия, жрецы и животные будут уже поджидать нас там!
Сцевола продолжал, пропустив эти слова мимо ушей.
– После жертвоприношения я попрошу Луция Домиция, сына почившего великого понтифика, поскольку он является независимой стороной, провести гадания по печени жертвенной овцы. Если предзнаменования окажутся благоприятными, я поведу сенаторов в храм Семона Санка, бога нерушимых клятв и верности. Там, под открытым небом, как и положено в подобном случае, новоизбранные консулы поклянутся отстаивать leges Corneliae.
Сулла поднялся со своего курульного кресла:
– Да будет так, великий понтифик.
Предзнаменования были благоприятными. Более того, по дороге к храму Семона Санка вся сенаторская процессия увидела высоко в небе орла.
Но Цинна не собирался отстаивать законы Суллы и связывать себя клятвой. Он знал, как сделать клятву недействительной. Когда сенаторы плелись вверх, к храму Юпитера, возвышающемуся на вершине Капитолия, он потихоньку пристроился к Квинту Серторию и попросил его раздобыть ему камень определенного вида. Пока сенаторы следовали от одного храма к другому, Серторий незаметно бросил камень в складки тоги Цинны – так, чтобы Цинна мог легко добраться до него левой рукой. Это был небольшой камень, гладкий, овальной формы.
С раннего детства Цинна, как и всякий римский мальчишка, знал, чтобы дать клятву – одну из тех удивительно заманчивых клятв, столь любимых детьми, – нужно встать под открытым небом. Клятву дружбы и вражды, ярости и бесстрашия, смелости и обмана. Свидетелями клятвы должны быть боги на небесах. Если боги не видели тебя, клятва не была настоящей. Как и все его друзья детства, Цинна относился к ритуалу со всей серьезностью. Но однажды он познакомился с пареньком, сыном всадника Секста Перквитиния, который нарушал все свои клятвы: он воспитывался в семье, не пользовавшейся уважением. Они были примерно одного возраста. Правда, сын Секста Перквитиния не водился с сыновьями сенаторов. Познакомились они случайно, он-то и научил Цинну давать ложные клятвы.
– Всего-то и нужно, – сказал ему сын Секста Перквитиния, – ухватиться за кости Матери-Земли. А для этого, когда клянешься, ты должен держать в руке камень. Тогда ты вверяешь себя богам загробного мира, потому что загробный мир стоит на костях Матери-Земли. Камень, Луций Корнелий! Камень – это и есть кость!
Таким образом, когда Луций Корнелий Цинна клялся отстаивать законы Суллы, он крепко сжимал свой камень в ладони левой руки. Закончив, он быстро нагнулся к полу храма. Храм не имел крыши, поэтому был замусорен листьями, мелкими камнями, хворостом. Цинна изобразил, будто поднял с пола свой камень.
– Если я нарушу свою клятву, – громко и внятно произнес он, – пусть меня сбросят с Тарпейской скалы, как я сейчас бросаю этот камень!
Камень отлетел в сторону, ударился о грязную облупившуюся стену и упал на пол, вернувшись на лоно Матери-Земли. Никто, казалось, не понял важности этого действия. Цинна вздохнул глубоко и свободно. Очевидно, что секрет сына Секста Перквитиния не был известен римским сенаторам. Теперь, когда он будет обвинен в нарушении клятвы, он сможет объяснить, почему не считал себя связанным ею. Весь сенат видел, как он отбросил камень. Он обеспечил себе сотню безупречных свидетелей. Трюк, который мог сработать только один раз. О, какую пользу мог извлечь Метелл Свин, если бы знал этот секрет!
Хотя Сулла и присутствовал на инаугурации новых консулов, он не остался на пир, сославшись на то, что должен подготовиться к отъезду в Капую утром следующего дня. Однако он присутствовал на первом официальном заседании сената в новом году в храме Юпитера на Капитолийском холме, так что он слышал короткую, не предвещавшую ничего хорошего речь Цинны.
– Я удостоен этой должности и не посрамлю ее. Меня смущает лишь то обстоятельство, что покидающий свой пост старший консул идет на Восток во главе войска. Войска, которое должен был бы вести Гай Марий. Даже если не касаться незаконного осуждения Гая Мария, я считаю, что бывшему старшему консулу следует оставаться в Риме, чтобы ответить на обвинения.
Обвинения в чем? Никто точно не знал, хотя большинство сенаторов заключили, что это будет обвинение в измене и основанием станет марш Суллы на Рим. Сулла вздохнул и решил принять неизбежное. Сам не отличавшийся щепетильностью, он знал, что в случае необходимости ничего не стоит нарушить клятву. Однако он не думал, что Цинна – человек столь твердого характера. Оказывается, он именно такой. Вот так история!
Покинув Капитолий, он направился к инсуле Аврелии в Субуре, раздумывая по пути, как ему вести себя с Цинной. Придя к ее дому, он уже знал ответ, поэтому, когда Евтих открыл дверь, на лице Суллы сияла улыбка.
Однако улыбка растаяла, как только он увидел лицо Аврелии. Оно было мрачным, даже зловещим, и в глазах не было тепла.
– И ты тоже? – спросил он, опускаясь на скамью.
– И я тоже. – Аврелия села в кресло лицом к нему. – Тебе не следует здесь быть, Луций Корнелий.
– О, не беспокойся обо мне, – небрежно сказал он. – Гай Юлий как раз устраивался в уютном уголке, дабы насладиться пиршеством, когда я уходил.
– Не ты окажешься в неловком положении, войди он сейчас, – сказала она. – Поэтому мне следует позаботиться о себе. – Она повысила голос. – Пожалуйста, выйди присоединись к нам, Луций Декумий!
Маленький человек появился из ее рабочей комнаты. Лицо его было сурово.
– О нет, только не он! – с отвращением воскликнул Сулла. – Из-за таких, как он, мне пришлось вести на Рим войско! Как мог ты молоть весь этот вздор о том, что Гай Марий в хорошей форме? Ведь его состояние не позволит ему довести армию даже до Вейи, не то что до провинции Азия.
– Гай Марий излечился, – сказал Луций Декумий, дерзко, но как будто защищаясь. Сулла был единственным другом Аврелии, которого он терпеть не мог, и, кроме того, Сулла был единственным человеком, которого Луций Декумий боялся. Он много знал о Сулле такого, чего не знала Аврелия. Но чем больше он узнавал, тем меньше стремился рассказывать об этом кому бы то ни было. «На себя посмотри, – говорил он себе снова и снова. – Могу поклясться, Луций Корнелий Сулла такой же негодяй, как и я сам. Только у него больше возможностей творить зло. И он этими возможностями пользуется вовсю».
– Не Луция Декумия нужно винить во всех этих безобразиях, а тебя! – раздраженно сказала Аврелия.
– Ерунда! – резко ответил Сулла. – Не я начал эти безобразия! Я занимался своими делами в Капуе и планировал отправляться в Грецию. Нужно винить таких глупцов, как Луций Декумий: они вмешиваются в дела, в которых ничего не смыслят, льстя себе, что их герои сделаны из более крепкого материала, чем все остальные! Этот вот твой друг нанимал громил для Сульпиция. Головорезов, которые заняли Форум и сделали мою дочь вдовой. И он собрал еще больше таких же, когда я вошел на Эсквилинский форум, не желая ничего, кроме мира! Не я подстрекал к насилию! Я только должен за все расплачиваться!
Разъяренный Луций Декумий стоял неподвижно, готовый к драке.
– Я верю в народ! – воскликнул он. Он был растерян, ситуация сложилась неожиданная, а он не привык быть загнанным в угол.
– Что? Городишь эту чушь, пустые слова, как и головы твоего четвертого класса! – зарычал на него Сулла. – «Я верю в народ», в самом деле! Ты бы лучше верил в тех, кто выше тебя!
– Пожалуйста, Луций Корнелий! – взмолилась Аврелия. Сердце ее тяжело билось, ноги дрожали. – Если ты выше Луция Декумия по положению, так и веди себя соответственно!
– Да! – закричал Луций Декумий, собравшись. Его ненаглядная Аврелия вступилась за него – и он хотел выглядеть отважным в ее глазах. Но Сулла не Марий. Глядя на него, Луцию Декумию казалось, что он слышит скрежет гвоздей, царапающих гладкую каменную поверхность. Однако он взял себя в руки. Ради Аврелии.
– Берегись, Большой Важный Сулла, а не то можешь получить удар ножом в спину!
Блеклые глаза остекленели, рот приоткрылся. Сулла поднялся со скамьи, окутанный почти осязаемой аурой угрозы, и стал наступать на Луция Декумия.