– От меня они ничего не утаят, – сказал, улыбаясь, Лукулл.
– Вот и хорошо! Отправляйся в Дельфы по суше и делай то, что должен. Пока я не догоню тебя, театр военных действий – твой.
– А ты, Луций Корнелий? – спросил Лукулл.
– В Брундизии мне придется ждать, пока не вернется твой транспорт. Но сейчас мне нужно быть в Капуе: я должен удостовериться, что в Риме все спокойно. Я не доверяю Цинне. И я не доверяю Серторию.
Так как держать три тысячи лошадей и тысячу мулов в окрестностях Капуи было затруднительно, Лукулл выступил в Брундизий еще до середины января. Правда, зимние холода быстро надвигались, и было маловероятно, что Лукулл сможет выйти в море раньше марта или апреля. Несмотря на острую необходимость покинуть Капую, Сулла по-прежнему колебался. Донесения из Рима были неутешительными. Сначала он узнал, что народный трибун Марк Вергилий произнес на Форуме с ростры блистательную речь перед толпой. Он не нарушил законы Суллы, поскольку отказался называть это собранием. Вергилий настаивал на том, что Сулла – более не консул – должен быть лишен своих полномочий командующего и приведен в Рим – если необходимо, силой, – чтобы ответить на обвинения в измене, в убийстве Сульпиция и за незаконную опалу Гая Мария и еще восемнадцати человек, по-прежнему находящихся в бегах.
Из этого ничего не вышло, но потом Сулла узнал, что Цинна активно обрабатывает рядовых членов сената, добиваясь их поддержки. Вергилий и еще один народный трибун, Публий Магий, представили на рассмотрение сената предложение рекомендовать центуриатным комициям лишить Суллу полномочий и привлечь к ответу по обвинению в измене и убийстве. Сенат решительно отказался, но Сулла понимал, что подобные тенденции не предвещают ничего хорошего. Все знали, что он все еще в Капуе с тремя легионами, – они явно решили, что у него не хватит смелости идти на Рим во второй раз. Они чувствовали, что могут безнаказанно бросить ему вызов.
В конце января Сулла получил письмо от своей дочери Корнелии Суллы.
Отец, я в отчаянном положении. Теперь, когда и мой муж, и мой свекор мертвы, новый paterfamilias, мой деверь, который принял имя Квинт, ведет себя по отношению ко мне гнусно. Его жена невзлюбила меня. Пока были живы мой муж и свекор, я не ждала неприятностей. Теперь же новый Квинт и его отвратительная жена живут вместе со мной и моей свекровью. Дом по праву принадлежит моему сыну, но, похоже, они об этом забыли. Все свои материнские чувства моя свекровь – что, я полагаю, естественно – перенесла на оставшегося сына. И они все обвиняют тебя в бедах, постигших Рим, равно как и в их собственных несчастьях. Они даже говорят, что ты намеренно послал моего свекра на смерть в Умбрию. В результате всего этого мои дети и я остались без рабов, никто не прислуживает нам, мы едим то же, что и рабы, и живем в очень плохих условиях. Когда я жалуюсь, они отвечают, что ответственность за меня лежит на тебе. Так, будто бы я не родила моему покойному мужу сына, который является наследником большей части состояния своего деда! Но это тоже – источник великой обиды. Далматика упрашивает меня жить с ней в твоем доме, но я не могу принять это предложение, не спросив твоего разрешения.
То, о чем я хочу просить тебя, отец, прежде чем перееду к тебе, – если среди всех твоих забот у тебя найдется время подумать обо мне – это подыскать мне нового мужа. Мой траур продлится еще семь месяцев. Если ты дашь свое согласие, то я хотела бы провести их в твоем доме под защитой и опекой твоей жены. Но я не собираюсь отягчать жизнь Далматики дольше этого срока. Я должна иметь собственный дом.
Я не такая, как Аврелия. Я не хочу жить одна. И я не хочу вести такую жизнь, какая, похоже, искренне радует Элию, несмотря на деспотизм Марции. Прошу тебя, отец. Я буду так признательна, если ты найдешь мне нового мужа! Быть женой худшего из мужчин в тысячу раз лучше, чем посягать на дом другой женщины. Я говорю это искренне, от всего сердца.
Я сама вполне здорова. Только мучает кашель. Детей тоже. Вероятно, это из-за того, что в моей комнате очень холодно. От меня не может укрыться тот факт, что, если с моим сыном что-нибудь случится, в этом доме никто горевать не будет.
Если разобраться, сетования Корнелии Суллы были ничтожной каплей в море прочих проблем. Однако эта капля склонила чашу весов и разрешила сомнения Суллы. До того, как он получил письмо, он колебался, не зная, какое решение принять. Теперь он знал. И это не имело никакого отношения к Корнелии Сулле. Но параллельно у него появилась идея, как поправить ее маленькую несчастную жизнь. Как смеют эти выскочки-пицены, зазнавшиеся мужланы, хамье угрожать здоровью и счастью его дочери! И ее сына!
Он отправил два письма. Одно письмо – Метеллу Пию Свиненку с приказом оставить Эсернию и немедленно прибыть в Капую, взяв с собой Мамерка. Другое – Помпею Страбону. Послание Свиненку состояло из двух простых предложений. Помпей Страбон получил более обстоятельное послание.
Не сомневаюсь, Гней Помпей, ты в курсе того, что происходит в Риме, и знаешь о безрассудных действиях Луция Цинны и выходках прикормленных им народных трибунов. Думаю, друг мой и соратник на севере, мы с тобой достаточно наслышаны друг о друге, – к сожалению, жизнь не позволила нам свести близкое личное знакомство, чтобы понимать, что наши цели и намерения совпадают. Я вижу в тебе приверженца старинных устоев, каким являюсь и я сам. Мне известно также, что ты не питаешь любви к Гаю Марию. Подозреваю, что и к Цинне тоже.
Если у тебя есть основания полагать, что ради блага Рима воевать с царем Митридатом должен Гай Марий и его легионы, то разорви это письмо немедля. Но если ты предпочитаешь видеть на Востоке меня и мои легионы, тогда читай дальше.
Ситуация в Риме ныне такова, что я не могу начать то, что должен был сделать еще в прошлом году, задолго до окончания срока моего консульства. Теперь, вместо того чтобы отправиться на Восток, я вынужден сидеть в Капуе с тремя из своих легионов, чтобы не лишиться проконсульского империя, командования и не подвергнуться аресту за такое страшное преступление, как защита mos maiorum. Цинна, Серторий, Вергилий, Магий и прочие будут, конечно, вопить об измене и убийстве.
Если не считать мои легионы здесь, в Капуе, два легиона, стоящие у Эсернии, и один у Нолы, а также твои легионы, – это все войска, что остаются в Италии. Я могу положиться на Квинта Цецилия в Эсернии и Аппия Клавдия в Ноле, поскольку они поддержали мои действия в качестве консула. Могу ли я также положиться на тебя и твои легионы? Скорее всего, после того, как я покину пределы Италии, ничто уже не остановит Цинну и его приспешников. Я готов разобраться с последствиями, когда придет время. Могу тебя заверить, если я вернусь из восточного похода с победой, мои враги заплатят за все.
Меня тревожит мое настоящее положение. Я должен знать, что могу спокойно покинуть Италию. Как тебе известно, мне потребуется еще четыре-пять месяцев. Ветры на Адриатике и Ионии в это время года переменчивы, часто штормит. Я не могу позволить себе рисковать войском, в котором Рим так отчаянно нуждается.
Гней Помпей, возьмешь ли ты на себя труд от моего имени напомнить Цинне и его союзникам, что я законно иду воевать на Восток? И если они попытаются сорвать мои планы, это обернется для них гибелью. Они должны хотя бы на время прекратить этот шум.
Считай меня своим преданным другом и соратником во всем, если полагаешь, что можешь ответить утвердительно. С нетерпением жду твоего ответа.
Ответ Помпея Страбона пришел раньше, чем прибыли легаты Суллы из Эсернии. Письмо было написано собственным, скверным почерком Помпея Страбона и содержало всего одно короткое предложение: «Не волнуйся, я все улажу».
Так что когда Свиненок и Мамерк наконец предстали перед Суллой в его доме, который он снимал в Капуе, они нашли его в добром расположении духа, веселым и спокойным. Чего они никак не ожидали, получив сведения от своих информаторов.
– Не волнуйтесь, все улажено, – сказал, усмехнувшись, Сулла.
– Как это возможно? – Метелл Пий открыл рот от изумления. – Я слышал, тебя обвиняют в измене и убийствах!
– Я написал моему доброму другу Гнею Помпею Страбону и переложил заботы на его плечи. Он говорит, что все устроит.
– Он устроит, – произнес Мамерк, и улыбка забрезжила на его лице.
– О, Луций Корнелий, как я рад! – воскликнул Свиненок. – Они обошлись с тобой несправедливо! Они к Сатурнину проявили больше снисхождения! Сейчас они ведут себя так, будто Сульпиций полубог, а не демагог! – Он замолчал, пораженный собственным красноречием. – Хорошо сказал, правда?
– Прибереги это для Форума, когда будешь избираться в консулы, – ответил Сулла. – Я не способен оценить. Мое образование не пошло дальше начального.
Подобные замечания приводили Мамерка в замешательство. И теперь он решил заставить Свиненка рассказать ему все, что тот знал или слышал о жизни Луция Корнелия Суллы. О, на Форуме всегда ходили разные истории о людях необычных, особенно талантливых или скандально известных, но Мамерк их не слушал, полагая, что все это преувеличения и выдумки досужих сплетников.
– Они отменят твои законы, как только ты покинешь Италию. Что ты будешь делать, когда вернешься домой? – спросил Мамерк.
– Буду разбираться тогда, когда это случится, ни мгновением раньше.
– А ты сумеешь с этим разобраться, Луций Корнелий? Я думаю, ситуация станет нереально сложной.
– Всегда есть пути, Мамерк. Но можешь мне поверить, я не буду тратить досуг во время кампании на вино и женщин! – засмеялся Сулла, который совсем не выглядел озабоченным. – Я баловень Фортуны, видишь ли. Фортуна меня любит и никогда не оставляет.
Затем они принялись обсуждать последствия войны в Италии и упорство, с каким держались самниты: они по-прежнему контролиров