В третий декабрьский день небольшой отряд пересек Тибр по двум мостам, миновав остров. Возглавлял отряд Метелл Пий Свиненок, были в нем и цензор Публий Красс, и братья Цезари. У края второго моста их ждал Луций Цинна. И Гай Марий.
– Приветствуем тебя, Луций Цинна, – заговорил Метелл Пий, взбешенный присутствием Гая Мария, тем более что тот привел с собой отвратительного Фимбрию и великана-германца в вызывающих золотых доспехах.
– Ты обращаешься ко мне как к консулу или как к частному лицу, Квинт Цецилий? – холодно спросил Цинна.
Услышав это, Марий обрушился на Цинну с руганью:
– Слабак! Бесхребетный болван!
Метелл Пий сглотнул.
– Как к консулу, Луций Цинна, – сказал он и тут же получил не менее гневную отповедь от Катула Цезаря:
– Изменник!
– Этот человек не консул! Он повинен в святотатстве! – крикнул цензор Красс.
– Ему не нужно быть консулом, он победитель! – гаркнул Марий.
Зажав ладонями уши, чтобы не слышать криков – кричали все, кроме него и Цинны, – Метелл Пий сердито отвернулся и зашагал по мосту назад в Рим.
Октавий, услышав о происшедшем от злосчастного Свиненка, тоже на него напустился:
– Как ты посмел признать, что Цинна консул? Он не консул, а святотатец! – прорычал Октавий.
– Нет, он консул, Гней Октавий, и останется консулом до конца этого месяца, – холодно возразил Метелл Пий.
– Тот еще из тебя дипломат! Как ты не понимаешь, что мы никак не можем допустить признания Луция Цинны консулом, облеченным властью? – Говоря это, Октавий грозил Свиненку пальцем, как учитель – нерадивому ученику.
Свиненку изменило терпение.
– Ну, так ступай и сам веди переговоры! И не вздумай больше грозить мне пальцем! Ты никто. Выскочка, не забывай! А я – Цецилий Метелл, мне сам Ромул не вправе указывать! Нравится это тебе или нет, Луций Цинна – консул. Если я вернусь и он снова задаст мне этот вопрос, то получит тот же ответ.
Фламин Юпитера, консул-местоблюститель Мерула, чувствовавший себя не в своей тарелке с того момента, как занял курульное кресло, набрался смелости и предстал перед старшим консулом Октавием и разъяренным Свиненком со всем достоинством, какое сумел наскрести.
– Гней Октавий, я вынужден сложить обязанности консула-местоблюстителя, – начал он тихо. – Не престало жрецу Юпитера быть курульным магистратом. Сенат – да, империй – нет.
Все разинув рты проводили взглядом Мерулу, покинувшего Нижний форум, где произошел этот разговор, и зашагавшего по Священной дороге к месту своего служения.
Катул Цезарь посмотрел на Метелла Пия.
– Ты согласен принять верховное военное командование, Квинт Цецилий? – спросил он. – Если твое назначение будет официальным, то, возможно, у наших людей и у нашего города откроется новое дыхание.
Но Метелл Пий решительно помотал головой:
– Нет, Квинт Лутаций, я не дам на это согласия. Наши люди и наш город не преданы этому делу, навлекшему на них голод и хворь. К тому же, как ни горько мне об этом говорить, они не знают, на чьей стороне правда. Зато я знаю точно: никто из нас не желает новых боев на улицах Рима, довольно тех, что развязал Луций Сулла. Мы обязаны прийти к соглашению. С Луцием Цинной – но не с Гаем Марием.
Октавий оглядел тех, кого посылал на переговоры, сгорбился, пожал плечами и удрученно вздохнул:
– Что ж, Квинт Цецилий, хорошо. Ступай к Луцию Цинне снова.
Свиненок опять зашагал по мосту, в этот раз сопровождаемый только Катулом Цезарем и его сыном Катулом. Наступил пятый день декабря.
В этот раз прием был обставлен торжественно. Цинна сидел в своем курульном кресле на высоком помосте, а парламентеры, стоя внизу, вынуждены были смотреть на него снизу вверх. Рядом с ним – не сидя, а стоя у него за спиной – опять находился Гай Марий.
– Во-первых, Квинт Цецилий, – громко заговорил Цинна, – я приветствую тебя. Во-вторых, заверяю, что Гай Марий присутствует здесь только в качестве наблюдателя. Он сознает, что является частным лицом и не может участвовать в официальных переговорах.
– Благодарю тебя, Луций Цинна, – промолвил Свиненок с той же официальной сдержанностью, – и уведомляю, что имею полномочия на переговоры только с тобой, а не с Гаем Марием. Каковы твои условия?
– Я вступаю в Рим как консул.
– Принимается. Фламин Юпитера освободил курульное кресло.
– И никаких мер возмездия.
– Никаких, – подтвердил Метелл Пий.
– Новым гражданам из Италии и из Италийской Галлии будет предоставлен полноправный статус во всех тридцати пяти трибах.
– Согласен.
– Рабам, оставившим службу у римских владельцев и вступившим в мою армию, гарантируется свобода и полноценное гражданство, – продолжил Цинна.
Свиненок замер.
– Невозможно! – выпалил он. – Невозможно!
– Это одно из условий, Квинт Цецилий. Его необходимо принять вместе с остальными, – твердо сказал Цинна.
– Я никогда не соглашусь предоставить свободу и права гражданства рабам, сбежавшим от законных владельцев!
Вперед выступил Катул Цезарь.
– Можно тебя на пару слов с глазу на глаз, Квинт Цецилий? – вкрадчиво спросил он.
У Катула Цезаря и у его сына ушло много времени на то, чтобы убедить Свиненка, что и это условие придется принять; тот согласился лишь потому, что видел: Цинна не отступит – вот только кому это важно, ему самому или Марию? У Цинны служило не много рабов, зато у Мария их, как доносили, было пруд пруди.
– Что ж, я соглашаюсь с этой глупостью насчет рабов, – сказал Свиненок в сердцах. – Но и я поставлю условие и буду на нем настаивать.
– Какое же? – приподнял Цинна бровь.
– Никакого кровопролития! – твердо отчеканил Свиненок. – Не лишать прав гражданства, не составлять проскрипционных списков, никого не высылать, не судить за измену, не казнить. В этом деле все поступали согласно своим принципам и убеждениям. Никого нельзя преследовать за верность принципам, какими бы противоречивыми они ни казались. Это распространяется как на твоих сторонников, Луций Цинна, так и на тех, кто шел за Гнеем Октавием.
Цинна кивнул:
– Согласен с тобой всей душой, Квинт Цецилий. Никакой мести.
– Ты готов поклясться? – спросил коварный Свиненок.
Цинна покраснел и покачал головой:
– Не могу, Квинт Цецилий. Могу лишь гарантировать, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы не допустить приговоров за измену, кровопролития, конфискации собственности.
Метелл Пий чуть повернул голову и уставился на безмолвного Гая Мария.
– Не хочешь ли сказать, Луций Цинна, что ты, консул, не можешь управлять своей кликой?
Цинна вздрогнул, но его голос не утратил твердости.
– Могу и управляю.
– Так поклянись!
– Клясться я не буду, – изрек Цинна со всем достоинством; правда, бросившаяся в лицо краска выдавала его волнение. Он встал с кресла, давая понять, что переговоры окончены, и зашагал вместе с Метеллом Пием по мосту через Тибр. На несколько бесценных мгновений они остались одни.
– Квинт Цецилий, – торопливо заговорил Цинна, – мои люди мне подчиняются. Но мне было бы спокойнее, если бы Гней Октавий не появлялся на Форуме. Глаза бы мои его не видели! Одно дело – мои люди, и совсем другое… Лучше бы Гнею Октавию не показываться. Так ему и передай!
– Передам, – ответил Метелл Пий.
Их, хромая, нагнал Гай Марий, которому не терпелось прервать эту частную беседу. На взгляд Свиненка, он выглядел гротескно. В нем появилось что-то новое, ужасное, почти обезьянье, сводившее на нет ту устрашающую властность, которая исходила от него прежде, даже когда он служил под командованием отца Свиненка в Нумидии, где сам Свиненок был всего лишь контуберналом.
– Когда ты и Гай Марий намереваетесь вступить в город? – обратился к Цинне Катул Цезарь, прежде чем парламентеры разошлись.
Гай Марий нарушил свое прежнее молчание и, не дав Цинне ответить, презрительно фыркнул.
– Луций Цинна, законный консул, может вступить в город, когда захочет, – заговорил он, – я же с армией жду здесь отмены приговоров, вынесенных мне и моим друзьям.
Цинна с трудом дождался, пока Метелл Пий и его спутники уйдут дальше по мосту, чтобы обратиться к Марию с возмущенным вопросом:
– Что ты имеешь в виду, говоря, что будешь ждать с армией отмены приговоров?
Старик сейчас мало походил на человека, он был, скорее, подобен чудовищу мормолике или ведьме ламии, изощренной мучительнице из преисподней. Он улыбался, блестя глазами из-под косматых бровей, еще сильнее топорщившихся во все стороны из-за появившейся у него привычки то и дело их дергать.
– Мой дорогой Луций Цинна, армия идет за Гаем Марием, а не за тобой! Не будь меня, бежали бы не от Октавия, а от тебя, и он бы победил. Подумай, ведь если бы я вступил в город, оставаясь вне закона, приговоренным к смерти изменником, то что помешало бы тебе и Октавию забыть ваши распри и привести в действие вынесенный мне приговор? Ну и попал бы я тогда в переплет! Хорош бы я был – privatus, смиренно ждущий, пока консулы и сенат, к которому я более не принадлежу, снимут с меня приговор за не совершенные преступления… Я задаю тебе вопрос: престало ли такое Гаю Марию? – Он покровительственно похлопал Цинну по плечу. – Нет уж, Луций Цинна, наслаждайся минутой своей славы! Вступай в Рим один. Я останусь здесь. С моей армией. У тебя-то армии нет.
Цинна скривился:
– Не хочешь ли ты сказать, что выступишь с армией – моей армией – против меня, законного консула?
– Выше голову! До этого не дойдет, – сказал Марий со смехом. – Просто главной заботой армии будет добиться, чтобы Гай Марий получил то, что ему причитается.
– Что же причитается Гаю Марию?
– В январские календы я стану новым старшим консулом. А ты будешь, конечно, моим младшим коллегой.
– Но я не могу стать консулом снова! – в ужасе ахнул Цинна.
– Вздор! Еще как можешь! Все, теперь ступай, – сказал ему Марий тоном, каким прогоняют докучливого ребенка.