– Что сделал Гай Марий? – спросила она внешне спокойно, но содрогаясь внутри.
– Назначил меня фламином Юпитера! Завтра поутру мне велено жениться на семилетней дочери Луция Цинны и сразу вслед за этим вступить в должность, – процедил Цезарь-младший сквозь зубы.
Аврелия ахнула и не нашла, что сказать; сначала она испытала огромное облегчение, потому что, услышав, что Гай Марий призывает Цезаря-младшего на Нижний форум, страшно испугалась. Пока сын отсутствовал, она безрезультатно занималась сложением в столбик, все время получая разные суммы, перед ее мысленным взором вставали картины одна другой страшнее, о которых она только слышала и которые теперь пришлось увидеть ее сыну: головы на ростре, мертвые тела, спятивший старик.
Цезарь-младший устал ждать ответа и приступил к описанию сам:
– Никогда я не отправлюсь на войну и не брошу вызов его военной славе. Никогда не буду претендовать на консульство – в этом тоже я ему теперь не соперник. Мне нечего мечтать о титуле Четвертого Основателя Рима. Вместо этого я всю жизнь буду бормотать молитвы на языке, никому из нас уже непонятном, подметать храм, спешить на зов любого Луция Тиддлипусса, чей дом потребуется очистить, и щеголять в смехотворных одеяниях! – Руки с квадратными ладонями и длинными пальцами, по-мужски красивые, взлетели в воздух и беспомощно скомкали пустоту. – Этот старик отобрал у меня права, доставшиеся мне по праву рождения, с одной-единственной целью, чтобы я не затмил его славы!
Ни мать, ни тем более отец не знали, что у Цезаря-младшего на уме, и тем более не были посвящены в его мечты о будущем; теперь они ошеломленно внимали его пылкой речи и напряженно размышляли, как объяснить ему происшедшее и неизбежность предначертанного. Необходимо было внушить ему, что при этих обстоятельствах лучшее, что он может сделать, – это с благодарностью принять свою судьбу.
Отец сделал ставку на суровое неодобрение.
– Не говори ерунды! – сказал он.
Мать была одного мнения с отцом, ведь именно она всегда пыталась привить сыну чувство долга, покорность, самопожертвование – те римские добродетели, коих он, как оказалось, был напрочь лишен. Поэтому и она сказала:
– Не будь смешон! – Но все же добавила: – Ты всерьез считаешь, что мог бы соперничать с Гаем Марием? Это никому не по плечу!
– Соперничать с Гаем Марием? – Сын отшатнулся. – Я превзойду его сиянием, как солнце – луну!
– Если ты так оцениваешь пожалованную тебе великую привилегию, Гай-младший, – промолвила она, – то это значит, что Гай Марий был прав, возложив на тебя эти обязанности. Это необходимый тебе якорь. Теперь твое положение в Риме обеспечено.
– Не желаю обеспеченного положения! – крикнул мальчик. – Хочу бороться за свое положение! Хочу, чтобы мое положение стало результатом моих собственных усилий. Как может удовлетворять должность, превосходящая древностью сам Рим, да еще если эту должность выбрал для меня человек, который печется только о спасении собственной репутации?
Цезарь напустил на себя грозный вид.
– Это черная неблагодарность! – изрек он.
– О, отец! Как ты можешь быть столь недальновиден? Не меня надо судить – Гая Мария! Я таков, каким всегда был. О неблагодарности нет речи. Отягощая меня грузом, от которого мне придется тем или иным способом избавляться, Гай Марий нисколько не заслуживает моей благодарности! Его побуждения нечестивы и эгоистичны.
– Когда ты перестанешь переоценивать себя? – в отчаянии вскричала Аврелия. – Сын мой, ты с самых малых лет только и слышал от меня о том, что твои запросы непомерны, как и твое тщеславие!
– Что с того? – В тоне мальчика все явственнее слышалось отчаяние. – Мама, судить обо всем этом пристало одному мне, и только в конце жизни, а не до того, как она началась! А теперь она может и вовсе не начаться!
Цезарь решил, что пора зайти с другого конца.
– Гай-младший, нам не оставили выбора. Ты побывал на Форуме и знаешь, что произошло. Если Луций Цинна, старший консул, считает, что осторожность требует во всем соглашаться с Гаем Марием, то я ничего не могу поделать! Я должен думать не только о тебе, но и о твоей матери, о девочках. Гай Марий уже не тот, что прежде. У него душевная болезнь. Но власть в его руках.
– Да, я вижу это, – сказал Цезарь-младший, понемногу успокаиваясь. – В одном отношении – в этом – я не хочу его превосходить, даже догонять. Я никогда не пролью кровь на улицах Рима.
Практичная и не слишком проницательная, Аврелия сочла, что кризис миновал, и облегченно кивнула:
– Так-то лучше, сынок. Нравится тебе это или нет, быть тебе фламином Юпитера.
Поджав губы, Цезарь-младший переводил унылый взгляд с осунувшегося, но по-прежнему красивого лица матери на усталое, но по-прежнему красивое лицо отца и не находил в родителях истинного сочувствия. Гораздо хуже было то, что в них не было даже понимания. Но и ему не дано было понять безвыходность родительского положения.
– Могу я идти? – спросил он.
– Главное, не попадайся бардиеям и ни на шаг не отходи от Луция Декумия, – отозвалась Аврелия.
– Я к Гаю Мацию.
Он вышел через дверь, которая вела в сад во дворе-колодце; он уже обогнал ростом мать, был не худ, а строен и очень, если не слишком, широкоплеч.
– Бедный мальчик, – проговорил Цезарь, кое-что все же понявший.
– Теперь и на него есть управа, – сурово молвила Аврелия. – Я боюсь за него, Гай Юлий. Он не умеет вовремя остановиться.
Гай Маций был сыном всадника Гая Мация, ровесником Цезаря-младшего; они родились на разных сторонах двора, разделявшего жилища их родителей, и росли вместе. Но будущее у них было разное, как и детские надежды, зато они были знакомы близко, как братья, и искренне любили друг друга.
Гай Маций был ниже Цезаря-младшего, светлее мастью, глаза имел карие, лицо миловидное, рот мягкий; он во всем пошел в отца – уже проявлял склонность к торговле и предпринимательству, которому собирался посвятить себя, когда подрастет; еще он любил возиться в саду и всегда ходил с зелеными пальцами.
С наслаждением копаясь в «своем» углу двора, он увидел друга и сразу понял, что стряслась беда. Он отложил садовый совок, выпрямился, стряхнул с туники землю, потому что мать не терпела грязь в доме, и вытер перепачканные руки о ту же самую тунику.
– Что с тобой? – негромко спросил он.
– Поздравь меня, Pustula! – звонко ответил Цезарь-младший. – Перед тобой новый фламин Юпитера.
– Вот это да! – воскликнул Маций, еще в раннем детстве прозванный Цезарем-младшим Прыщом за малый рост. Снова опустившись на корточки, он возобновил свою работу. – Как ни стыдно, Pavo! – Он вложил в свои слова максимум сочувствия. Он дразнил друга Павлином с тех пор, как тот дал ему кличку Прыщ; однажды матери повели их и сестер гулять на Пинций, где вышагивали павлины, распуская пышные хвосты, словно соревнуясь с цветением миндаля и с ковром нарциссов. Малыш Цезарь смахивал на них, так же топорща перышки. С тех пор он удостоился своего прозвища.
Присев рядом с Гаем Мацием, Цезарь-младший старался сдержать душившие его слезы; злость прошла, уступив место горю.
– Я собирался удостоиться травяного венка раньше Квинта Сертория, – выдавил он. – Собирался стать самым молодым полководцем во всей истории, превзойдя величием самого Александра! Стать консулом больше раз, чем Гай Марий. Мое dignitas было бы огромным!
– Тебе хватит dignitas фламина Юпитера.
– Мне – нет. Люди уважают эту жреческую должность, но не ее обладателя.
Маций вздохнул и снова отложил совок.
– Идем к Луцию Декумию, – предложил он.
Предложение попало в точку – Цезарь-младший проворно вскочил:
– Идем!
Через жилище Мация они вышли в Малую Субуру и прошли вдоль инсулы к большому перекрестку между Малой Субурой и улицей Патрициев. Там, на углу треугольной инсулы Аврелии, собирались члены местной коллегии перекрестков, где вот уже двадцать лет безраздельно властвовал Луций Декумий.
Тот был, конечно, на своем месте. В наступившем году он еще ни разу никуда не отлучался, разве что когда сопровождал Аврелию или ее детей.
– Кого я вижу! Павлин с Прыщом! – радостно приветствовал он их из-за своего столика в глубине таверны. – Не плеснуть ли винца вам в водичку?
Но ни Цезарь-младший, ни Маций не хотели вина. Помотав головами, они сели на скамью напротив Луция Декумия, налившего им воды.
– Что за угрюмый вид? Сижу тут и думаю: как там Гай Марий? Что-то стряслось? – обратился Луций Декумий к Цезарю-младшему с гримасой, за которой угадывалась любовь.
– Гай Марий назначил меня фламином Юпитера.
Теперь мальчики получили тот отклик, которого желали: Луций Декумий сначала недоуменно замер, потом разъярился:
– Вот мстительный старый говнюк!
– Нет, ты представляешь?
– Ты столько месяцев ему прислуживал, Павлин, что он слишком хорошо в тебе разобрался. Отдадим ему должное: он не дурак, хотя котелок у него вконец распаялся.
– Как мне поступить, Луций Декумий?
Квартальный начальник долго не отвечал, задумчиво пожевывая губу. Потом его ясный взгляд уперся в лицо Цезаря-младшего, и он расплылся в улыбке.
– Сейчас ты не знаешь, как быть, Павлин, но потом узнаешь, – проговорил он безмятежно. – Брось хандрить! Никто не превзойдет тебя в хитрости, когда нужно будет к ней прибегнуть. Одно дело – предвидеть свое будущее, и совсем другое – страшиться его! Что пугает тебя сейчас? Ты потрясен, мой мальчик, вот и все. Я знаю тебя лучше, чем Гай Марий. Думаю, ты найдешь окольный путь. Это же Рим, Цезарь-младший, а не Александрия. В Риме всегда отыщется законная лазейка.
Гай Маций Pustula слушал и помалкивал. Профессией его отца было составление сделок и контрактов, и никто лучше его не знал цену точности формулировок. Одно дело – договоры и законы, другое – должность фламина Юпитера: здесь юридические уловки не помогут, ибо должность эта была древнее Законов двенадцати таблиц, что Павлину Цезарю, такому начитанному умнику, должно было быть хорошо известно.