Известно это было и Луцию Декумию. Но благоразумием он превосходил родителей Цезаря-младшего и понимал, что самое главное – дать мальчишке надежду, иначе с него сталось бы броситься грудью на меч, к которому ему теперь нельзя было прикасаться. Сам Гай Марий не мог не понимать, что Цезарю-младшему противопоказан жреческий статус. При всех его суевериях религия наводила на него скуку. Ограничения, связанные с этой должностью, все мелочные правила были бы для него смерти подобны. С него сталось бы лишить себя жизни, чтобы им не подчиняться.
– Я должен жениться завтра утром, до посвящения, – сообщил Цезарь-младший, кривясь.
– На Коссуции?
– Нет, она не годится во фламиники Юпитера, Луций Декумий. На ней я бы женился только ради денег. Как flamen Dialis я должен жениться на патрицианке. Поэтому они выбрали для меня дочь Луция Цинны. Ей семь лет.
– Какая разница? Хотя в данном случае семь лучше восемнадцати, маленький Павлин…
– Наверное. – Мальчик поджал губы и кивнул. – Ты прав, Луций Декумий. Я обязательно найду выход.
Но события следующего дня сделали это обещание бессмысленным. Цезарь-младший понял, что Гай Марий придумал чрезвычайно хитроумную ловушку. Все боялись идти из Субуры на Палатин, но за истекшие восемнадцать часов была проведена массовая уборка, о чем Луций Декумий сообщил озабоченному Цезарю-старшему, опасавшемуся углубляться в центр города, и не столько из-за сына, который уже успел полюбоваться всеми ужасами, а из-за его матери и двух сестер.
– Как я узнал от бардиеев, твой сын – не единственный жених этим утром, – сказал обеспокоенному отцу семейства Луций Декумий. – Вчера вечером Гай Марий вызвал в Рим Мария-младшего, чтобы и его женить. Старик был готов хвастаться свой бойней перед кем угодно, только не перед сыночком. Мы тоже можем теперь идти на Форум: головы убрали, кровь смыли, трупы закопали. Можно подумать, бедняга Марий-младший не знает, что натворил его папаша!
Цезарь смотрел на юркого человечка с нескрываемым ужасом.
– Ты что, якшаешься с этими кошмарными людьми?
– А то нет! – пренебрежительно бросил Луций Декумий. – Шестеро из них мне вообще как братья!
– Понимаю, – сказал Цезарь сухо. – Что ж, тогда идем.
Церемония бракосочетания в доме Луция Корнелия Цинны проводилась по обряду confarreatio, не подразумевавшему развода. Крошка-невеста, маленькая даже для своего возраста, была вялая и туповатая. Обряженная в яркие ярко-красные и желто-оранжевые одеяния, вся увешанная талисманами, она вела себя на церемонии словно бесчувственная кукла. Но потом на ее личике приподняли вуаль, и Цезарь-младший увидел очаровательную мордашку с ямочками на щечках, с огромными темно-синими глазами. Сочувствуя ей, он улыбнулся, зная о силе своих чар, и в награду получил новые ямочки и полный обожания взгляд.
Новобрачные дети, ставшие мужем и женой в те годы, когда большинство их сверстников еще играют в игрушки, отправились на Капитолий, в храм Юпитера Всеблагого Всесильного, чья статуя взирала на них сверху вниз с бессмысленной улыбкой.
Были и другие брачующиеся пары. Старшая сестра Цинниллы, то есть Корнелия Цинна, была накануне спешно выдана за Гнея Домиция Агенобарба. Спешка была вызвана тем, что Гней Домиций Агенобарб осторожности ради, чтобы сохранить голову на плечах, решил жениться на дочери коллеги Гая Мария, с которой был обручен. Марий-младший, примчавшийся накануне поздним вечером, женился на дочери великого понтифика Сцеволы, прозванной Муция Терция, чтобы не путать ее с двумя старшими сестрами. Все пары выглядели далеко не счастливыми, но больше всего это относилось к Марию-младшему и Муции Терции, никогда раньше не встречавшимися и не надеявшимися ближе узнать друг друга, так как Марий-младший получил приказ немедленно по завершении всех формальностей отбыть к месту службы.
Разумеется, Марий-младший был наслышан об отцовских зверствах и собирался по прибытии в Рим выяснить, каков их размах. Марий сразу коротко переговорил с ним в своем лагере на Форуме.
– На заре прибудешь в дом Квинта Муция Сцеволы для женитьбы. Жаль, меня там не будет, дела. Вы с женой будете присутствовать на посвящении в сан нового фламина Юпитера, – говорят, это очень пышная церемония, – а потом на пиру в доме нового фламина Юпитера. Как только все закончится, скачи назад в Этрурию продолжать службу.
– Значит, на брачную ночь надеяться нечего? – спросил Марий-младший, изображая веселье.
– Прости, сынок, с этим придется подождать, пока все утрясется, – твердо сказал Марий. – Дело прежде всего!
Что-то в лице старика заставляло сына медлить с вопросом, который он не мог не задать; решившись, он сделал глубокий вдох и спросил:
– Можно мне увидеться с матерью, отец? Можно там переночевать?
Горе, боль, мука – все три чувства читались в глазах Гая Мария, как в книге. У него задрожали губы, он выдавил «да» и отвернулся.
Встреча с матерью стала ужаснейшим событием в жизни Мария-младшего. Ее глаза! Как она постарела! Как она обессилена, как печальна! Она полностью замкнулась и не могла себя заставить обсуждать случившееся.
– Я хочу знать, мама! Что он сделал?
– То, чего не делают в здравом уме, мой мальчик.
– Я еще в Африке понял, что он выжил из ума, но чтобы все было настолько плохо… О, мама, как нам исправить содеянное?
– Никак. – Она провела рукой по лбу и нахмурилась. – Лучше не будем об этом говорить, сынок. – Она облизнула губы. – Как он выглядит?
– Значит, это правда?
– Что правда?
– Что ты его ни разу не видела?
– Ни разу, мой мальчик. И больше не увижу.
Выражение, с каким это было произнесено, заставило Мария-младшего гадать, что она имела в виду: собственную решимость, предчувствие или выполнение мужней воли.
– Он выглядит нездоровым, мама. Он не в себе. Сказал, что не будет на моей свадьбе. Ты придешь?
– Да, мой маленький Гай, приду.
После свадьбы – Муция Терция оказалась хорошенькой девушкой! – Юлия пошла со всеми на церемонию Цезаря-младшего в храм Юпитера Всеблагого Всесильного, где не было Гая Мария. Их встречал выскобленный, вылизанный город, ничем не выдавший Гаю-младшему чудовищность развязанной его отцом бойни. Как сын великого человека, он никого не мог об этом расспросить.
Ритуалы в храме были невероятно долгими и убийственно скучными. Цезаря-младшего раздели до исподней туники и водрузили на него атрибуты новой должности: ужасно неудобную, давящую круглую шапку из двух слоев тяжелой шерсти с широкими красными и пурпурными полосами, тесный шлем из слоновой кости с острием, протыкающим шерстяной диск, особые башмаки без пряжек и узелков. Как носить такое день за днем, всю жизнь? Цезарь-младший привык препоясываться кожаным ремнем с красивым кинжалом в ножнах – подарком Луция Декумия – и без него не чувствовал себя самим собой; шлем из слоновой кости, сделанный для человека с гораздо меньшей, чем у него, головой, не сел на уши как полагалось, а торчал на макушке, из-под него выбивались волосы одного со шлемом цвета. Великий понтифик Сцевола посоветовал из-за этого не переживать: Гай Марий жаловал ему новый шлем, оставалось дождаться дома у матери мастера, который придет измерить окружность его головы.
При виде глаз тети Юлии у мальчика упало сердце. Не обращая внимания на хождение взад-вперед многочисленных жрецов, он внимательно смотрел на нее, дожидаясь, когда она переведет на него взгляд. Она не могла не чувствовать его призыв, но отказывалась подчиниться. Она разом состарилась и выглядела теперь гораздо старше своих сорока лет; красота не выдержала горя, с которым она не имела ни сил, ни возможности сладить. Но в конце церемонии, когда все столпились вокруг нового фламина Юпитера и его куколки фламиники, чтобы их поздравить, Цезарь-младший все же встретился с Юлией глазами – и пожалел об этом. Она, как всегда, поцеловала его в губы и, уткнувшись лбом в его плечо, всплакнула.
– Мне так жаль, Цезарь-младший… – прошептала она. – Это величайшая жестокость, которую он способен был совершить. Он только тем и занят, что делает больно всем вокруг, даже тем, кого мог бы пощадить. Но это уже не он, умоляю, пойми!
– Я понимаю, тетя Юлия, – ответил мальчик тихо, чтобы никто больше не услышал. – За меня не тревожься, я все улажу.
Наконец, уже на закате, всем разрешили разойтись. Новый фламин Юпитера – со слишком тесным шлемом в руках, а не на голове, но обутый в сваливавшиеся башмаки, которые нельзя было стянуть ни шнурками, ни пряжками, – захромал домой в сопровождении родителей, непривычно притихших сестер, тети Юлии и Мария-младшего с невестой. На тяжелом шерстяном облачении новой фламиники Юпитера Цинниллы тоже не было ни узлов, ни пряжек; бедняжка семенила домой с родителями, братом, сестрой Корнелией Цинной и Гнеем Агенобарбом.
– Итак, Циннилла останется со своей семьей до восемнадцати лет, – бодро обратилась Аврелия к Юлии, намеренно поддерживая непринужденную беседу за поздней праздничной трапезой в триклинии. – Это целых одиннадцать лет! В этом возрасте они кажутся вечностью, в моем же – коротким мигом.
– Не спорю, – ответила Юлия бесцветным тоном, садясь между Муцией Терцией и Аврелией.
– Сколько свадеб! – так же приподнято подхватил Цезарь, не глядя на траурное лицо своей сестры. Он расположился на центральном ложе, обычном месте хозяина дома, предоставив почетное место рядом с собой новому фламину Юпитера, которому никогда прежде не дозволялась возлежать на пиру; странное, неудобное ощущение, как и все остальное в этот переполненный событиями день!
– Почему не пришел Гай Марий? – не подумав, спросила Аврелия.
Юлия вспыхнула и пожала плечами:
– Он слишком занят.
Аврелия была готова проглотить язык; она больше ничего не сказала и пристыженно оглянулась на мужа, ища поддержки. Но поддержки не было, – наоборот, заговорил Цезарь-младший, только усугубив положение.
– Глупости! Гай Марий не пришел, потому что не посмел, – заявил новый фламин Юпитера, резко меняя лежачее положение на сидячее и бесцеремонно сбрасывая свой жреческий плащ на пол, туда, где стояли его башмаки. – Так-то лучше! Какая гадость! Уже ненавижу!