Марий опять осклабился, расставил ноги и потоптался на месте – воображал, видимо, что исполняет воинственный танец.
– Когда я стал консулом в седьмой раз – кто еще был консулом Рима семь раз? – я оставил Сексту Луцилию надежду, что никто не знает, что тех людей нанял он. Пять дней он по глупости провел в Риме, считая, что ему ничего не угрожает. Но этим утром, когда еще не рассвело, а он уже встал с постели, я послал моих ликторов арестовать его. Он обвиняется в измене. Он пытался умертвить Гая Мария!
Не бывало еще столь короткого суда, столь бесцеремонного голосования за приговор: без адвоката, без свидетелей, без соблюдения формальностей и процедуры. Бардиеи, сидевшие в комиции, признали Секста Луцилия виновным в измене и приговорили его к сбрасыванию с Тарпейской скалы.
– Бургунд, честь сбросить его со скалы я предоставляю тебе, – сказал Марий гиганту-слуге.
– Я с радостью, Гай Марий, – пророкотал Бургунд.
Собрание переместилось туда, откуда удобно было наблюдать казнь; сам же Марий остался с Попиллием Ленатом на ростре, с которой открывался великолепный вид на Велабр. Секст Луцилий, ни слова не сказавший в свою защиту и сохранявший на лице одно выражение – презрения, смело отправился на смерть. Когда Бургунд, блестя золотыми доспехами, подвел его к краю Тарпейской скалы, он не стал ждать толчка и сам прыгнул вниз, чуть было не утащив с собой Бургунда, не сразу отбросившего его цепь.
Эта дерзкая независимость и риск, которому подвергся Бургунд, разъярили Мария: он побагровел, захрипел, обрушился с невнятной бранью на перепуганного Попиллия Лената.
Остаток здравомыслия, еще теплившийся у него в голове, выбило, как пробку, напором крови. Гай Марий рухнул на ростру, словно подкошенный, вокруг него засуетились ликторы, Попиллий Ленат стал в отчаянии требовать носилки. Отсеченные головы старых соперников и врагов, на которых уже вволю попировали птицы, заключили неподвижное тело Мария в кольцо, скаля зубы в злорадной ухмылке.
Цинна, Карбон, Марк Гратидиан, Магий и Вергилий прибежали со ступенек сената, оттеснили ликторов и сами сгрудились вокруг простертого Гая Мария.
– Он еще дышит, – сказал его приемный племянник Гратидиан.
– Плохи дела… – простонал Карбон.
– Несите его домой, – распорядился Цинна.
К этому времени рабы-телохранители Мария, прознав о несчастье, с рыданиями, а кто и с истошными воплями, собралась у подножия ростры.
– Скорее на Марсово поле, за Квинтом Серторием, пусть срочно прибудет ко мне! – приказал Цинна своему главному ликтору. – Можешь рассказать ему о случившемся.
Пока ликторы Мария несли его на носилках на холм, сопровождаемые воющими бардиеями, Цинна, Карбон, Марий Гратидиан, Магий, Вергилий и Попиллий Ленат, спустившись с ростры, уселись в верхнем ярусе комиция и, стараясь прийти в себя, стали ждать Квинта Сертория.
– Не могу поверить, что он до сих пор жив! – признался потрясенный Цинна.
– Думаю, он вскочит и пойдет, если кто-нибудь ткнет его под ребра добрым римским мечом, – сердито пробормотал Карбон.
– Что ты собираешься делать, Цинна? – спросил приемный племянник Мария, думавший о том же, о чем и все, но, не находя сил в этом сознаться, поспешивший поменять тему.
– Я пока не решил, – хмуро ответил Цинна. – Потому и жду Квинта Сертория. Я ценю его мнение.
Через час появился Серторий.
– Произошло наилучшее из возможного, – обратился он ко всем сразу, но прежде всего к Марию Гратидиану. – Не бойся обвинений в неверности, Марк Марий, ты приемный племянник, в тебе меньше марианской крови, чем во мне. Я, хоть и кровный родственник Мария по матери, говорю прямо: изгнание свело его с ума. Это не тот Гай Марий, которого мы знали.
– Что нам делать, Квинт Серторий? – спросил Цинна.
Серторий уставился на него в удивлении:
– То есть как? Ты консул, Луций Цинна! Ты и скажи, не я!
Пунцовый Цинна махнул рукой.
– То, что я консул, не вызывает у меня сомнения, Квинт Серторий! – выпалил он. – Я позвал тебя для того, чтобы спросить, как нам избавиться от бардиеев.
– Понимаю, – медленно проговорил Серторий. Он все еще носил на левом глазу повязку, но глаз уже полностью вытек, и он как будто свыкся со своим увечьем.
– Пока бардиеи не распущены, Рим принадлежит Марию, – сказал Цинна. – Вот только очень сомневаюсь, что они захотят разойтись. Им понравилось держать в страхе огромный город. Они не уймутся только от того, что Гай Марий слег.
– Их можно остановить, – сказал Серторий со зловещей улыбкой. – Я смогу их перебить.
Карбон просиял.
– Отлично! – крикнул он. – Я приведу всех, кто остался за рекой.
– Нет-нет! – в ужасе крикнул Цинна. – Снова бои на римских улицах? Нет, после последних шести дней это невообразимо!
– Я знаю, что делать! – сказал Серторий, которому надоело слушать эти глупости. – Луций Цинна, завтра на рассвете ты должен собрать вожаков бардиеев здесь, на ростре. Ты скажешь им, что даже на пороге смерти Гай Марий позаботился о них и дал тебе для них денег. Это значит, что сегодня тебя должны видеть входящим в дом Гая Мария и остающимся там достаточно долго, чтобы показалось, что ты мог с ним говорить.
– Зачем мне к нему идти? – спросил Цинна, обмирая от одной этой мысли.
– Затем что бардиеи весь остаток дня и всю ночь проведут на улице перед дверями Гая Мария в ожидании новостей.
– Это верно, – согласился Цинна. – Не обессудь, Квинт Серторий, я сейчас неважно соображаю. Что потом?
– Скажешь вожакам, что все бардиеи получат свое жалованье на вилле Публика на Марсовом поле во втором часу дня, – продолжил Серторий, обнажая зубы. – Я буду ждать там со своими людьми. Так ужасу, что сеет Гай Марий, будет положен конец.
Когда Гая Мария принесли домой, Юлия устремила на него взгляд, полный горя и неизмеримого сострадания. Он лежал с закрытыми глазами и не дышал, а хрипел.
– Это конец, – сказала она его ликторам. – Ступайте по домам, добрые слуги народа. Я о нем позабочусь.
Она сама обмыла его, соскребла с его подбородка и щек шестидневную щетину, обрядила с помощью Строфанта в свежую белую тунику и перенесла в его постель. При этом она не пролила ни слезинки.
– Пошли за моим сыном и за всей родней, – обратилась она к управляющему, когда все было готово. – Он еще поживет, но скоро его не станет. – Сидя в кресле у изголовья Гая Мария, она под ужасающий хрип и бульканье наставляла Строфанта, как действовать: подготовить комнаты для гостей и еду в нужном количестве, хорошенько прибраться в доме. Кроме того, Строфанту надлежало привести лучшего мастера похоронных дел.
– Сама я не знаю ни одного! – изумленно молвила она. – За все время нашего с Гаем Марием брака единственным умершим в этом доме был наш маленький второй сын; тогда еще был жив Цезарь-дед, он все взял на себя.
– Может, он еще поправится, domina, – пролепетал всхлипывающий управляющий, состарившийся на службе у Гая Мария.
Юлия покачала головой:
– Нет, Строфант, не поправится.
Ее брат Гай Юлий Цезарь, его жена Аврелия, их сын Цезарь-младший и их дочери Лия и Ю-ю пришли в полдень; Марий-младший, успевший довольно далеко отъехать, прибыл уже в темноте. Клавдия, вдова другого брата Юлии, отказалась прийти, но прислала своего младшего сына, еще одного Секста Цезаря, как представителя своей ветви семейства. Брат Мария Марк уже несколько лет как умер, но присутствовал его приемный сын Гратидиан. Пришел великий понтифик Муций Сцевола со второй женой, второй Лицинией; его дочь Муция Терция уже находилась в доме Мария.
Гостей тоже было немало, но гораздо меньше, чем собралось бы месяц назад. Катул Цезарь, Луций Цезарь, Антоний Оратор, Цезарь Страбон, цензор Красс… Их языки уже не могли говорить, глаза – видеть. Луций Цинна появлялся несколько раз; в первый раз он передал извинения Квинта Сертория.
– Сейчас он не может отлучиться из своего легиона.
Юлия понимающе на него взглянула и сказала лишь:
– Передай дорогому Квинту Серторию, что я все понимаю и полностью с ним согласна.
«Эта женщина все понимает!» – подумал Цинна, покрывшись мурашками. Он постарался не задерживаться сверх того времени, которое было необходимо для того, чтобы со стороны могло показаться, что он говорил с Марием.
Члены семьи непрерывно дежурили при умирающем, меняя друг друга. Только Юлия находилась при нем все время, не вставая с кресла. Но когда пришла очередь Цезаря-младшего, он отказался войти.
– Мне запрещено быть рядом с мертвыми, – сказал он с невинным видом.
– Но Гай Марий жив, – сказала Аврелия, глядя на Сцеволу и его жену.
– Он может умереть в моем присутствии. Я не могу этого допустить, – твердо заявил мальчик. – Когда он умрет и когда вынесут тело, я подмету его комнату. Это будет обряд очищения.
Насмешку в его синих глазах смогла разглядеть только мать. Увидев ее, она почувствовала, как у нее немеет подбородок: она распознала истинную ненависть – не слишком горячую, не слишком холодную, близкую к торжеству.
Когда Юлия согласилась наконец немного передохнуть – Марию-младшему пришлось силой оттаскивать ее от мужнего изголовья, – Цезарь-младший отвел ее в гостиную. Аврелия прочла в глазах сына важное послание и окончательно смирилась; он вырвался из-под ее опеки и пустился в вольное плавание.
– Ты должна поесть, – сказал племянник ненаглядной тетушке, укладывая ее на ложе. – Сейчас придет Строфант.
– Я вовсе не голодна, – возразила она шепотом, с лицом белее накидки, которой управляющий накрыл ложе; постель она делила с Гаем Марием, другого места в этом доме у нее не было.
– Голодна ты или нет, я накормлю тебя горячим супом, – сказал Цезарь-младший тоном, какому, бывало, не отваживался перечить даже сам Марий. – Это необходимо, тетя Юлия. Это может продолжаться не один день. Он не расстанется с жизнью так просто.
Принесли суп и черствый хлеб; Цезарь-младший заставлял ее есть суп с хлебом, сидя рядом и неустанно уговаривая. Он умолк только тогда, когда миска опустела; после этого, сняв с ложа подушки, он уложил ее, укрыл, нежно убрал волосы со лба.