Стоял январь года консульства Гнея Корнелия Лентула и Публия Лициния Красса; деревья в саду Ливия Друза еще не оделись листвой, однако в чудесном фонтане, окруженном статуями – творениями греческого скульптора Мирона, журчала подаваемая по трубам подогретая вода. Полотна Апеллеса, Тиманта и других греческих мастеров были убраны со стен колоннады в запасник после того, как две дочери Цепиона попытались вымазать их краской, украденной у художников, подновлявших фрески в атрии. Обеих примерно выпороли, однако Друз счел за благо убрать с глаз долой источник соблазна. Свежую мазню удалось соскрести, но кто поручится, не повторит ли попытку его сынишка, когда вступит в более злокозненный возраст? Бесценные коллекции произведений искусства лучше держать подальше от детей. Конечно, Сервилия и Сервилилла (домашние звали ее просто Лилла) ничего подобного больше не повторят, однако ими юное население дома наверняка не ограничится.
Его собственный род наконец-то получил продолжение, хотя и не так, как он надеялся; оказалось, что у них с Сервилией, скорее всего, не будет детей. Поэтому два года назад они усыновили младшего сына Тиберия Клавдия Нерона, вконец обедневшего, как все Клавдии, и осчастливленного возможностью увидеть своего новорожденного сына наследником богатств Ливиев Друзов. Усыновлять было принято старшего мальчика в семье, чтобы приемные родители не сомневались в его умственных способностях, крепком здоровье и хорошем характере. Однако Сервилия, страстно мечтавшая о ребенке, не хотела больше медлить с усыновлением. Марк Ливий Друз, беззаветно любивший жену – хотя, беря ее в жены, он не питал к ней никаких чувств, – уступил. Чтобы победить свои дурные предчувствия, он принес обильное подношение Матер Матуте, надеясь, что ее благосклонность обеспечит младенцу умственное и физическое здоровье.
Женщины сидели в гостиной Сервилии, примыкающей к детской; заслышав шаги мужчин, они вышли поприветствовать их. Не состоя в кровном родстве, тем не менее они были похожи как сестры: обе невысоки ростом, темноволосы и темноглазы, с мелкими, правильными чертами. Ливия Друза, жена Цепиона, была более миловидной, к тому же ей не передалась наследственная черта – толстые ноги и неуклюжая фигура. Ее большие глаза были широко расставлены, а ротик напоминал очертанием цветок. Нос ее был слишком мал, чтобы заслужить наивысшую оценку знатоков женской красоты, зато не был излишне прям, что тоже считалось изъяном, а казался чуть вздернутым. Кожа ее была здоровой, талия – тонкой, грудь и бедра – пышными. Сервилия, жена Друза, казалась ее уменьшенной копией; правда, на подбородке и вокруг носа у нее имелись прыщики, ноги были коротковаты, шея – тоже.
При этом Марк Ливий Друз в своей супруге души не чаял, а Квинт Сервилий Цепион не любил свою красавицу-жену. Восемь лет назад, когда образовались оба супружеских союза, дело обстояло наоборот. Мужьям было невдомек, что разгадка заключается в их женах: Ливия Друза ненавидела Цепиона и вышла за него по принуждению, тогда как Сервилия была влюблена в Друза с самого детства. Будучи представительницами римских патрицианских семей, обе женщины стали образцовыми женами: послушными, услужливыми, ровными и неизменно почтительными. С годами супруги разобрались друг в друге, и былое безразличие Марка Ливия Друза было побеждено заботливым вниманием жены, ее пылкостью в любви и общим горем бездетности. Тем временем невысказанное обожание Квинта Сервилия Цепиона задохнулось, не выжив в атмосфере затаенной неприязни жены, ее растущей холодности в постели и огорчения из-за того, что оба их ребенка оказались девочками, а появления на свет мальчика пока не предвиделось.
Обязательным домашним ритуалом был визит в детскую. Друз обожал пухлощекого смуглого мальчугана, именуемого Друзом Нероном, которому вот-вот должно было исполниться два года. Цепион же едва заметно кивнул своим дочерям, те в страхе прижались к стене и встретили отца молчанием. Обе были миниатюрными копиями матери – столь же темноволосые, большеглазые и большеротые, – очаровательными, как все невинные дети, однако папаша не проявил к ним никакого интереса. Сервилию (ей на днях должно было исполниться семь лет) многому научила порка, которой завершилась ее попытка усовершенствовать лошадь и гроздь винограда на картине Апеллеса. Раньше на нее никогда не поднимали руку, поэтому она испытала не столько боль, сколько унижение и научилась скорее изворотливости, нежели послушанию. Лилла была совсем другой: шаловливой, неунывающей, волевой и прямодушной. Порка была ею немедленно забыта, но не осталась без последствий: теперь отец вызывал у нее должное уважение.
Все четверо взрослых направились в триклиний, чтобы приступить к трапезе.
– Разве к нам не присоединится Квинт Поппедий? – спросил Друз у своего слуги Кратиппа.
– Он не предупреждал о том, что у него изменились планы, domine.
– В таком случае давайте подождем его, – предложил Друз, не обращая внимания на неприязненный взгляд, брошенный на него Цепионом.
Цепион, однако, не желал так это оставить.
– Чем тебя пленил этот страшный человек, Марк Ливий? – спросил он.
Друз окинул шурина ледяным взором.
– Некоторые люди задают мне тот же вопрос, имея в виду тебя, Квинт Сервилий, – произнес он ровным голосом.
Ливия Друза ахнула и подавила нервный смешок; однако, как Друз и предполагал, намек остался незамеченным Цепионом.
– И все-таки чем он тебе дорог?
– Тем, что он мне друг.
– Скорее он – присосавшаяся к тебе пиявка! – фыркнул Цепион. – Действительно, Марк Ливий, он ведь наживается за твой счет! Вечно заявляется без предупреждения, вечно просит об услугах, вечно жалуется на нас, римлян. Кем он себя возомнил?
– Италиком из племени марсов, – раздался жизнерадостный голос. – Прости за опоздание, Марк Ливий, надо было тебе начать трапезу без меня, ведь я предупреждал. Впрочем, у меня есть уважительнейшая причина: я стоял по стойке смирно, выслушивая нескончаемую лекцию Катула Цезаря о вероломстве италиков.
Силон присел на ложе Друза и позволил рабу снять с него обувь и, омыв ему ноги, натянуть на них носки. Потом он легко переместился на почетное место слева от Друза, именуемое locus consularis – «консульским»; Цепион расположился на ложе, стоявшем под прямым углом к ложу Друза, что было менее почетным, но объяснялось просто: он был не гостем, а членом семьи.
– Снова ворчишь на меня, Квинт Сервилий? – беззаботно осведомился Силон, приподнимая тонкую бровь и подмигивая Друзу.
Друз усмехнулся, глядя на Квинта Поппедия с куда большей симпатией, чем на Цепиона.
– Мой шурин вечно чем-нибудь недоволен, Квинт Поппедий. Не обращай на него внимания.
– Я и не обращаю, – сказал Силон, приветливо кивая обеим женщинам, сидящим на стульях напротив возлежащих мужчин.
Друз и Силон встретились после поражения под Аравсионом, когда землю покрыли тела восьмидесяти тысяч римлян и их союзников – главным образом по вине отца Цепиона. Дружба эта, зародившаяся при незабываемых обстоятельствах, с годами лишь окрепла; связывала их и озабоченность судьбой италийских союзников, в защиту которых оба выступали. Силон с Друзом являли собой странную пару, однако ни причитания Цепиона, ни пересуды уважаемых сенаторов этого союза разрушить не могли.
Италик Силон больше походил на римлянина, а римлянин Друз – на италика. У Силона были правильной формы нос, светлая кожа и волосы, горделивая осанка; высокого и прекрасно сложенного, его несколько портили лишь желтовато-зеленые глаза, похожие на змеиные и почти не моргающие. Впрочем, для выходца из племени марсов это было неудивительно, так как марсы поклонялись змеям и с детства приучали себя не моргать. Отец Силона был у марсов вождем; его сменил сын, которому на этом поприще отнюдь не помешала молодость. Состоятельный и великолепно образованный Силон имел все основания ожидать от римлян уважения, но те если не прерывали его на полуслове, то все равно взирали сверху вниз и относились снисходительно: ведь Квинт Поппедий не был римлянином и даже не пользовался латинским правом; Квинт Поппедий Силон был италиком, то есть существом низшего ранга.
Он родился на плодородном нагорье в центре Апеннинского полуострова, достаточно близко от Рима – там, где разлилось Фуцинское озеро, подъем и убывание вод которого подчинялся каким-то неведомым законам, не имевшим отношения к питающим его рекам и дождям; естественной преградой для врагов марсов были Апеннинские горы. Из всех италийских племен марсы были самым процветающим и многочисленным народом. Кроме того, на протяжении веков они оставались преданными союзниками Рима; марсы гордились и похвалялись тем, что ни один римский полководец, когда-либо праздновавший триумф, не обошелся без марсов и не побеждал самих марсов. И все же даже по прошествии веков марсы, подобно остальным италийским народам, не считались достойными римского гражданства. Соответственно, они не могли претендовать на государственные контракты, не имели права вступать в браки с гражданами Рима и искать защиты у римской юстиции при обвинении в тяжком преступлении. Римлянин мог запороть марса едва ли не до смерти, лишить воровским путем урожая, имущества, жены, не опасаясь преследования по закону.
Если бы Рим оставил марсов в покое хотя бы в их собственном благодатном крае, все эти несправедливости можно было бы простить. Однако и тут, как повсюду на полуострове, на землях, не принадлежавших Риму, сидела, как заноза, латинская колония под названием Альба-Фуценция. Естественно, поселение Альба-Фуценция превратилось сначала в городок, а потом и в крупнейший город в округе, ибо ядро его составляли полноправные римские граждане, имеющие возможность свободно вступать в деловые отношения с Римом; остальное его население пользовалось латинским правом, так сказать, римским гражданством второго сорта: на него распространялись все привилегии, отличающие полновесное гражданство, за исключением одной-единственной, так и не дарованной обладателям