Проделано все было мастерски: завсегдатаи Форума и члены сената решили, что истинная причина неприятия Скавром кандидатуры Суллы заключается в известной всем и каждому связи между Суллой и Гаем Марием. Ведь карьера Гая Мария, шесть раз избиравшегося консулом, клонилась к закату. Его лучшие дни остались в прошлом, и он не мог заручиться достаточным количеством голосов, чтобы получить цензорскую должность. Это означало, что Гай Марий, прозванный Третьим Основателем Рима, никогда не сравняется с самыми выдающимися консулярами, которые все без исключения становились цензорами. Карта Гая Мария была бита, он слыл скорее любопытным экспонатом, нежели реальной угрозой, человеком, которого поддерживает разве что третий класс.
Рутилий Руф налил себе еще вина.
– Ты действительно намереваешься отправиться в Пессинунт? – спросил он Мария.
– Почему бы и нет?
– Как – почему? Я бы еще понял, если бы речь шла о Дельфах, Олимпии, даже Додоне. Но Пессинунт? Это же где-то в центре Анатолии, во Фригии! Самая настоящая дыра, дикая и полная суеверий! Ни капли благородного вина, ни одной пристойной дороги – только тропы для вьючных ослов! Сплошь грубые пастухи, галатийские дикари! Ну, Гай Марий! Уж не Баттакеса ли ты собрался лицезреть – в его расшитой золотом мантии и с драгоценными камнями в бороде? Так вызови его опять в Рим! Уверен, он будет рад возможности продолжить знакомство с нашими матронами – некоторые из них до сих пор безутешно оплакивают его отъезд.
Марий и Сулла начали смеяться задолго до того, как Рутилий Руф закончил свою пламенную речь; напряженная обстановка этого вечера неожиданно рассеялась, и они снова почувствовали себя вполне свободно в обществе друг друга.
– Ты хочешь взглянуть на царя Митридата, – произнес Сулла, и это был не вопрос, а утверждение.
У обоих его собеседников взлетели вверх брови. Марий хмыкнул:
– Что за невероятное предположение? Откуда у тебя такая мысль, Луций Корнелий?
– Просто я хорошо тебя знаю, Гай Марий. Для тебя не существует ничего святого. Единственный обет, который я от тебя слышал, заключался в обещании надрать легионерам задницы; военным трибунам ты тоже давал такой обет. Есть лишь одна причина, которая побудила бы тебя тащиться в анатолийскую глушь, невзирая на тучность и дряхлость: ты хочешь своими глазами посмотреть, что творится в Каппадокии, и выяснить, насколько в этом замешан царь Митридат.
Говоря это, Сулла улыбался такой счастливой улыбкой, какая не озаряла его лицо уже многие месяцы.
Марий в изумлении повернулся к Рутилию Руфу:
– Надеюсь, не все могут читать мои мысли, как Луций Корнелий!
Пришел черед Рутилия Руфа расплыться в улыбке.
– Сомневаюсь, что кто-то еще мог бы разгадать даже часть твоих намерений. А я-то поверил тебе, старый безбожник!
Голова Мария помимо его воли (во всяком случае, так показалось Рутилию Руфу) повернулась в сторону Суллы, и они снова принялись обсуждать вопросы высокой стратегии.
– Беда в том, что наши осведомители крайне ненадежны, – с жаром принялся объяснять Марий. – Ну скажи, кто из стоящих людей бывал в тех краях за последние годы? Выскочки, мечтающие стать преторами, среди которых я никому не доверил бы написать подробный доклад. Что мы, собственно, знаем?
– Очень мало, – ответил ему увлекшийся Сулла. – С запада в Галатию несколько раз вторгался царь Вифинии Никомед, с востока – Митридат. Несколько лет назад старикан Никомед женился на матери малолетнего царя Каппадокии, – по-моему, она состояла при сыне регентшей. Благодаря этому браку Никомед стал именоваться царем Каппадокии.
– Стал-то он стал, – подхватил Марий, – но, полагаю, очень огорчился, когда Митридат приказал убить ее и посадить на трон мальчишку. – Он тихонько засмеялся. – Не видать Никомеду Каппадокии! Не понимаю, как он мог вообразить, что ему сойдет это с рук, тем более что убитая царица приходилась Митридату сестрой!
– Ее сын правит страной до сих пор, именуясь – о, у них такие чудны́е имена! – кажется, Ариаратом? – спросил Сулла.
– Точнее, Ариаратом Седьмым, – молвил Марий.
– Что же там, по-твоему, происходит на самом деле? – не отставал Сулла, заинтригованный очевидной осведомленностью Мария в запутанных родственных отношениях восточных властителей.
– Обычные трения между Никомедом Вифинским и Митридатом Понтийским. Больше наверняка я ничего не знаю, но сдается, молодой царь Митридат – занятный субъект. Мне и впрямь хочется с ним повидаться. В конце концов, Луций Корнелий, ему немногим более тридцати, а он уже существенно расширил свое царство, раньше он правил только Понтом, а теперь его владения включают лучшие земли вокруг Эвксинского моря. У меня мурашки бегут по коже. Я предвижу, что он станет угрозой интересам Рима.
Решив, что настало время и ему сказать свое слово, Публий Рутилий Руф с громким стуком поставил свой кубок на стол и, когда беседующие подняли на него глаза, произнес:
– Значит, вы полагаете, что Митридат положил глаз на нашу провинцию Азия? – Он степенно кивнул. – Вполне резонно: ведь она так богата! К тому же это наиболее цивилизованная область – она принадлежала эллинам испокон веков! Только представьте себе: там жил и творил Гомер!
– Мне было бы легче представить это, если бы ты взялся аккомпанировать себе на кифаре, – со смехом произнес Сулла.
– Нет, серьезно, Луций Корнелий! Вряд ли царь Митридат склонен шутить, когда речь заходит о нашей провинции Азия; поэтому и нам следовало бы отложить шутки в сторону. – Рутилий Руф прервался, восхищаясь собственным красноречием, что лишило его возможности сохранить за собой инициативу в разговоре.
– Я тоже полагаю, что Митридат не станет зевать, если ему представится возможность завладеть Азией, – подтвердил Марий.
– Но он – человек Востока, – уверенно произнес Сулла. – А восточные цари всегда боялись Рима, даже Югурта, который стерпел от Рима больше унижений, чем любой восточный владыка. Вспомните, каким оскорблениям и поношениям он подвергся, прежде чем решился выступить против нас! Мы буквально принудили его к этому!
– А мне представляется, что Югурта всегда был настроен воевать с нами, – не согласился Рутилий Руф.
– Неверно, – бросил Сулла, хмурясь. – Он, конечно, мечтал объявить нам войну, но хорошо сознавал, что это не более чем мечта. Мы сами заставили его обратить против нас оружие, когда Авл Альбин вторгся в Нумидию, желая разграбить ее. По сути, с этого начинаются все наши войны. Жадный до золота полководец, которому не следовало бы доверять командование даже детским парадом, оказывается во главе римских легионов и начинает грабеж – не в интересах Рима, а просто чтобы набить собственную мошну. Карбон и германцы, Цепион и германцы, Силан и германцы – можно продолжать до бесконечности.
– Ты отклоняешься от темы, Луций Корнелий, – мягко остановил его Марий.
– Верно, я увлекся. – Произнес Сулла без тени смущения и тепло улыбнулся своему старому командиру. – Во всяком случае, мне кажется, что положение на Востоке напоминает ситуацию в Африке перед войной с Югуртой. Нам отлично известно, что Вифиния и Понт – исконные враги, а также что оба царя – Никомед и Митридат – спят и видят, как бы расширить свои владения, хотя бы в Анатолии. Там ведь остались два лакомых куска, из-за которых оба владыки исходят слюной: Каппадокия и наша провинция Азия. Царь, завладевший Каппадокией, получает свободный доступ в Киликию с ее баснословно плодородными почвами. Царь, захвативший римскую Азию, приобретает сухопутный проход в Срединное море, с полсотни отличных портов и сказочно богатые земли. Царь должен обладать нечеловеческим бесстрастием, чтобы этого не жаждать.
– Никомед Вифинский меня не беспокоит, – прервал его Марий. – Он связан Римом по рукам и ногам и сознает это. Не думаю также, что Азии, по крайней мере в данный момент, угрожает какая-то опасность, чего не скажешь о Каппадокии.
Сулла кивнул:
– Вот именно. Азия – римская провинция. Полагаю, царь Митридат не настолько отличается от прочих восточных царей, чтобы, забыв страх, вторгнуться в нашу Азию, каким бы бездарным ни было тамошнее управление. А вот Каппадокия Риму не принадлежит, хотя и входит в сферу нашего влияния. Кажется, Никомед и молодой Митридат решили, что Каппадокия слишком далека и слишком мало значит для Рима, чтобы не попытать там военного счастья. С другой стороны, они подбираются к ней, как воришки, скрывая истинные намерения за подставными фигурами и венценосными родственниками.
Марий хмыкнул:
– Я не назвал бы женитьбу старого царя Никомеда на регентше воровской уловкой!
– Твоя правда. Но надолго ли их хватило? Царь Митридат настолько разъярился, что поднял руку на собственную сестру! Никто не успел произнести «Луций Тиддлипусс», а он уже опять посадил на каппадокийский трон ее сына!
– К несчастью, титул друга и союзника римского народа получил Никомед, а не Митридат, – вздохнул Марий. – Остается сожалеть, что меня не было в Риме, когда все это устраивалось.
– Брось! – возмутился Рутилий Руф. – Вифинские цари носят титул наших друзей и союзников более пятидесяти лет! Во время последней войны с Карфагеном царь Понта тоже был нашим союзником. Но отец нынешнего Митридата отверг дружбу с Римом, купив у отца Мания Аквилия Фригию. С тех пор Рим порвал с Понтом всякие связи. Кроме того, мы можем предоставить статус друзей и союзников обеим враждующим сторонам только в том случае, если это предотвратит войну между ними. Но сенат решил, что в случае Вифинии и Понта это еще больше осложнит дело. Кроме того, Никомед получил предпочтение вполне заслуженно, ибо Вифиния всегда вела себя по отношению к Риму более лояльно, нежели Понт.
– О, Никомед – просто старый дурак! – с раздражением произнес Марий. – Он сидит на троне более полувека и уже был немаленьким, когда сковырнул с него своего папочку. Так что ему сейчас наверняка за восемьдесят. Он только усугубляет положение в Анатолии.
– Поскольку ведет себя как старый дурак. Ты это хотел сказать? – Рутилий Руф сопроводил свою реплику проницательным взглядом, напомнившим взгляд его племянницы Аврелии – таким же прямым, хоть и не столь твердым. – А тебе не кажется, Гай Марий, что и мы с тобою приближаемся к возрасту, когда нас можно будет назвать старыми дураками?