– Да! – крикнул Квинт Сервилий Цепион. – Да, они ниже нас! Они наши подданные, а не ровня нам!
– Квинт Сервилий, ты нарушаешь порядок! Сядь и молчи или покинь заседание! – прикрикнул на него Красс Оратор.
Медленно, чтобы не утратить величавость осанки, Гай Марий обернулся и оглядел весь зал с исказившей его лицо горькой усмешкой.
– Вы полагаете, будто знаете, что сейчас последует… – Он громко рассмеялся. – Гай Марий – италик, поэтому он собрался обратиться к Риму с призывом отказаться от lex Licinia Mucia и оставить десятки тысяч новых граждан в списках. – Кустистые брови взлетели вверх. – Но нет, сенаторы, вы ошибаетесь! Это не входит в мои намерения. Подобно вам, я не считаю, что наш электорат следует разбавлять людьми, которым хватило совести вопреки истине записаться римлянами. Мое предложение состоит в другом: пусть lex Licinia Mucia действует, пусть следственные комиссии заседают, как гласит закон, разработанный нашими блестящими законниками, – но пусть они поставят своей неумолимости предел. Далее этого предела – ни шагу! Все лжеграждане до одного подлежат вычеркиванию из списков и из триб. Только это – и ничего больше. Ничего! Внемлите моему предостережению, сенаторы и квириты, слушающие у дверей: как только вы начнете подвергать наказаниям лжеграждан – стегать их кнутами, отбирать у них дома, деньги, лишать надежды на будущее, – вы посеете ветер и пожнете бурю, вас захлестнет такая волна ненависти, что последствия содеянного вами будут страшнее высевания драконьих зубов. Вы пожнете смерть, кровь, обнищание и вражду, которые будут свирепствовать еще тысячу лет! Не закрывайте глаза на то, что попытались учинить италики, но и не карайте их за одну лишь попытку!
«Отлично сказано, Гай Марий!» – подумал Друз и захлопал. Он был не одинок. Однако большинство встретило речь неодобрительно. Из-за дверей послышался ропот, свидетельствовавший о том, что и другие слушатели не склонны соглашаться с Марием.
Поднялся Марк Эмилий Скавр:
– Могу я взять слово?
– Можешь, принцепс сената, – кивнул Красс Оратор.
Скавр и Гай Марий были ровесниками, однако первого уже никак нельзя было назвать моложавым. Лицо его избороздили глубокие морщины, даже лысина казалась сморщенной. Только его чудесные зеленые глаза оставались молодыми: взгляд их был по-прежнему пронзителен и зорок и свидетельствовал о незаурядном уме. Сегодня Скавр не собирался прибегать к своему прославленному юмору, давшему пищу для бесчисленных анекдотов; даже уголки его рта поникли. Он тоже прошелся до дверей, но там, в отличие от Мария, отвернулся от сенаторов и воззрился на толпу за пределами зала.
– Отцы, внесенные в списки сената! Я – ваш принцепс, мой статус подтвержден нынешними цензорами. Я принцепс с того года, как стал консулом, то есть уже двадцать лет. Я – консуляр, побывавший в цензорах. Я предводительствовал армиями и заключал договоры с врагами, а также с теми, кто просился к нам в друзья. Я – патриций из рода Эмилиев. Однако гораздо весомее всех этих немаловажных заслуг то, что я просто римлянин! Для меня непривычно соглашаться с Гаем Марием, назвавшим себя италиком. Но позвольте повторить вам то, что вы услышали в начале его речи. Такое ли это преступление – желать стать римлянином? Захотеть влиться в народ, который правит миром? Народ, который повелевает царям? Подобно Гаю Марию, я повторю, что хотеть стать римлянином – не преступление. Наше расхождение заключается в том, где мы ставим ударение. Хотеть – не преступление. Иное – сделать. Я не допущу, чтобы квириты угодили в расставленную Гаем Марием ловушку. Мы собрались сегодня не для того, чтобы сострадать тем, кто не имеет желаемого. Наша сегодняшняя цель – не жонглирование идеалами, мечтами, стремлениями. Мы имеем дело с реальностью – противозаконной узурпацией римского гражданства десятками тысяч людей, не являющихся римлянами. У них не было права объявлять себя римлянами! Хотят ли они быть римлянами – не важно. Важно то, что десятки тысяч совершили серьезное правонарушение, и мы, стоящие на страже римского наследия, не можем отнестись к этому тяжкому преступлению как к чему-то малозначительному, за что достаточно просто шлепнуть по рукам.
Теперь Скавр повернулся лицом к сенату:
– Отцы-сенаторы! Я, как истинный римлянин, призываю вас принять предлагаемый законопроект во всей его строгости, наделив всей полнотой силы. С италийской страстью к римскому статусу нужно покончить раз и навсегда. Lex Licinia Mucia должен подразумевать самое суровое наказание, которое когда-либо заносилось на наши таблицы! Более того, я полагал бы, что нам следует принять оба предложения Гая Мария, внеся в законопроект соответствующие поправки. Согласно первой, сведения, помогающие выявить лжеримлянина, должны вознаграждаться – скажем, четырьмя тысячами сестерциев, то есть десятой долей от суммы штрафа. Казна останется в неприкосновенности, нарушитель сам за все расплатится. Вторая поправка касается охраны всех судебных комиссий вооруженными отрядами. Деньги на содержание временной охраны также должны браться из штрафных сумм. Я искренне благодарю Гая Мария за его предложения.
Никто так и не узнал, собирался ли Скавр закончить на этом свое выступление, поскольку его прервал крик вскочившего Публия Рутилия Руфа:
– Дайте мне слово! Я должен говорить!
Утомленный Скавр поспешил сесть.
– Старина Скавр отжил свое, – делился впечатлениями с соседями по обеим сторонам Луций Марций Филипп. – Раньше он не позволял себе вставлять в свою речь чужие фразы.
– А мне нечего ему возразить, – отозвался сосед слева, Луций Семпроний Азелион.
– Нет, он устарел, – настаивал Филипп.
– Тихо, Луций Марций! – шикнул на болтуна Марк Геренний, сосед справа. – Дай послушать Публия Рутилия!
– Еще наслушаешься! – огрызнулся Филипп, но все-таки умолк.
Публий Рутилий Руф не стал расхаживать по залу, а остался стоять рядом со своим раскладным стулом.
– Сенаторы, квириты, слушающие у дверей, умоляю, внемлите мне! – Он пожал плечами со скорбным лицом. – Я не больно-то доверяю вашему здравому смыслу, поэтому не питаю надежды, что мне удастся убедить вас не соглашаться с Марком Эмилием, который выражает сегодня мнение большинства. Однако я скажу то, что должно здесь прозвучать и быть услышанным, поскольку самое ближайшее будущее докажет мою правоту, – в этом я могу вас заверить.
Откашлявшись, он провозгласил:
– Гай Марий прав! Все лжеграждане должны быть вычеркнуты из списков и исключены из триб, но этим необходимо ограничиться! Конечно, мне известно, что большинство из вас – и я в том числе! – считает италиков недостойными статуса римлян; однако при этом я надеюсь, что у нас хватит разума понять: не следует приравнивать италиков к варварам. Они – цивилизованные люди, их вожди прекрасно образованны, их образ жизни ничем не отличается от нашего. Следовательно, с ними нельзя поступать как с варварами! Много веков назад они заключили с нами договор, много веков они наши союзники. Наша ближайшая, кровная родня, как верно заметил Гай Марий.
– Во всяком случае, ближайшая, кровная родня самого Гая Мария, – вставил Луций Марций Филипп.
Публий Рутилий Руф обернулся на голос бывшего претора, наморщив веснушчатый лоб.
– Как это проницательно с твоей стороны, – проговорил он ласково, – провести различие между кровным родством и близостью, которая зиждется на деньгах! Если бы не эта тонкость, ты бы оказался накрепко связанным с Гаем Марием, точь-в-точь прилипало! Ведь по части денег Гай Марий тебе ближе отца родного, Луций Марций! Готов поклясться, что ты за один раз выклянчивал у Гая Мария больше, чем получил от родителя за всю жизнь. Если бы деньги уподоблялись крови, то и тебе можно было бы вменить в вину родство с италиками!
Сенат грохнул от смеха. Раздались хлопки и свистки. Филипп покраснел как рак и спрятался за спинами соседей. Рутилий Руф вернулся к теме своего выступления.
– Прошу вас, давайте более серьезно обсудим наказания, предусмотренные в lex Licinia Mucia! Как можно подвергать бичеванию людей, с которыми нам предстоит и дальше жить бок о бок, которые снабжают нас солдатами и деньгами? Если некоторые безответственные члены сената поносят других членов сената, основываясь лишь на происхождении последних, то чем мы отличаемся от италиков? Тут есть над чем задуматься. Плох тот tata, который единственным методом воспитания сына полагает ежедневную порку. Такой сын не любит отца, не почитает его, а ненавидит! Если мы пройдемся кнутом по спинам своей италийской родни, то впредь нам придется сосуществовать на полуострове с людьми, питающими к нам лютую ненависть. Если мы навсегда закроем им возможность добиваться гражданства, нам придется сосуществовать с людьми, ненавидящими нас за высокомерие. Если мы выгоним их из их домов, нам придется сосуществовать с людьми, ненавидящими нас за бессердечность. Сколько же злобы на нас обрушится! Гораздо больше, отцы-сенаторы и квириты, чем можно снести от народа, живущего на той же земле, что и мы.
– Так прогоним их подальше, – утомленно проговорил Катул Цезарь. – Туда, где их чувства не будут нас заботить. Они заслуживают этого, раз покусились на самый драгоценный дар, какой способен предложить Рим.
– Попытайся же понять, Квинт Лутаций! – воззвал к оппоненту Рутилий Руф. – Покусились, потому, что мы его не предлагаем! Когда человек берет то, что по праву считает своим, то не называет это воровством. Он лишь возвращает свою собственность.
– Как он может возвратить то, что никогда ему не принадлежало?
Рутилий Руф махнул рукой:
– Что ж, я попытался убедить вас, насколько недальновидно обрушивать столь суровую кару на народ, который является нашим соседом, который путешествует по нашим дорогам, составляет большинство населения в местах, где мы строим свои виллы и имеем поместья, который обрабатывает нашу землю, если только мы не прибегаем к рабскому труду. Не стану больше распространяться о том, к каким последствиям приведет наказание италиков.