Ливия Друза заставила себя приподнять голову от подушки:
– А я была уверена, что ты потеряла счет любовникам!
– Так оно и было, милое дитя, но уже после смерти Мамерка. Целые дюжины! Однако, да будет тебе известно, любовники надоедают. Они – всегда лишь способ изучения человеческой натуры в отсутствие сильной привязанности. Наступает день просветления – и ты понимаешь, что любовная связь доставляет больше хлопот, чем она того стоит, и что-то неуловимое, чего тебе недостает, так и не найдено. С последним любовником я рассталась много лет назад. Мне больше по душе жить с сыном и наслаждаться обществом друзей. Во всяком случае, так обстояло дело до его женитьбы. – Она скривилась. – Невестка мне не по нраву.
– Мама, я умираю! Теперь я тебя никогда не узнаю!
– Лучше что-то, чем совсем ничего, Ливия Друза. Не стоит во всем винить брата. – Корнелия не испытывала колебаний, говоря чистую правду. – Оставив твоего отца, я не делала попыток увидеться с тобой или с твоим братом Марком. Могла бы, но не делала… – Она выпрямилась и ободряюще улыбнулась дочери. – Кто это сказал, что ты умираешь? С тех пор как ты родила своего ребеночка, минуло уже почти два месяца. Что-то долго он тебя убивает!
– Я умираю не из-за него, – прошептала Ливия Друза. – Меня сглазили.
От удивления Корнелия разинула рот.
– Сглазили? О, Ливия Друза, это же небылицы! Такого не бывает.
– Нет, бывает.
– Не бывает, дитя мое! И кто способен так люто ненавидеть тебя? Уж не бывший ли твой муженек?
– Нет, он обо мне даже не вспоминает.
– Тогда кто же?
Однако Ливия Друза затряслась, не желая отвечать.
– Нет, скажи! – Повелительные нотки в голосе матери выдавали в ней представительницу рода Сципионов.
Больная скорее выдохнула, нежели произнесла вслух имя дочери:
– Сервилия…
– Сервилия? – Корнелия усиленно соображала, сведя на переносице брови. – А-а, дочь от первого мужа?
– Да.
– Понятно. – Она потрепала Ливию Друзу по руке. – Не стану тебя обижать, виня в этой беде единственно твое воображение, однако тебе следует побороть страх. Зачем доставлять девчонке такое удовольствие?
Заметив на полу тень, Корнелия обернулась и, узрев в дверях высокого рыжеволосого мужчину, одарила его приветливой улыбкой.
– Ты, наверное, Марк Порций, – сказала она, вставая. – Я – мать Ливии Друзы. Только что мы беседовали с твоей женой по душам. Пригляди-ка за ней, а я схожу за ее братом.
Проходя между колоннами, она наконец разыскала старшего сына, который сидел пригорюнившись у фонтанчика.
– Марк Ливий! – решительно окликнула она его. – Знал ли ты, что твоя сестра уверена, что ее сглазили?
– Не может быть! – Друз был потрясен.
– Еще как может! Будто бы ее сглазила собственная дочь по имени Сервилия.
Он поджал губы:
– Понимаю…
– Ты как будто не удивлен, сын мой?
– Уже нет. Этот ребенок представляет нешуточную опасность. Держать ее в этом доме – все равно что оказывать гостеприимство Сфинксу, чудовищу, способному осуществить самые зловредные замыслы.
– Неужели Ливия Друза и впрямь может умереть, поверив, что ее прокляли?
Друз покачал головой.
– Мама, – произнес он, сам не замечая, как с его губ сорвалось это слово, – Ливия Друза умирает от недуга, вызванного последними родами. Таково мнение лекарей, которым я верю. Ее состояние ухудшается с каждым днем. Ты не почувствовала, какой запах стоит в ее комнате?
– Конечно почувствовала. Однако она, по-моему, относит все на счет проклятия.
– Сейчас приведу девчонку, – решил Друз и встал.
– Признаюсь, мне хочется на нее взглянуть, – молвила Корнелия, усаживаясь на место сына. Ей было о чем подумать в ожидании внучки: нечаянно сорвавшееся с губ сына слово «мама» занимало сейчас все ее мысли.
…Маленькая, очень смуглая, красивая какой-то загадочной красотой, при этом горящая таким огнем, наполненная такой силой, что бабушка уподобила ее дому, построенному над жерлом огнедышащего вулкана. В один прекрасный день раздастся взрыв, крыша взовьется в воздух, и Сервилия предстанет миру во всей своей истинной красе. Яд и ураган! Что же послужило причиной ее несчастья?
– Сервилия, познакомься со своей бабушкой Корнелией, – сказал Друз, не отпуская плеча племянницы.
Сервилия фыркнула и ничего не ответила.
– Я только что побывала у твоей матери, – сказала бабушка. – Ты знаешь, что она воображает, будто ты ее прокляла?
– Да? Вот и хорошо, – ответила Сервилия. – Я ее действительно прокляла.
– Ясно. Спасибо, – ответила бабушка и бесстрастно махнула рукой. – Возвращайся в детскую!
Отведя племянницу и вернувшись к матери, Друз не смог скрыть удовлетворения.
– Блестяще! – сказал он, садясь. – Ты хорошо поставила ее на место!
– Сервилию никто и никогда не сможет поставить на место, – в задумчивости откликнулась Корнелия. – Разве что мужчина.
– Ее отцу это удалось.
– А, понимаю… Я слышала, что он отказался признавать своих детей.
– Так и есть. Остальные были слишком малы, чтобы сокрушаться. Зато для Сервилии это стало ударом, – во всяком случае, так мне кажется. С ней никогда ничего не знаешь наверняка, мама: она так же скрытна, как и опасна.
– Бедненькая! – посочувствовала бабушка.
– Ха! – отозвался Друз.
В этот момент перед ними предстал Кратипп, объявивший о визите Мамерка Эмилия Лепида Ливиана.
Мамерк очень походил внешностью на Друза, однако ему недоставало властности, которую все отмечали в Друзе. Ему исполнилось всего двадцать семь лет, в то время как Друзу – тридцать семь; за его плечами не было блестящей адвокатской карьеры, ему не предсказывали громкого политического будущего. Зато его отличала спокойная уверенность, которой недоставало старшему брату. А то, что бедняге Друзу пришлось постигать без посторонней помощи после битвы при Аравсионе, было при Мамерке с самого рождения благодаря матери, истинной Корнелии из ветви Сципионов – незашоренной, образованной, пытливой.
Корнелия подвинулась, освобождая местечко для Мамерка, который поник, видя, что Друз не обращается к нему с приветствием, а только испытующе смотрит на него.
– Не хмурься, Марк Ливий, – обратилась к Друзу мать. – Вы – родные братья. Поэтому вам суждено стать хорошими друзьями.
– Я никогда не сомневался в степени нашего родства, – проговорил Мамерк.
– Зато я сомневался, – мрачно бросил Друз. – Где же правда, мама? В твоих сегодняшних словах или в уверениях отца?
– В моих словах. То, что я сказала твоему отцу, помогло мне обрести свободу. Я не оправдываю своего поступка: наверное, я была именно такой, какой ты меня считал, Марк Ливий, если не хуже, хотя и по иным причинам, чем ты полагал. – Она пожала плечами. – У меня нет привычки роптать, я живу в настоящем и в будущем, в прошлом же – никогда.
Друз протянул брату правую руку и улыбнулся:
– Добро пожаловать в мой дом, Мамерк Эмилий.
Мамерк стиснул его руку, а потом поцеловал брата в губы.
– Мамерк, – проговорил он срывающимся голосом, – просто Мамерк… Я – единственный римлянин, носящий это имя, так что зови меня просто Мамерком.
– Наша сестра умирает, – молвил Друз, не отпуская руки брата и усаживая его рядом с собой.
– О, какое несчастье… Я ничего не знал!
– Разве Клавдия тебе не говорила? – взвилась мать. – А ведь я все подробно ей растолковала.
– Нет, просто сказала, что ты убежала с Марком Ливием.
У Корнелии созрело важное решение: она понимала, что назрело новое бегство.
– Марк Ливий, – заговорила она, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее глаза слезы, – все последние двадцать семь лет я целиком отдавала себя твоему брату. Мне не суждено было знать свою дочь. Теперь я вижу, что ты и Марк Порций остаетесь с шестью детьми и без единой женщины в доме – разве что ты замыслил новую женитьбу…
Друз выразительно покрутил головой:
– Нет, мама, ничего подобного у меня и в мыслях нет.
– Тогда, если ты этого хочешь, я переберусь сюда, чтобы присматривать за детьми!
– Хочу! – ответил Друз и снова улыбнулся брату. – Я рад прибавлению в семействе.
Ливия Друза умерла в тот день, когда Катону-младшему исполнилось два месяца. В некотором смысле это была безмятежная кончина, ибо, зная о приближающейся смерти, она делала все, что было в ее убывающих силах, чтобы ее уход не стал трагедией для тех, кого она оставляла. Присутствие матери стало для нее огромным утешением, так как она знала, что ее дети будут расти окруженные любовью и заботой. Черпая у Корнелии силы (та не давала Сервилии попадаться на глаза матери), она смирилась с неминуемой кончиной и больше не думала о проклятии и сглазе. Куда важнее была судьба обреченных на жизнь.
Она непрестанно осыпала Катона Салониана словами любви и утешения, поручениями и пожеланиями. Его лицо она видела перед собой в последние минуты, его руку она сжимала из последних сил, его любовью успокаивалась навеки ее душа. Не забыла она проститься и с братом Друзом, которому также адресовала слова любви и ободрения. Из детей она захотела взглянуть перед смертью только на маленького Цепиона.
– Позаботься о своем братике Катоне, – прошептала она и поцеловала мальчугана пылающими губами.
– Позаботься о моих детях, – попросила она напоследок мать.
Катону же Салониану она сказала:
– Я не знала, что Пенелопа умерла прежде Одиссея.
Это были ее последние слова.
Часть третья
Сулла не обладал судейским опытом и почти не знал римского права, однако же должность городского претора пришлась ему по нраву. Во-первых, ему было присуще здравомыслие; во-вторых, он окружил себя хорошими помощниками, у которых не стеснялся спрашивать совета; а главное, его склад ума как будто был создан для этой работы. В глубине души он больше всего радовался независимости своего положения: ведь ему больше не приходилось смотреть Гаю Марию в рот! Наконец-то он приобретал известность сам, как самостоятельный и влиятельный человек. Количество его клиентов, прежде скромное, росло, его привычка всюду брать с собой сына вызывала одобрение; Сулла поклялся, что обеспечит с