ыну все мыслимые преимущества, в том числе раннюю карьеру в судах и толковых командиров в армии.
Паренек не только был наделен внешностью Цезарей, но унаследовал свойственное ветви Юлиев умение располагать к себе, легко заводил друзей и дорожил теми, с кем сходился; так что впечатление, которое он производил, не было обманчивым. На первом месте среди его друзей стоял тощий юнец с огромной головой по имени Марк Туллий Цицерон. Как ни странно, родом он был из Арпина, родного города Гая Мария; его дед приходился свояком брату Гая Мария – Марку: оба были женаты на сестрах Гратидиях. Все это Сулле не пришлось выспрашивать, потому что, когда Сулла-младший привел Цицерона домой, тот обрушил на отца друга горы всевозможных сведений; Цицерон был весьма словоохотлив.
Необходимости задавать вопрос, что́ мальчик из Арпина делает в Риме, тоже не возникло: Марк Туллий все рассказал сам.
– Мой отец – хороший друг Марка Эмилия Скавра, принцепса сената, – важно объяснял Цицерон, – а также хороший друг Квинта Муция Сцеволы Авгура. А еще он – клиент Луция Лициния Красса Оратора! Поэтому, поняв, что я слишком одарен и умен для Арпина, отец переселил нас в Рим. Это было в прошлом году. У нас хороший дом в Каринах, рядом с храмом Теллус. По другую сторону храма живет Публий Рутилий Руф. Мои учителя – Квинт Муций Авгур и Луций Красс Оратор, хотя больше – Луций Красс Оратор, ибо Квинт Муций Авгур очень стар. Конечно, раньше мы каждый год приезжали в Рим, и я начал учиться на Форуме, когда мне было всего восемь лет. Мы не деревенщины, Луций Корнелий! Мы сильно превосходим знатностью Гая Мария!
Сулла, от души забавляясь, сидел и слушал тринадцатилетнего болтуна, гадая про себя, когда случится неизбежное: тонкий стебелек шейки не выдержит эту огромную голову-тыкву, и она, оторвавшись, покатится по полу, не переставая тараторить. Голова опасно болталась вправо-влево и взад-вперед, заметно отягощая своего владельца.
– Знаете ли вы, – простодушно вопрошал Цицерон, – что на мои упражнения по риторике сбегаются слушатели? Наставники не могут выдвинуть ни одного довода, которого я не сумел бы опровергнуть!
– Раз так, то ты, видно, задумываешься о карьере адвоката? – успел ввернуть Сулла, перебив говоруна.
– О, разумеется! Но не как великий Акулеон: происхождение позволяет мне стать консулом! Но сначала, естественно, сенат. Меня ждет большая карьера, все так говорят! – Цицерон гордо вскинул голову. – Как свидетельствует мой опыт, Луций Корнелий, непосредственное общение с избирателями гораздо полезнее службы в старушке-армии.
Восхищенно глядя на него, Сулла негромко проговорил:
– Я достиг своего положения на натруженном горбу этой старушки, Марк Туллий. Карьеру законодателя не сделал, и все же я – городской претор.
Цицерон отмахнулся от этого возражения:
– Да, но у тебя не было моих преимуществ, Луций Корнелий. Вот увидишь, я стану претором уже на сороковом году.
Сулла не стал спорить.
– Не сомневаюсь, что так и будет, Марк Туллий.
– Да, tata, – молвил Сулла-младший позднее, оставшись с отцом с глазу на глаз и получив разрешение обращаться к нему как в детстве, – я знаю, он несносный, но все равно он мне нравится. А тебе?
– Полагаю, сын мой, юный Цицерон ужасен, но при этом, соглашусь, вполне мил. Он и впрямь так хорош, как о нем говорят?
– Послушай его и составь свое мнение, tata.
Сулла решительно покрутил головой:
– Нет, благодарю. Я не стану тешить самолюбие этого выскочки из Арпина.
– Он произвел огромное впечатление на принцепса сената Скавра, – не отступал Сулла-младший, прижимаясь к отцу с любовью и доверием, неведомыми бедному юному Цицерону; тот уже имел возможность убедиться, что его отец слишком провинциален, чтобы произвести впечатление на римскую знать, да к тому же бедный родственник Гая Мария. Анафема! В результате юный Цицерон быстро охладел к своему отцу, сознавая, что ассоциация с Гаем Марием – лишь помеха на пути к чаемым высоким должностям.
– У принцепса сената Скавра, – насмешливо возразил Сулла сыну, – ныне хватает забот и без юного Марка Туллия Цицерона.
Эти слова Суллы были чистой правдой. Как глава сената, Марк Эмилий Скавр обычно принимал иностранные посольства и ведал вопросами внешних сношений, не чреватыми войной. Мало кто из сенаторов искренне считал чужеземные страны не из числа римских провинций достойными своего времени и внимания, поэтому главе сената бывало нелегко найти охотников заседать в комитетах, если это не сулило зарубежный вояж за государственный счет, каковые случались нечасто. По этой самой причине на составление ответа безутешному Сократу, младшему сыну скончавшегося царя Вифинии, у сената ушло целых десять месяцев, по прошествии которых гонец отправился в Никомедию. Ответ не мог порадовать Сократа, так как подтверждал право на трон третьего царя Никомеда и категорически отвергал притязания его самого.
Но существовала и другая унаследованная принцепсом сената Скавром ссора из-за иностранного трона. В Рим нагрянули царь и царица Каппадокии Лаодика и Ариобарзан, бежавшие от царя Армении Тиграна и его тестя, царя Понта Митридата. Не выдержав диктата сына Митридата и внука его понтийской марионетки, Гордия, каппадокийцы с самого отъезда Гая Мария из Мазаки пытались отыскать истинного каппадокийского царя. Подобранный ими было сириец умер, отравленный, по слухам, Гордием, после чего каппадокийцы, покопавшись в своих родословных, наткнулись на царевича по имени Ариобарзан, в чьих жилах, без сомнения, текла монаршая кровь. Его мать, по традиции носившая имя Лаодика, приходилась двоюродной сестрой последнему царю Ариарату, без всяких скидок заслуживавшему именоваться каппадокийцем. Лишенные трона, малолетний царь Ариарат Евсевий и его дед Гордий спешно бежали в Понт. Но Митридат, зная, что стараниями Гая Мария он попал под надзор Рима, стал действовать не напрямую, а через Тиграна Армянского. Тот сначала захватил Каппадокию, а потом усадил на каппадокийский трон нового царя, на сей раз уже не сына Митридата Понтийского. Понт и Армения пришли к общему мнению, что ребенку на этом троне не усидеть. Так новым царем Каппадокии стал сам Гордий.
Однако Лаодика и Ариобарзан сумели сбежать и объявились в Риме ранней весной того года, когда городским претором был Сулла. Их присутствие создавало немалые трудности Скавру, от которого часто слышали (и читали черным по белому им написанное), что судьбу Каппадокии следует решать ее народу. Его прежняя поддержка царя Понта Митридата пятном легла на его репутацию, хотя утверждение Лаодики и Ариобарзана, что за вторжением Тиграна Армянского стоял Митридат, было недоказуемым.
– Отправляйся туда сам и во всем разберись! – молвил Сулла Скавру, выходя вместе с ним с малолюдного заседания сената, обсуждавшего каппадокийские дела.
– Никак невозможно! – проворчал Скавр. – Сейчас я не могу позволить себе отлучиться из Рима.
– Тогда тебе придется кого-то назначить, – произнес Сулла.
Но Скавр, гордо вскинув голову и выпятив подбородок, уже был согласен взвалить на себя это бремя.
– Нет, Луций Корнелий, лучше все же я сам.
Последовал молниеносный вояж – но не в Каппадокию, а в Амасию, к царю Митридату. В Понте принцепс сената Марк Эмилий Скавр сладко пил, вкушал яства, внимал восхвалениям и рукоплесканиям. Как царский гость, он охотился на львов и медведей на суше и на тунцов и дельфинов в Эвксинском море; как царский гость, он любовался знаменитыми красотами – водопадами, ущельями, горами, пронзавшими облака; как царский гость, он лакомился вишней – вкуснейшей ягодой, какую когда-либо пробовал.
Понт не изъявлял желания править Каппадокией, что позволяло объявить действия Тиграна вдвойне прискорбными. Убедившись, что понтийский двор приятно эллинизирован и изъясняется исключительно по-гречески, принцепс сената Марк Эмилий Скавр завершил свой визит и уплыл на одном из царских кораблей домой.
– Он клюнул! – сказал Митридат своему широко улыбающемуся кузену Архелаю.
– Так на него подействовали в истекшие два года твои письма, – молвил Архелай. – Пиши ему и впредь, великий властелин! Переписка приносит превосходные результаты.
– Как и мешок золота, который я ему вручил.
– Воистину так!
С самого начала своего преторского срока Сулла принялся интриговать, добиваясь для себя поста наместника одной из двух испанских провинций, для того он и обхаживал принцепса Скавра, а через него и других глав сената. Он сомневался, что сумеет переманить на свою сторону Катула Цезаря, не забывшего событий на реке Атес, когда германцы-кимвры вторглись в Италийскую Галлию. Но в целом он действовал успешно и к концу июня заручился назначением в Дальнюю Испании – наилучшую область по части возможностей для обогащения.
Но Фортуна, так пылко любившая Суллу, обернулась продажной девкой и как будто обвела его вокруг пальца. Тит Дидий возвратился из Ближней Испании для празднования триумфа, оставив своего квестора править до конца года. Через два дня после триумфа Тита Дидия настал черед триумфа Публия Лициния Красса, одержавшего много побед в Дальней Испании; он тоже оставил править до конца года своего квестора. Тит Дидий сумел-таки навести в Ближней Испании порядок, прежде чем оттуда отбыть: он победоносно завершил войну, совершенно измотав туземцев-кельтиберов. Что до Публия Красса, то тот удалился из своей провинции, пренебрегши подобными мерами предосторожности. Зато, будучи владельцем оловянных концессий, он счел необходимым обсудить свои дела с компаниями, где состоял негласным вкладчиком. Приплыв на Касситериды – знаменитые Оловянные острова, – он ослепил всех, с кем встречался, своим римским величием и предложил наилучшие условия и более твердые гарантии поставок на берега Срединного моря для каждой либры добываемого в шахтах олова. Отец троих сыновей, он, находясь в Дальней Испании, позаботился о том, чтобы устроить свои семейные дела, но оставил провинцию далеко не усмиренной.