Не прошло и двух нундин после празднования Публием Крассом триумфа накануне июньских ид, как разнесся слух о новом решительном выступлении лузитанов. Претор Публий Корнелий Сципион Назика, посланный в Дальнюю Испанию в роли наместника взамен Публия Красса, так хорошо себя проявил, что поговаривали о продлении его полномочий еще на год; он происходил из весьма могущественной семьи, и сенат, естественно, стремился его уважить. Из чего следовало, что Сулле и мечтать не приходилось о Дальней Испании.
Надежд на Ближнюю Испанию он лишился в октябре, когда оставленный там после отъезда Тита Дидия квестор прислал просьбу о срочной помощи: Ближняя Испания – от васконов до кантабров и иллергетов – тоже восстала. Сулла, будучи городским претором, не мог вызваться добровольцем, поэтому был вынужден наблюдать из преторского трибунала, как консула Гая Валерия Флакка спешно снаряжают и отправляют командующим в Ближнюю Испанию.
Что же ему оставалось? Македония? Но то была консульская провинция, которую редко, вернее, почти никогда не отдавали претору; исключением стал именно тот год, когда ее вверили городскому претору, «новому человеку» Гаю Сентию. Тот быстро продемонстрировал блестящие способности, а значит, о замене его в разгар кампании, которую он развернул вместе с не менее способным легатом Квинтом Бруттием Сурой, не могло быть речи. Азия? Но эта провинция, как знал Сулла, уже была обещана другому, Луцию Валерию Флакку. Африка? Стоячее болото, пустое место. Сицилия? Тоже никчемная трясина. Сардиния с Корсикой? Такие же тихие застойные заводи.
Отчаянно нуждаясь в деньгах, Сулла по необходимости томился в Риме, в судах, видя, как лакомые наместничества уплывают от него одно за другим. До консульства оставалось тянуть еще два года, а среди действующих вместе с ним преторов были Публий Сципион Назика и Луций Флакк, достаточно влиятельный, чтобы через год устроить себе назначение в Азию. Оба были богатыми и не скупились на подношения. Другой претор, Публий Рутилий Луп, был даже богаче их. Сулла знал, что единственная его надежда – разбогатеть на чужбине.
Только общество сына позволяло ему сохранять здравомыслие и уберегало от непоправимых глупостей, которые навсегда преградили бы ему путь наверх. Метробий находился рядом, в одном с ним городе, но благодаря Сулле-младшему Луций Корнелий не поддавался искушению его отыскать. К концу года все в Риме знали в лицо городского претора, тем более такого знаменитого, как Сулла. Из-за детей он не мог устроить свидание дома, о жилище же Метробия на Целийском холме нельзя было и помыслить. Прощай, Метробий!
Что еще хуже, Аврелия тоже оказалась недосягаема: в то лето Гай Юлий Цезарь возвратился наконец домой, и свободе бедняжки Аврелии был положен конец. Однажды Сулла наведался к ней, но был принят холодно и услышал требование больше не появляться. Она не объяснила ему, чем вызвана такая немилость, но об этом нетрудно было догадаться. В ноябре Гай Юлий Цезарь собирался бороться на выборах за должность претора при поддержке Гая Мария, а значит, все взоры будут устремлены на жену Цезаря, пускай она и живет в Субуре. Никто не рассказал Сулле о том, что он по неведению вызвал переполох среди путешествовавших Гаев Мариев, но Клавдия, жена Секста Цезаря, в шутку поведала об этом супругу Аврелии во время домашнего пира по случаю его возвращения. Все весело смеялись над этой историей, кроме Цезаря – тому было не до смеха.
Хвала богам за Суллу-младшего! Лишь общество сына служило отцу утешением. Сталкиваясь на каждом шагу с препятствиями, Сулла мог бы не вытерпеть, взорваться и погубить себя, но сын всякий раз умиротворял его, как волшебное успокоительное средство. Ни за какое серебро, даже ни за какое золото мира Сулла не уронил бы себя в глазах ненаглядного сына.
По мере того как близился к завершению год, Сулла наблюдал, как меркнут его перспективы, страдал, лишенный общества Метробия и Аврелии, внимал дерзкой болтовне юного Цицерона и все крепче любил сына. Он охотно делился с сыном подробностями своей жизни до смерти его мачехи, которых ни за что не раскрыл бы никому из представителей своего класса, но этот удивительно смышленый и великодушный мальчик упивался этими рассказами, ибо они рисовали картину жизни и портрет человека, с которыми Сулла-младший еще не был знаком. Лишь одну сторону своей натуры Сулла опасался приоткрыть – притаившееся у него внутри голое клыкастое чудовище, способное лишь выть на луну. Но с этим чудовищем, убеждал он себя, покончено навсегда.
Когда сенат стал раздавать провинции – в тот год раздача пришлась на конец ноября, – все вышло так, как предвидел Сулла. Гаю Сентию досталась Македония, Гаю Валерию – Ближняя Испания, Публию Сципиону Назике – Дальняя Испания, провинция Азия отошла Луцию Валерию Флакку. Сулле предложили на выбор Африку, Сицилию или Сардинию с Корсикой, но он со словами признательности отклонил предложение. Лучше остаться в Риме, чем сидеть наместником в болоте. На консульских выборах еще через два года избиратели вспомнят, куда кандидаты отправлялись в роли преторов-наместников, и Африка, Сицилия, Сардиния с Корсикой не произведут на них ни малейшего впечатления.
А потом Фортуна сбросила маску и предстала перед Суллой во всем блеске своего благоволения. В декабре пришло испуганное письмо от царя Вифинии Никомеда, который обвинял царя Митридата в намерениях завладеть всей Малой Азией, и в первую очередь Вифинией. Примерно тогда же из Тарса сообщили, что Митридат вторгся в Каппадокию во главе многочисленной армии и двигался безостановочно, пока не покорил всю Киликию и Сирию. Принцепс сената Скавр, выразив изумление, высказался в пользу отправки в Киликию наместника; лишних войск у Рима не было, но наместника надлежало снабдить средствами, дабы он мог при необходимости набрать войско на месте. Митридат не учел, что Скавр – упрямый римлянин; царь-то воображал, что сможет и впредь вертеть им при помощи золота и писем. Но когда возникала столь серьезная угроза для Рима, письма полетели в огонь; Киликия была уязвима и важна. Рим еще не посылал туда своих наместников, но уже привык считать ее своей.
– Отправьте в Киликию Луция Корнелия Суллу, – предложил Гай Марий, когда спросили его совета. – Он – тот, кто нужен в тяжелый момент. Он умеет обучать и экипировать войска, он хороший командир. Если кто и способен спасти положение, то только Луций Корнелий.
– Вот я и получил наместничество! – сказал Сулла сыну, вернувшись из храма Беллоны, где заседал сенат.
– Не может быть! Где? – радостно спросил Сулла-младший.
– В Киликии, сдерживать царя Понта Митридата.
– О, tata, это чудесно! – В следующее мгновение мальчик понял, что это грозит разлукой. За один миг его взгляд сумел выразить горе и боль, он всхлипнул, а потом устремил на отца взор, полный уважения и безграничного доверия, всегда трогавший Суллу и вызывавший страх оказаться недостойным сыновней любви. – Я, конечно, буду по тебе скучать, но я очень рад за тебя, отец.
Вот мальчик и повзрослел: теперь Сулла был отцом, а не tata.
Светлые холодные глаза Луция Корнелия Суллы, блестя непролитыми слезами, смотрели на сына – такого по-детски почтительного, такого доверчивого. Отеческая улыбка исполнилась любви.
– О какой разлуке ты говоришь? Не думаешь же ты, что я уеду без тебя? Я беру тебя с собой.
Новый всхлип, тут же сменившийся взрывом радости. Улыбка Суллы-младшего была ослепительна.
– Tata! Это правда?
– Никогда не говорил ничего более правдивого, мальчик мой. Либо мы едем вместе, либо я остаюсь. А я еду!
Они отправились на восток в начале января, когда еще можно было путешествовать по морю. Сулла взял с собой небольшой отряд ликторов (дюжину, согласно своему проконсульскому империю), а также секретарей, писцов и государственных рабов, сына, не помнившего себя от радости, и Ариобарзана Каппадокийского вместе с его матерью Лаодикой. Стараниями принцепса сената Скавра его снабдили достаточными средствами для ведения войны; после длинного разговора с Гаем Марием он знал, как ему действовать.
Из Тарента они приплыли в греческие Патры, оттуда в Коринф, переехали посуху в Пирей Афинский, из Пирея поплыли на Родос. Для плавания с Родоса в Тарс Сулле пришлось нанимать судно, так как с наступлением зимы регулярная навигация прервалась. Поэтому до Тарса экспедиция благополучно добралась лишь к концу января, ничего не повидав в пути, кроме нескольких морских портов и верфей, а также нескончаемой морской глади.
После появления в Тарсе Мария три с половиной года назад там ничего не изменилось, как и в Киликии, все еще томившейся неизвестностью. Приезд наделенного широкими полномочиями наместника устраивал и Тарс, и Киликию, поэтому, едва Сулла обосновался во дворце, в его распоряжении оказалось множество полезных людей, многих из которых привлекала мысль о щедром армейском жалованье.
Однако Сулла знал, кто нужен ему больше всего, и счел добрым знаком, что этот человек не торопится искать милости нового римского правителя, а занимается своим делом, то есть командует ополчением Тарса. Звали его Морсим, а рекомендовал его Сулле Гай Марий.
– Отныне ты освобожден от прежней командной должности, – дружески обратился Сулла к Морсиму, когда тот явился по требованию наместника. – Мне нужен здешний человек, который поможет набрать, обучить и экипировать четыре наемных легиона, прежде чем весеннее тепло откроет перевалы, ведущие внутрь страны. По словам Гая Мария, такой человек – ты. Ты согласен с этим?
– Да, я именно такой человек, – без раздумий ответил Морсим.
– Погода здесь подходящая, это хорошо, – сразу взял быка за рога Сулла. – Всю зиму мы сможем учить наших солдат военному делу, если наберем сто́ящих людей и как следует их экипируем, чтобы они не уступали войскам Митридата. Это возможно?
– Без всякого сомнения, – ответил Морсим. – Желающих наберется много тысяч, больше, чем тебе понадобится. Воинская служба влечет юношество, но здесь уже давным-давно нет армии! Если бы не внутренние распри и