не вмешательство Понта и Армении, Каппадокия могла бы вторгнуться сюда и завоевать нас, когда пожелала бы. На наше счастье, Сирии тоже не до нас. Своим существованием мы обязаны чуду.
– Фортуне! – подхватил Сулла со зловещей ухмылкой и обнял за плечи сына. – Фортуна мне благоволит, Морсим. Настанет день, когда я назовусь Феликсом. – Он прижал к себе Суллу-младшего. – Однако прежде, чем минует еще один солнечный день, пусть это и зимнее солнце, я должен сделать одно чрезвычайно важное дело.
Тарсийский грек выглядел озадаченным.
– Могу я быть тебе полезен, Луций Корнелий?
– Полагаю, да. Подскажи, где мне приобрести хорошую широкополую шляпу, которая не разлезется за десять дней.
– Отец, если шляпа для меня, то знай, я не стану ее носить, – сказал отцу Сулла-младший по дороге на базар. – Шляпа! В них ходят только старые невежественные крестьяне.
– И я, – с улыбкой бросил Сулла.
– Ты?
– На войне, Сулла-младший, я ношу шляпу с широкими полями. Такой совет дал мне Гай Марий много лет назад, на первой войне с нумидийским царем Югуртой в Африке. «Носи ее и не обращай внимания на насмешки, – сказал он. – Пройдет немного времени, и все привыкнут». Я последовал его совету, потому что очень белокож и всегда сгораю. Я заслужил в Нумидии уважение, и моя шляпа прославилась вместе со мной.
– В Риме я никогда не видел тебя в шляпе, – возразил ему сын.
– В Риме я стараюсь не бывать на солнце. Потому и повелел в прошлом году установить над моим преторским трибуналом навес.
Оба умолкли; узкий проулок неожиданно вывел их на большую бесформенную площадь с тенистыми деревьями и множеством лавок и прилавков.
– Отец? – раздался неуверенный голос.
Сулла повернулся на зов и удивился тому, как быстро сын догоняет его ростом. Кровь Цезарей брала свое – Сулла-младший обещал стать высоким.
– Да, сынок?
– Можно и мне шляпу? Пожалуйста!
Прослышав о том, что присланный в Киликию римский наместник собирает и обучает местные войска, царь Митридат в изумлении уставился на того, кто принес эту весть, – на нового царя Каппадокии Гордия.
– Кто таков этот Луций Корнелий Сулла? – спросил он.
– Никто из нас ничего о нем не знает, о, повелитель, кроме того, что в прошлом году он был в городе Риме главным судьей, а до того – легатом при нескольких прославленных римских полководцах: вместе с Гаем Марием воевал в Африке против царя Югурты, вместе с Квинтом Лутацием Катулом Цезарем сражался в Италийской Галлии против германцев, вместе с Титом Дидием в Испании – против местных дикарей, – отвечал Гордий, произнося все имена, кроме имени Гая Мария, таким тоном, будто они значили для него очень мало или вовсе ничего.
Для Митридата они тоже были пустым звуком. В который уже раз понтийский царь пожалел, что недостаточно осведомлен в географии и истории. Расширять царю горизонты выпало Архелаю.
– Этот Луций Корнелий Сулла – не Гай Марий, – задумчиво молвил Архелай, – но опыта ему не занимать, и мы не должны недооценивать его только потому, что не знаем его имени. Став римским сенатором, он бо́льшую часть времени проводил в римской армии, хотя мне неведомо, командовал ли он когда-либо армией на поле боя.
– Его имя – Корнелий, – изрек царь, раздувая грудь. – Но Сципион ли он? Как понимать его имя «Сулла»?
– Нет, он не Сципион, всемогущий государь, – ответствовал Архелай. – Однако он из патрициев Корнелиев, а не из тех, кого римляне называют «новыми людьми», то есть «никем». Говорят, он трудный человек.
– Трудный?
Архелай сглотнул; он уже высказал все, что знал, и мог только гадать, что под этим подразумевалось.
– Он непростой переговорщик, мой властелин, – предположил он. – Не желает ни с кем считаться.
Происходило это во дворце в Синопе, которую царь любил в любое время года, но особенно зимой. Уже не первый год царил мир, жизни родичей и придворных ничто не угрожало, дочь Гордия Низа оказалась такой хорошей супругой, что ее папаша после вмешательства Тиграна удостоился каппадокийского трона, у самого царя подрастал целый выводок сыновей, владения Понтийского царства на берегах Эвксинского моря к северу и к востоку процветали.
Приезд Гая Мария уже успел позабыться, и понтийский царь снова обращал свой взор на юг и на запад; его уловка с Тиграном в Каппадокии сработала, и там по-прежнему, несмотря на визит Скавра, царствовал Гордий. Все, чего добился тем визитом Рим, – вывод из Каппадокии армянской армии – изначально входило в намерения и самого Митридата. Но теперь наконец-то он мог замахнуться и на Вифинию, ибо годом раньше Сократ униженно молил об убежище в Понте и проявлял такую безоговорочную верность, что царь решил посулить ему вифинский трон, прежде чем вторгнуться туда. Вторжение Митридат намечал на весну: предполагался стремительный рывок на юг, который застал бы царя Никомеда III врасплох.
Известия, сообщенные Гордием, заставляли Митридата повременить; стоит ли идти на риск и завоевывать Вифинию или хотя бы сажать на тамошний трон Сократа, когда поблизости обретался уже не один, а целых два римских наместника? Четыре легиона в Киликии! Поговаривали, что четырех римских легионов хватит, чтобы покорить весь мир. Допустим, речь идет о киликийских ауксилариях, а не о римских солдатах, но киликийцы воинственны и горды – не будь они таковыми, Сирия, пускай и ослабленная, оставалась бы и ныне владычицей мира. В четырех легионах насчитывалось примерно двадцать тысяч воинов. Что ж, Понт мог выставить двести тысяч. Численность несопоставима, однако… Каков этот Луций Корнелий Сулла? О Гае Сентии и его легате Квинте Бруттие Суре тоже никто не слыхивал, тем не менее эти двое орудовали на македонской границе, от Иллирика на западе до Геллеспонта на востоке, развивая победоносную кампанию и обращая в бегство кельтов и фракийцев. Теперь никто уже не мог с уверенностью утверждать, что римляне не посягнут на придунайские земли; это тревожило Митридата, подумывавшего о том, чтобы двинуться с западного берега Понта Эвксинского дальше, на Дунай. Мысль об угрозе столкнуться там с римлянами была крайне неприятной.
Так кто он, Луций Корнелий Сулла? Еще один римский военачальник калибра Сентия? Почему в Киликию отрядили именно его, а не Гая Мария и не Катула Цезаря – полководцев, громивших германцев? Один из них, Марий, приплывал в Каппадокию в одиночку, безоружный, и вел речи о том, что, вернувшись в Рим, он продолжит следить за происходящим в Понте. Так почему теперь в Киликию прислали не Гая Мария? Почему этого неизвестного, Луция Корнелия Суллу? Рим вовсе не оскудел блестящими полководцами. Что, если Сулла затмит самого Мария? При всей многочисленности своих армий похвастаться талантливыми полководцами Понт не мог. После победы над варварами на севере Эвксинского моря Архелаю не терпелось попытать счастья в боях с более грозными врагами. Однако Архелай приходился ему двоюродным братом, в его жилах текла царская кровь, что превращало его в потенциального соперника. То же самое относилось к его брату Неоптолему и к его кузену Леониппу. Что до царских сыновей, то какой царь уверен в своих сыновьях? Их матери, жадные до власти, представляли потенциальную угрозу; то же самое будет относиться и к детям, когда они достигнут возраста, в котором смогут по собственной воле притязать на отцовский трон…
Вот если бы он сам обладал полководческим даром! С такими мыслями царь Митридат задумчиво скользил виноградно-зелеными крапчатыми глазами по лицам своих приближенных. Увы, ему не досталось воинского таланта его предка Геракла. Но так ли это? Если разобраться, то Геракл тоже не был полководцем: он сражался в одиночку, разя львов и медведей, царей-узурпаторов, богов и богинь, псов из подземелий и всевозможных чудовищ. Вот бы и Митридату таких противников! Во времена Геракла в полководцах еще не было нужды: воины собирались в отряды и рубились с отрядами других воинов, спрыгивая с колесниц, одолевавших любые кручи, и вступая в победные рукопашные единоборства. В такую войну сам царь ввязался бы с превеликой охотой. Но те дни давно миновали, колесницы развалились. Настала эпоха больших армий и военачальников-полубогов, сидящих или стоящих на возвышении над полем боя, указывающих и отдающих приказы, задумчиво кусающих палец и не сводящих взор с того, что происходит внизу. Казалось, что интуиция подсказывает полководцам, где намечается прорыв или отход, где неприятель собирается броситься в атаку; уж не рождаются ли они на свет сразу со знанием фланговых маневров, правил осады, артиллерии, подкреплений, войсковых частей, базирования и воинских званий – всего того, что было непостижимо для Митридата, не имевшего к этому ни таланта, ни интереса.
Пока его невидящий взор пробегал по лицам подданных, те наблюдали за царем зорче ястребов, выслеживающих с высоты прячущуюся в траве мышь, хотя чувствовали себя при этом вовсе не ястребами, а мышами. Царь восседал перед ними на троне из чистого золота, усеянном несчетными жемчужинами и рубинами, облаченный (военный совет как-никак) в львиную шкуру и в тончайшую кольчугу из позолоченных колец. Царь слепил подданных блеском своего величия, вселял ужас в их сердца. С ним никто не мог тягаться, никто не был защищен от царского гнева. Он был безоговорочным властелином, в душе которого уживались трус и храбрец, хвастун и подхалим, спаситель и погубитель. В Риме никто не поверил бы ему, все подняли бы его на смех. В Синопе все ему верили, и всем было не до смеха.
Наконец царь заговорил:
– Кем бы ни был этот Луций Корнелий Сулла, римляне прислали его одного, без армии, и он вынужден набирать солдат в чужой земле, из незнакомых ему людей. Из этого я должен заключить, что Луций Корнелий Сулла – достойный соперник. – Он устремил взгляд на Гордия. – Сколько своих солдат направил я осенью в твое царство Каппадокия?
– Пятьдесят тысяч, великий государь, – ответил Гордий.
– В начале весны я сам приду в Евсевию-Мазаку еще с пятьюдесятью тысячами. Моим военачальником будет Неоптолем. Ты, Архелай, пойдешь с пятьюдесятью тысячами копий в Галатию и встанешь там, на западной границе, на тот случай, если римляне надумают вторгнуться в Понт с двух сторон. Моя царица будет править из Амасии, но ее сыновья останутся здесь, в Синопе, под охраной, как заложники, обеспечивающие ее покорность. Если она замыслит измену, все ее сыновья будут тотчас казнены, – изрек царь Митридат.