– Он пожелал построить для Южной Армении новую столицу и уже определил для нее место, – молвил Филоромей Эдесский. – Он решил назвать город Тигранакертом.
– Где?
– Северо-восточнее Амиды, примерно в пятистах стадиях, – сказал Эпифан Коммагенский.
Сулла быстро поделил эту цифру на восемь:
– Около шестидесяти миль.
– Ты ведь не намерен идти туда?
– Почему бы нет? – молвил Сулла. – Я никого не убил, не грабил ни храмов, ни местное население. Я пришел с миром и желаю провести переговоры с царем Тиграном. Более того, я хочу просить вас об услуге: отправьте царю Тиграну в Тигранакерт послания с сообщением, что я иду – иду с миром!
Тигран узнал о приближении Суллы еще до того, как получил послания, но не спешил что-либо предпринимать. Что понадобилось Риму восточнее Евфрата? В мирные намерения Тигран, конечно, не верил, но численность армии Суллы позволяла не опасаться серьезного вторжения. Главный вопрос состоял в том, наносить ли удар самому: как и Митридат, Тигран трепетал от одного слова «Рим». Поэтому он принял решение не нападать, пока не нападут на него, но выступить со своей армией навстречу этому римлянину, Луцию Корнелию Сулле.
Митридат прислал Тиграну угрюмое письмо, в котором оправдывал свои действия. Там кратко говорилось о гибели Гордия и о том, что Каппадокия снова попала под власть римской марионетки, царя Ариобарзана. Командующий (имя не называлось) пришедшей из Киликии римской армии угрозами принудил его, Митридата, убраться восвояси. Пока что, писал понтийский царь, он из осторожности отложил свой план вторжения в Киликию после окончательного покорения Каппадокии. В связи с этим он советовал Тиграну отказаться от похода на запад, в Сирию, и от встречи с ним, своим тестем, на плодородной равнине Нижней Киликии.
Раньше оба царя не могли представить, что римлянин Луций Корнелий Сулла, успешно завершив свою миссию в Каппадокии, дерзнет отправиться дальше, вместо того чтобы вернуться назад, в Тарс; когда Тигран поверил наконец своим шпионам, доносившим, что Сулла подступил к Евфрату и ищет переправу, было уже поздно отправлять послания Митридату в Синопу, поскольку Сулла вот-вот должен был появиться на пороге Армении. Поэтому Тигран сообщил о приближении Суллы в Селевкию-на-Тигре своим парфянским сюзеренам; тем в ответ на его зов предстоял долгий, но нетрудный путь.
Царь Армении встретил Суллу на Тигре, в нескольких милях к западу от своей новой столицы; придя на западный берег реки, Сулла увидел на восточном берегу лагерь Тиграна. По сравнению с Евфратом Тигр смотрелся так себе речкой – мелкой, медленной, буроватой, вдвое уступавшей могучему собрату шириной. Тигр брал начало по другую сторону Антитавра, имел вдесятеро меньше притоков, чем Евфрат, не питался тающими снегами и непересыхающими ключами. Почти в тысяче миль южнее, там, где стояли Вавилон, Ктесифон и Селевкия-на-Тигре, две реки сближались на расстояние всего сорока миль, и прорытые от Евфрата к Тигру каналы позволяли последнему донести свои воды до Персидского моря.
«Кто к кому идет?» – криво усмехаясь, задавался вопросом Сулла, разбивая на западном берегу хорошо укрепленный лагерь; кому первому изменит терпение, кто перейдет реку? Это сделал Тигран – не потому, что его спровоцировали, и не из страха, а из любопытства. Шли дни, Сулла не показывался, и царь устал ждать. На воду спустили царский челн – золоченую плоскодонку, приводимую в движение не веслами, а шестами, где под золотисто-пурпурным навесом с бахромой, спасавшим от палящего солнца, стоял на помосте один из малых царских тронов – из золота и слоновой кости, усыпанный драгоценными камнями.
Царь прибыл на дощатый причал на двухосной золотой колеснице, сверкавшей так, что на нее было больно смотреть с западного берега; стоявший за спиной царя раб держал у него над головой золоченый зонт с усеянной драгоценностями рукояткой.
– Хотелось бы мне знать, что будет дальше! – обратился Сулла к сыну, вместе с которым прятался за стеной из щитов.
– Что ты имеешь в виду, отец?
– Гордыню! – с усмешкой воскликнул Сулла. – Не верится, что он осквернит свои стопы хождением по деревянному настилу. Где ковер?
Загадка легко разрешилась: два мускулистых раба, отодвинув раба с зонтом, поднялись в колесницу с маленькими колесами, сцепили руки и замерли. Царь осторожно опустил зад на это сиденье и был перенесен на челн, где его водрузили на трон. Покуда неспешный челн пересекал ленивую реку, царь сидел неподвижно, как будто не замечая суматохи на западном берегу. Челн уткнулся в покатый берег, где не было настила, и весь процесс повторился. Рабы подняли царя и держали его, пока трон переносили на плоский валун и пока не занял свое место позади трона раб с зонтом. Только после этого пыхтящие рабы водрузили на трон своего властелина.
– Хитро придумано! – воскликнул Сулла.
– В чем хитрость? – спросил Сулла-младший, которому все было интересно.
– Он обставил меня, сынок! На что бы я ни сел – и даже если я останусь стоять, – он все равно будет выситься надо мной.
– Как же ты поступишь?
Надежно скрытый от царя, как ни высоко тот восседал, Сулла щелкнул пальцами, подзывая раба.
– Помоги снять это, – приказал он, сбрасывая ремни панциря.
Избавившись от доспехов и кожаной подкладки, он сменил тонкую пурпурную тунику на груботканую, подпоясался веревкой, накинул на плечи мышиного цвета крестьянский плащ и нахлобучил на голову свою широкополую соломенную шляпу.
– Когда солнце бьет в глаза, прячься в тени, – бросил он с усмешкой Сулле-младшему.
Выйдя из-за спины телохранителя и затрусив к Тиграну, возвышавшемуся, как статуя, на своем троне, Сулла не отличался видом от последнего простолюдина. Царь, не удостаивая его вниманием, продолжал хмуро глядеть на сомкнутые ряды римской армии.
– Приветствую тебя, царь Тигран, я Луций Корнелий Сулла, – проговорил Сулла по-гречески из-под валуна, на котором стоял царский трон. Сняв шляпу и запрокинув голову, он мог не щуриться, ибо царский зонт закрывал его от солнца.
Царь от неожиданности разинул рот, так его поразили цвет волос и, главное, глаза римлянина. Человека, привыкшего видеть только карие глаза и считавшего золотистые очи своей царицы единственными и неповторимыми, глаза Суллы повергали в трепет.
– Это твоя армия, римлянин? – спросил Тигран.
– Моя.
– Что она делает в моих владениях?
– Мы пришли увидеть тебя, царь Тигран.
– Я перед тобой. Что дальше?
– Ничего, – беспечно ответил Сулла, приподняв брови и разглядывая его своими пугающими глазами. – Я пришел увидеть тебя, царь Тигран, и я тебя увидел. Передав то, что мне велено тебе сообщить, я разверну свою армию и вернусь в Тарс.
– Что же тебе велено мне сообщить, римлянин?
– Сенат и народ Рима требуют, чтобы ты оставался в своих пределах, царь. Дела Армении не касаются Рима. Но посягательства на Каппадокию, Сирию или Киликию оскорбляют Рим. А Рим могуч, он владыка всех земель вокруг Срединного моря, которые несравненно обширнее Армении. Армии Рима непобедимы и несметны. А потому, царь, оставайся в своей стране.
– Я в своей стране, – возразил царь, выведенный из равновесия прямотой этой речи. – Рим нарушил ее пределы.
– Всего лишь с целью передать волю Рима, царь. Я простой посланник, – молвил Сулла невозмутимо. – Надеюсь, ты все услышал.
– Ха! – произнес царь и поднял руку. Его мускулистые рабы снова сцепили руки и подступили к трону, царь опустился на это сиденье спиной к Сулле и опять был перенесен на челн. Шесты уперлись в дно ленивой реки и повлекли челн с неподвижным Тиграном на другой берег.
– Отлично, отлично! – сказал Сулла сыну, радостно потирая руки. – Чудны́е они, эти восточные цари, мой мальчик. Все до одного шуты! Раздуваются от важности, а ткнешь – сразу лопнут. – Он оглянулся и позвал: – Морсим!
– Я здесь, Луций Корнелий.
– Готовься к выступлению. Мы уходим.
– Какой дорогой?
– Через Зевгму. Не думаю, что кизикский царь станет чинить нам больше препятствий, чем кичливое ничтожество, плывущее прочь от нас через реку. Хотя им это совсем не по нраву, но все они как один боятся Рима. Это нам на руку! – фыркнул Сулла. – Вот только жаль, что я не мог поменяться с ним местами и заставить его смотреть на меня снизу вверх.
Решение Суллы идти на юго-запад, в Зевгму, объяснялось не только тем, что этот путь в Киликию был короче и не вел через крутые горы; провиант был у него на исходе, а урожай в горах еще не собирали. Зато в низинах Верхней Месопотамии он надеялся купить хлеб нового урожая. Его людям надоели фрукты и овощи, которыми приходилось питаться после ухода из Каппадокии, они соскучились по хлебу. Ради него стоило потерпеть зной сирийских равнин.
За скалами южнее Амиды, на равнинах Осроены, урожай и вправду уже собрали, и хлеба оказалось вдоволь. В Эдессе Сулла нанес визит царю Филоромею и убедился, что Осроена охотно предоставит странному римлянину все, что он попросит. Правда, там его поджидали тревожные вести.
– Боюсь, Луций Корнелий, царь Тигран собрал свою армию и преследует тебя, – сказал царь Филоромей.
– Знаю, – ответил Сулла как ни в чем не бывало.
– Но он нападет на тебя! На тебя и на меня!
– Распусти свою армию, царь, и расчисти ему путь. Мое присутствие – вот что его беспокоит. Убедившись, что я действительно возвращаюсь в Тарс, он уберется к себе в Тигранакерт.
Эта спокойная уверенность развеяла страхи эдесского царя, щедро снабдившего Суллу в дорогу хлебом и тем, что Сулла уже отчаялся увидеть, – большим мешком золотых монет, на которых красовался не лик Филоромея, а профиль царя Тиграна.
Тигран преследовал Суллу до самой Зевгмы, стоящей на Евфрате, но держался на почтительном расстоянии, не вынуждая римлянина останавливаться и готовиться к бою. Только когда Сулла переправил свое войско через реку в Зевгме – сделать это оказалось не в пример легче, чем в Самосате, – к нему явилась делегация из полусотни вельмож, разодетых в непривычной для любого римлянина манере: высокие круглые шапочки, украшенные жемчугом и золотыми бусинами, золотые спиральные ожерелья, спускавшиеся на грудь, расшитые золотом кафтаны, доходящие до золотых же сапог, туники с золотым шитьем.