Оробаз тоже, и на то были причины. Вернувшись в Селевкию-на-Тигре и застав там парфянского царя, он и остальные тут же поведали ему о случившемся, в том числе о подробностях наших с тобой дел, могущественный тесть, сообщенных римлянином. Упомянуто было и предостережение римлянина о твоем намерении завоевать Парфянское царство. Царь Митридат насторожился. Я окружен соглядатаями. Но – единственное радующее меня известие – он казнил Оробаза и Набополассара за то, что они превозносили римлянина больше, чем своего царя. При этом он решил исполнять договор и написал об этом в Рим. Кажется, старик сожалеет, что не увидел этого Луция Корнелия Суллу. Полагаю, что, увидев его, он задал бы работы своему палачу. Жаль, что тогда он был в Экбатане.
Наше будущее, дражайший тесть, в руках судьбы. Возможно, Луций Корнелий Сулла больше не появится на Востоке и нацелится на Запад. Возможно, в один прекрасный день царем царей назовусь я. Знаю, для тебя это ничего не значит. Но для того, кто вырос при дворе в Экбатане, Сузах, Селевкии-на-Тигре, это значит все.
Моя возлюбленная жена, твоя дочь, и наши дети счастливы и здоровы. Хотелось бы мне уверить тебя и в том, что задуманное нами осуществляется, но, увы, еще не пришло время.
Через десять дней после переговоров на мраморном помосте Луций Корнелий Сулла получил экземпляр договора и приглашение присутствовать при открытии монумента на берегу великой молочно-голубой реки. Он явился в своей toga praetexta, стараясь не обращать внимания на палящее летнее солнце, опасное для его кожи; это был тот случай, когда шляпа оказалась бы неуместной. Он просто смазал лицо маслом в надежде на то, что за несколько часов не успеет сильно обгореть.
В этом он, конечно, ошибся, преподав урок сыну: став свидетелем мучений отца, тот тоже поклялся не расставаться со шляпой. Надулись волдыри, потом кожа стала слезать клочьями; снова волдыри, снова шелушение, зуд, гной. Но спустя сорок дней, когда его небольшая армия добралась до Тавра, кожа на лице Суллы приняла здоровый вид и больше не зудела. Морсим раздобыл на базаре на берегу реки Пирам мазь с приятным запахом, и Сулла, регулярно втирая ее, наконец исцелился. Не осталось даже пятен, что очень радовало тщеславного проконсула.
О мешках с золотом, как и о предсказании Набополассара, он не рассказывал никому, даже сыну. К мешку, полученному от царя Осроены, присоединились еще пять – дар парфянина Оробаза. На монетах Оробаза был выбит профиль парфянского царя Митридата II – короткошеего старика с носом, смахивавшим на рыболовный крючок, тщательно завитыми волосами и острой бородкой, в круглой шапочке без полей, как у его послов, отличавшейся, правда, повязанной вокруг лентой-диадемой.
В Тарсе Сулла обменял свои золотые монеты на добрые римские денарии и, к своему изумлению, убедился, что разбогател на десять миллионов денариев – сорок миллионов сестерциев. Его состояние увеличилось более чем вдвое! Конечно, мешкам с римскими монетами самое место было в банковском доме в Тарсе, выдавшем Сулле permutatio на пергаментном свитке, который он спрятал в складках своей тоги.
Год близился к концу, вступила в свои права осень, и Сулла уже подумывал о возвращении домой. Дело было сделано, и сделано неплохо. Римские казначеи, выдавшие ему средства на ведение войны, останутся довольны: было еще десять мешков золота – два от Тиграна Армянского, пять от парфянского царя, один от каммагенского, еще два от самого царя Понта. Сулле было теперь чем расплатиться с войском и чем отблагодарить Морсима, после чего оставалось еще две трети; средств стало больше, чем было в начале кампании! До чего удачный год! Его репутация в Риме укрепится, и есть на что побороться за консульскую должность!
Он уже нанял в Тарсе речное судно, погрузил на него поклажу и готовился сняться с якоря, как вдруг получил письмо от Публия Рутилия Руфа, написанное в сентябре.
Надеюсь, Луций Корнелий, это письмо найдет тебя вовремя. Надеюсь также, что для тебя этот год складывается лучше, чем для меня. Но к делу.
Как я люблю описывать события в Риме для тех, кто далеко! Как мне будет этого не хватать! Кто станет писать мне? Но все же к делу.
В апреле мы выбрали новую пару цензоров. Это великий понтифик Гней Домиций Агенобарб и Луций Лициний Красс Оратор. Сам понимаешь, до чего это нелепая парочка! Пылкость в одной упряжке с косностью, Гадес и Зевс, краткость и многословие, Гарпия и Муза. Теперь весь Рим тщится найти наилучшее описание для наихудшего дуэта. Конечно, рядом с Крассом Оратором должен был стоять мой дорогой Квинт Муций Сцевола, но нет, Сцевола отказался участвовать в выборах. Сказал, что слишком занят. На самом деле это осторожность. После суматохи, устроенной прошлыми цензорами и вылившейся в lex Licinia Mucia, Сцевола, сдается мне, счел за благо от всего этого отстраниться.
Конечно, особые комиссии, учрежденные во исполнение этого закона, ныне распущены. Нам с Гаем Марием удалось покончить с ними еще в начале года на том основании, что они были финансовым бременем и не окупались. К счастью, с этим все согласились. Поправка легко прошла и в сенате, и в центуриатных комициях. Но шрамы остались, Луций Корнелий, и какие болезненные! Усадьбы и виллы самых въедливых судей, Гнея Сципиона Назики и Катула Цезаря, сгорели дотла; другие лишились урожаев, виноградников, в их цистерны с водой подливали яд. Появилась новая ночная забава: найти римского гражданина и избить его до полусмерти. Естественно, никто, даже Катул Цезарь, не готов признать, что причина всех этих бед — lex Licinia Mucia.
Отвратительный юнец Квинт Сервилий Цепион набрался наглости и привлек к суду принцепса сената Скавра за получение огромной взятки от царя Понта Митридата. Ты можешь представить, что за этим последовало. Скавр явился на Нижний форум, где заседал суд, но не для того, чтобы ответить на обвинения. Подскочив к Цепиону, он ударил его сначала по левой щеке, потом по правой – шлеп-шлеп! Клянусь, в такие моменты Скавр становится выше на целых два фута. Он возвышался над Цепионом, хотя на самом деле они примерно одного роста.
«Как ты смеешь! – пролаял он. – Что ты себе позволяешь, гнусный жалкий червяк? Немедленно откажись от своих смехотворных обвинений, иначе пожалеешь, что появился на свет! Ты, Сервилий Цепион, выходец из семьи, известной своей любовью к золоту, смеешь обвинять меня, Марка Эмилия Скавра, принцепса сената, в том, что я беру золото? Я мочусь на тебя, Цепион!»
Ни на что не обращая внимания, он зашагал через Форум, сопровождаемый приветствиями, рукоплесканиями и свистом. Цепион остался стоять с пылающими щеками, не глядя на всадников, которым приказали явиться для выбора коллегии присяжных. После устроенной Скавром сцены присяжные все равно оправдали бы его, какие бы несокрушимые доказательства своей правоты ни предъявил бы Цепион.
«Я отзываю свои обвинения», – сказал Цепион и удрал домой.
Та же судьба ждет любого, кто выступит против Марка Эмилия Скавра, непревзойденного лицедея, позера и предводителя всех хороших людей. Честно говоря, я был в восторге. Цепион давно портил жизнь Марку Ливию Друзу, весь Форум об этом знает. Похоже, Цепион решил, что моему племяннику следовало бы занять его сторону, когда вскрылась история связи моей племянницы с Катоном Салонианом, а когда этого не произошло, вконец разошелся. Он по-прежнему продолжает злиться из-за того кольца.
Но довольно про Цепиона, не стану дальше марать это письмо упоминанием его имени. Благодаря народному трибуну Гнею Папирию Карбону у нас появился новый полезный закон. Счастье отвернулось от этого семейства, после того как его члены решили пренебречь своим патрицианским статусом. Два самоубийства в последнем поколении! Теперь же кучке молодых сторонников Папирия неймется посеять смуту. Несколько месяцев назад – ранней весной, как бежит время! – Карбон созвал contio в плебейском собрании. Красс Оратор и великий понтифик Агенобарб только-только объявили себя кандидатами в цензоры. Карбон попытался протолкнуть через плебейское собрание новый вариант закона о зерне Сатурнина. Но возникла потасовка, погибли двое бывших гладиаторов, досталось нескольким сенаторам, и собрание было прервано по причине нарушения порядка. Красс Оратор из-за своей избирательной кампании тоже попал в переплет, ему испачкали тогу, и он был вне себя от ярости. В результате он внес в сенате постановление о том, что вся ответственность за соблюдение порядка во время собрания возлагается на созвавшего его магистрата. Постановление оценили как превосходное, и оно было принято. Если бы созванное Карбоном contio проходило после утверждения нового закона Красса Оратора, то трибуна обвинили бы в потворстве насилию и присудили бы к высокому штрафу.
А теперь перехожу к самому лакомому известию.
Мы остались без цензоров!
«Что произошло, Публий Рутилий?» – слышу я твой возглас. Сейчас объясню. Сначала мы думали, что при всем несходстве характеров эти двое сработаются. Они утверждали государственные контракты, просматривали списки сенаторов и всадников, – как вдруг последовал указ об изгнании из Рима всех учителей риторики, кроме горстки обладателей безупречной репутации. Наибольший гнев вызвали учителя латинской риторики, хотя и грекам пришлось несладко. Ты знаешь эту публику, Луций Корнелий: за несколько сестерциев в день они гарантируют превращение сыновей нуждающихся, но честолюбивых римлян третьего и четвертого класса в законников, которые потом неустанно снуют по Форуму, охотясь на нашу легковерную, падкую на сутяжничество чернь. Эта братия даже не удосуживается учить на греческом, ведь язык большинства юридических процедур – латинский. Все согласны, что эти так называемые учителя риторики тянут вниз наши законы и законников, пользуются неосведомленностью и забитостью многих, выманивая имеющиеся у тех скудные деньги и позоря наш Форум! Теперь всем им пришлось убраться! Представь, какие проклятия обрушили они на Красса Оратора и на великого понтифика Агенобарба, но что толку? Закон есть закон. Остаться разрешено только учителям риторики с незапятнанной репутацией и с приличным числом клиентов.