Понятно, что после изгнания дяди Друз не мог не написать Квинту Поппедию Силону и не вызвать его в Рим. Особые комиссии по lex Licinia Mucia больше не действовали, и сенат молчаливо согласился не учитывать до следующей переписи результаты ценза Антония – Флакка в Италии. Почему бы Силону не заглянуть в Рим? Уж очень хотелось Друзу поговорить о своем будущем трибунате с человеком, которому он мог доверять.
Со времени их последней встречи в тот памятный день в Бовиане минуло три с половиной года.
– В живых остался один Цепион, – сказал Друз Силону, дожидаясь вместе с ним в кабинете, когда их позовут ужинать, – и он отказывается видеться с детьми, которым по закону является отцом. О двоих Порциях Катонах Салонианах я могу сказать одно: они круглые сироты. К счастью, они совсем не помнят свою мать, малышка Порция помнит отца, но смутно. В этом ужасном штормящем море бедных детей непрерывно швыряют волны, и их якорь – моя мать. Катон Салониан не мог, конечно, оставить им состояния, только собственность в Тускуле и имение в Лукании. Я позабочусь, чтобы мальчик имел достаточно средств для вступления в сенат, когда наступит его время, и чтобы у девочки было достойное приданое. Насколько я понимаю, Луций Домиций Агенобарб, женатый на тетке девочки, сестре Катона Салониана, всерьез настроен женить своего сына Луция на моей маленькой Порции. Мое завещание составлено. Меня заверили, что завещание Цепиона тоже готово. Нравится ему это или нет, Квинт Поппедий, он не может оставить их ни с чем. И вообще, единственный оставшийся в его распоряжении способ их не признавать – отказываться их видеть. Вот трус!
– Бедняжки! – подхватил Силон, тоже отец. – Малыш Катон остался круглым сиротой и даже не помнит родителей!
Друз криво усмехнулся:
– Он вообще странный! Худой, как тростинка, с ужасно длинной шеей и невероятно крючковатым носом – никогда не видел такого носа у маленьких мальчиков! Он напоминает мне ощипанного грифа. Как я ни стараюсь, мне не удается его полюбить. Ему еще нет двух лет, а он уже снует по всему дому, вытянув шею, и водит носом – во всяком случае, кончиком носа! – по полу. И все время орет. Не хнычет, а вопит! Ничего не способен сказать нормальным голосом. Тот еще крикун! И задира. Стоит мне его завидеть – и, при всей жалости к нему, я пускаюсь наутек.
– А как там эта шпионка, Сервилия?
– О, она само спокойствие, сдержанность, послушание. Но только ни в чем ей не доверяй, Квинт Поппедий. Ее я тоже недолюбливаю.
Силон покосился на него желтым глазом:
– Но хоть кто-то тебя радует?
– Мой сын, Друз Нерон. Чудесный малыш! Ну, теперь не такой уже малыш. Ему восемь лет. К сожалению, его ум не поспевает за добродушием. Я пытался сказать жене, что усыновлять ребенка неосторожно, но она прикипела к нему душой, так что… Цепион-младший тоже хорош, хотя не могу поверить, что он и вправду сын Цепиона! Он вылитый Катон Салониан и очень похож на малыша Катона. Лилла славная, Порция тоже. Впрочем, девочки остаются для меня загадкой.
– Не унывай, Марк Ливий! – сказал с улыбкой Силон. – Рано или поздно все они повзрослеют, и тогда неприязнь к тому или другому окажется оправданной – или нет… Почему ты не хочешь их со мной познакомить? Признаться, мне не терпится увидеть ощипанного грифа и девчонку-шпионку. Как прискорбно, что несовершенство вызывает наибольшее любопытство!
Остаток первого дня был посвящен дружескому общению, поэтому к обсуждению положения в Италии Друз и Силон приступили только назавтра.
– В начале ноября я намерен выставить свою кандидатуру на выборах народного трибуна, Квинт Поппедий, – начал Друз.
Силон замигал, что было несвойственно марсу.
– Побывав эдилом? – удивленно спросил он. – Теперь тебе прямая дорога в преторы.
– Да, теперь я мог бы стать претором, – спокойно подтвердил Друз.
– Тогда зачем? Народный трибун? Не думаешь ли ты о том, чтобы предоставить римское гражданство всем италикам?
– Именно об этом я и думаю. Я терпеливо ждал, Квинт Поппедий – боги свидетели моего терпения! Самое подходящее время именно сейчас, когда последствия lex Licinia Mucia еще не успели забыться. И назови мне хотя бы одного сенатора подходящего возраста, у которого столько же dignitas и auctorias, как у меня, чтобы стать народным трибуном? Я просидел в сенате десять долгих лет. Почти двадцать лет я был paterfamilias в своем семействе и сохранил безупречную репутацию. Единственная моя причуда – желание предоставить гражданство всем мужчинам Италии. Я был плебейским эдилом и устраивал великолепные игры. У меня огромное состояние, не счесть клиентов, меня знают и уважают повсюду в Риме. Поэтому, когда я выскажу намерение стать народным трибуном, а не претором, все поймут, что у меня имеются на то веские причины. Я известный защитник и знаменитый оратор. Тем не менее уже десять лет мой голос не слышен в сенате, мне еще предстоит сказать свое слово. В судах достаточно произнести мое имя, чтобы привлечь большие толпы. Воистину, Квинт Поппедий, когда я предложу себя в народные трибуны, каждый в Риме, от верхов до самых низов, будет знать, что у меня есть на то серьезные основания и я делаю это в общих интересах.
– Это будет, конечно, сенсация, – молвил Силон, надувая щеки. – Но не думаю, что ты сможешь победить. Ты полезнее потратишь время, если станешь претором, а там, через два года, глядишь, и консулом.
– В консульском кресле мне не преуспеть, – уверенно возразил Друз. – Такой закон должен исходить от плебейского собрания, на обсуждение которого его вынесет плебейский трибун. Если бы я предложил подобный законопроект как консул, его бы сразу провалили. Но в роли народного трибуна я смогу влиять на своих коллег так, как не снилось никакому консулу. У меня будет власть над консулом – право вето. При необходимости я бы мог на этом сыграть. Гай Гракх полагал, что блестяще выступил в роли народного трибуна. Но, уверяю тебя, Квинт Поппедий, со мной никто не сравнится! За меня говорит мой возраст, мудрость, клиенты и влияние. Моя программа законопроектов идет гораздо дальше гражданства для всей Италии. Я намерен перетряхнуть все римское устройство.
– Да хранит и ведет тебя великий лучезарный Змей, Марк Ливий! Это все, что я могу сказать.
Не отводя взгляд, показывая всем своим видом, что он твердо верит в себя и в свои речи, Друз подался вперед:
– Пора, Квинт Поппедий! Я не могу допустить войны между Римом и Италией. Подозреваю, что ты и твои друзья готовитесь к войне. Если вы ее развяжете, то поте́рпите поражение. Как и Рим, хотя я верю в его победу. Рим никогда не проигрывал войн, друг мой. Случались проигранные сражения. Возможно, на первых порах Италия будет превосходить Рим, но в конечном счете победа останется за Римом. Потому что Рим всегда побеждает. Но это будет пиррова победа! Одни только экономические последствия будут ужасными. Нам обоим известна старая поговорка: никогда не воюй у себя дома, – пусть урон терпят чужеземцы.
В приливе вдохновения Друз крепко схватил Силона за руку:
– Прошу тебя, Квинт Поппедий, позволь мне поступить по-моему! Мирно, как того требует здравый смысл, иначе ничего не получится!
Без всякого принуждения, без тени сомнения, даже с горячностью Силон закивал в знак согласия:
– Дорогой мой Марк Ливий, я поддержу тебя от всего сердца! Не важно, что я не верю в осуществимость твоих планов. Как Италии узнать о категорическом нежелании Рима предоставлять гражданство, если только такую попытку не предпримет человек твоего калибра? Оглядываясь назад, я соглашаюсь с тобой, что жульничество с цензом было глупостью. Никто из нас, думаю, не надеялся, что это сработает. Скорее это был способ дать понять сенату и народу Рима, как сильны мы, италики. Да, это отбросило нас назад. Итак, действуй! Италия сделает все, что в ее силах, чтобы тебе помочь. Торжественно даю тебе мое обещание.
– Лучше бы вся Италия стала моим клиентом! – проговорил Друз с грустной усмешкой. – Тогда, после принятия закона о всеобщем гражданстве, каждому италику пришлось бы голосовать так, как я хочу. И я смог бы диктовать Риму свою волю.
– Конечно смог бы, Марк Ливий, – согласился Силон. – Если бы у тебя в клиентах оказалась вся Италия.
Друз поджал губы, стараясь совладать с внутренним ликованием.
– Это в теории. А на практике никого нельзя ни к чему принуждать.
– Это можно легко устроить! – вскричал Силон. – Нужно лишь, чтобы мы с Гаем Папием Мутилом и с другими предводителями италиков потребовали от каждого мужчины принести клятву в том, что в случае твоей победы в деле обеспечения всеобщего избирательного права он при любом раскладе сделается твоим человеком до самой смерти.
От изумления Друз разинул рот:
– Клятва? А они согласятся?
– Согласятся – при условии, что клятва не будет распространяться на их и на твое потомство, – твердо отвечал Силон.
– Упоминать потомство необязательно, – медленно проговорил Друз. – Все, что мне нужно, – время и широкая поддержка. Дальнейшее будет завершено после меня.
Вся Италия – его клиенты! Любой благородный римлянин спокон веку мечтал иметь столько клиентов, чтобы набирались целые армии! Если он заполучит в клиенты всю Италию, перед ним откроются небывалые возможности!
– Будет тебя клятва, Марк Ливий, – уверенно пообещал Силон. – Твое желание стать патроном всей Италии совершенно правомерно. Избирательное право для всех – только начало. – Силон засмеялся высоким неприятным смехом. – Вот это будет триумф так триумф! Наблюдать, как человек становится Первым Человеком в Риме – нет, Первым Человеком в Италии! – стараниями тех, кто до поры до времени никак не влиял на римские дела… – Силон осторожно разжал пальцы Друза на своем предплечье. – А теперь объясни, как ты собираешься этого добиться.
Но Друз не смог собраться с мыслями: слишком велики, слишком невообразимы были последствия. Вся Италия – его клиент!
Как это сделать?