Здесь, отцы, внесенные в списки сената, в этом собрании представителей древних и славных родов, бьет источник римского права, римской власти, римского управления. В этом собрании, в этих стенах я буду говорить сначала, надеясь на вашу мудрость, дальновидность, способность понять, что все мои предложения логичны, оправданны и необходимы.
Дослушав эту речь, сенаторы разразились рукоплесканиями с признательностью, какую могли испытывать только люди, собственными глазами видевшие деяния трибуна Сатурнина. Перед ними стоял особенный народный трибун – в первую очередь сенатор и только после этого слуга плебса.
Консулы, которые вот-вот должны были сложить с себя полномочия, обладали широкими взглядами; преторы, тоже отработавшие свой срок, мыслили не менее независимо. Поэтому Друз почти без сопротивления заручился согласием сената на вынесение обоих своих законов на обсуждение. Позиция новых консулов была более консервативной, тем не менее Секст Цезарь поддерживал Друза, а Филипп не подавал голоса. Возражал один Цепион, но поскольку все знали о его вражде с бывшим шурином, на его возражения никто не обращал внимания. Друз ожидал сопротивления в плебейском собрании, где очень сильны были всадники, но и там оно оказалось довольно слабым. Он объяснял это тем, что внес оба законопроекта на одном contio и некоторое число всадников клюнули на приманку, спрятанную во втором законе. Шанс занять место в сенате, которого та же группа всадников ранее не имела, ввиду малочисленности сенаторского сословия, был большим соблазном. Кроме того, справедливым казалось и равное число участников в коллегиях присяжных, где нечетный член – пятьдесят первый присяжный – теперь оказывался всадником, тогда как председателем коллегии – сенатор. Честолюбие было удовлетворено.
Вся затея Друза строилась на согласии между двумя сословиями, сенаторским и всадническим: вместе они должны были выступить за перемены. Друз осуждал Гая Семпрония Гракха, забившего между ними клин.
– В разделении двух сословий повинен Гай Гракх, это он возвел искусственный барьер, ибо кто такой член сенаторской семьи, не являющийся сенатором даже сейчас, если не всадник? Если ему хватает денег, чтобы записаться всадником, его таковым и записывают, ведь в сенате уже много мест занято его родственниками. И всадники, и сенаторы принадлежат к первому классу! В одной семье могут оказаться члены обоих сословий, тем не менее по милости Гая Гракха мы страдаем от искусственного разделения. Все зависит от цензоров. Вступив в сенат, человек не может заключать торговые сделки, не связанные с землей. Так было и так есть, – вещал Друз в плебейском собрании, где ему внимало большинство сенаторов.
– Такие деятели, как Гай Гракх, не должны вызывать восхищения или одобрения, – продолжал он, – но нет ничего дурного в том, чтобы претворить в жизнь кое-какие их идеи! Гай Гракх первым предложил увеличить число сенаторов. Однако из-за царившей тогда атмосферы, из-за жесткой оппозиции моего отца, а также из-за более сомнительных пунктов программы Гракха из этого ничего не вышло. Теперь, пусть я и сын своего отца, я даю этому предложению Гракха новую жизнь, видя, как оно полезно и благотворно в наше время! Рим растет. Общественные требования, предъявляемые к каждому гражданину, тоже повышаются. И при этом пруд, в котором мы отлавливаем наших государственных деятелей, застоялся и зарос. И сенату, и всадникам пора расширить и почистить этот водоем. Цель моих предложений – помочь обеим сторонам, всем обитателям этого пруда.
Законы были приняты в январе нового года, несмотря на сопротивление младшего консула Филиппа и Цепиона, одного из римских преторов. Друз мог облегченно перевести дух: начало было положено. Пока что он не нажил врагов. Возможно, питать особенно большие надежды и не следовало, но дело продвигалось гораздо лучше, чем он ожидал.
В начале марта он повел речь об ager publicus, общественной земле, зная, что его маска непременно сползет и что ультраконсерваторы обязательно обнаружат, насколько опасен этот выходец из их среды. Но, посвятив в свой замысел принцепса сената Скавра, Красса Оратора и Сцеволу, Друз сумел переманить их на свою сторону. А раз это оказалось возможно, то он мог надеяться убедить и весь сенат.
Выступление Друза с первых же слов привлекло всеобщее внимание, обещая нечто неожиданное. Никогда еще он не был так собран, никогда еще его речь не была такой чеканной, а манера держаться – такой безупречной.
– Среди нас воцарилось зло, – начал Друз, стоя спиной к большим бронзовым дверям, которые он заранее попросил закрыть. Сделав паузу, он медленно оглядел весь сенат, словно обращаясь к каждому в отдельности. – Зло поселилось среди нас. Великое зло. Мы сами навлекли его на себя, сами его породили. Как? Тем, что самонадеянно считали все наши деяния достойными восхищения, верными и уместными. Из уважения к нашим предкам я не стану осуждать и чернить тех, кто положил начало злому злу, заседая в былые времена в этих благородных стенах.
– Так что это за зло? – риторически воскликнул Друз, поднимая брови и понижая голос. – Общественное землевладение, отцы, внесенные в списки! Ager puiblicus – вот оно, зло! Да, это зло! Мы забрали лучшие земли у наших италийских союзников, у сицилийцев, у чужеземных врагов и превратили их в свои, назвав общественной землей Рима. Мы сделали это в убеждении, что приумножаем общее достояние Рима, что эти плодородные земли послужат нашему вящему процветанию. Но ведь вышло иначе? Вместо того чтобы сохранить исходный размер наделов, мы увеличили сдаваемые в аренду участки, дабы облегчить бремя забот нашим государственным служащим из боязни, что римская власть уподобится греческому бюрократическому аппарату. Это мы сделали общественные земли непривлекательными для наших земледельцев, отпугнув их размерами наделов и огромной арендной платой. Общественная земля отошла богачам, способным заплатить за аренду, и они занялись на этой земле тем хозяйствованием, которое диктуется размерами площадей. Раньше эти земли кормили Италию, а теперь на них разводят овец. Раньше их любовно возделывали, а теперь они огромны, разбросаны и часто заброшены.
Лица перед ним посуровели; сердце в груди Друза замерло, стало трудно дышать; как ни старался он выглядеть спокойным, все сложнее было приводить убедительные доводы. Его не перебивали, давали высказаться до конца. Он был вынужден продолжать, делая вид, что не замечает перемены в слушателях.
– Но это, отцы-законодатели, только начало зла. Это то, что увидел еще Тиберий Гракх во время поездки по латифундиям Этрурии, где трудились рабы-чужеземцы вместо славных жителей Италии и Рима. То же самое увидел Гай Гракх, продолживший спустя десять лет дело своего погибшего брата. Я тоже это вижу. Но я не Семпроний Гракх. В отличие от братьев Гракхов, я не считаю, что из-за этого нужно отказаться от mos maiorum, наших обычаев, правил и традиций. В дни братьев Гракхов я бы занял сторону моего отца.
Он сделал паузу и обвел слушателей пылающим взором.
– Я честен с вами, отцы-сенаторы! И при Тиберии Гракхе, и при Гае Гракхе я стоял бы рядом с моим отцом. Он был прав тогда. Но времена изменились. Возникли другие обстоятельства, усугубляющие зло, исходящее от ager publicus. Начну с волнений в нашей провинции Азия, вспыхнувших из-за откупной системы, введенной там Гракхом. В Италии это практиковалось и раньше, но налоги никогда не были так высоки. В результате сенаторского небрежения и роста влияния некоторых фракций среди всаднического сословия образцовая администрация в провинции Азия подверглась критике и нападкам. Что же мы видим? В итоге над нашим уважаемым консуляром Публием Рутилием Руфом был устроен показательный суд, на котором членам римского сената дали понять, что нам лучше не заходить на чужую территорию. Я начал борьбу с этой тактикой устрашения, предложив сословию эквитов поровну разделить с сенаторами контроль над судами, а понесенный всадниками ущерб возместил увеличением числа сенаторов. Но зло все еще не побеждено.
Уже не все лица были так же суровы. Упоминание его дражайшего дяди Публия Рутилия Руфа, а также, как заметил Друз, похвала в адрес Квинта Муция Сцеволы в провинции Азия сыграли на руку оратору.
– К прежнему злу, отцы-законодатели, добавилось новое. Многие ли из вас знают, о чем идет речь? Думаю, очень немногие. Я имею в виду зло, порожденное Гаем Марием, хотя должен оговориться, что этот славный государственный муж, шесть раз избиравшийся консулом, не мог предвидеть последствий своих деяний. В том-то и беда! Новорожденное зло воспринимается как благо. Оно – результат перемен, необходимости изменения равновесия в нашей системе управления, в наших армиях. У нас не хватало солдат. Почему же? Одна из причин коренится в вопросе общественного землевладения. Дело в том, что создание общественного фонда согнало крестьян с их наделов, они перестали рожать сыновей, и у нас некем стало пополнять армию. Глядя по прошествии времени на реформы Гая Мария, мы можем сказать, что он сделал единственно возможное: открыл доступ в армию неимущим, превратил в солдат тех, кому не на что покупать оружие, кто не происходит из семей землевладельцев, – одним словом, тех, у кого в карманах не найдется и двух сестерциев…
Он говорил тихо, заставляя аудиторию напрягать слух и вытягивать шеи.
– Жалованье в армии невелико. Наши трофеи после разгрома германцев были жалкими. Гай Марий и его легаты научили нищих рекрутов воевать, показали им, где у меча рукоять, где острие, привили им чувство римской гордости. Тут я согласен с Гаем Марием! Мы не можем отправить этих людей обратно в их городские трущобы или жалкие сельские лачуги. Так мы породим еще худшее зло – массу обученных военному делу людей с пустыми кошельками, ничем не занятых и считающих, что с ними и им подобными мы и нам подобные поступили не по справедливости. Ответ Гая Мария – а он нашел этот ответ, еще когда воевал в Африке с царем Югуртой, – состоял в том, чтобы селить армейских ветеранов, не имеющих средств, на общественных землях чужих стран. Этим долго и успешно занимался на островах в Малом Сирте городской претор прошлого года Гай Юлий Цезарь. Я придерживаюсь мнения – и настойчиво призываю вас, собратья-сенаторы, видеть в моих словах лишь предостережение на будущее, – что Гай Марий был прав и что нам следует продолжать селить этих неимущих ветеранов на