няли наши обещания, им не пришлось бы мириться у себя дома с римскими и латинскими колониями – ведь мы обещали полную автономию италийским племенам в обмен на их войска и налоги, а потом обманули их, разместив в их пределах наши колонии и тем самым отняв у них лучшую часть их мира, притом что мы не пускаем их в наш мир.
Шум нарастал, но еще не заглушал голос Друза; гроза надвигалась, рой гудел все ближе. У Друза пересохло во рту, ему пришлось прерваться, облизнуть губы и сглотнуть, изо всех сил изображая спокойствие и естественность. Выказать волнение было бы губительно. Он продолжил:
– У нас, римлян, нет царя. Однако в краю италиков любой из нас действует как царь. Нам нравится это чувство, нравится видеть, как те, кто ниже нас, пресмыкаются перед нами. Нам нравится играть в царей! Будь италийцы и вправду ниже нас, это служило бы хоть каким-то оправданием. Но истина заключается в том, что италийцы ни в чем нас не ниже. Они наши кровные братья. Если бы это было не так, разве звучали бы в этом собрании обвинения, что в ком-то из нас течет «италийская кровь»? Я слышал, как великого, прославленного Гая Мария называли италиком. А ведь он разгромил германцев! Благородного Луция Кальпурния Пизона, как я слышал, называют инсубром, хотя его отец доблестно сложил голову при Бурдигале! Великого Марка Антония Оратора осуждают за то, что его второй женой стала дочь италика, – его, победителя пиратов и цензора!
– Да, он был цензором, – подал голос Филипп, – и, будучи цензором, позволил многим тысячам италиков записаться римскими гражданами!
– Уж не намекаешь ли ты, Луций Марций, что я этому попустительствовал? – грозно осведомился Антоний Оратор.
– Именно на это я и намекаю, Марк Антоний!
Огромный кряжистый Марк Антоний поднялся с места.
– Выйди и повтори, что ты сказал, Филипп! – крикнул он.
– К порядку! Выступает Марк Ливий, – молвил Секст Цезарь с громким свистом в груди. – Луций Марций и Марк Антоний, вы оба нарушаете порядок! Сядьте и молчите!
– Повторяю, – снова заговорил Друз. – Италийцы – наши кровные братья. Они – важные участники наших успехов и в Италии, и в чужих краях. Они отменные воины. Отменные земледельцы. И дела у них спорятся. У них есть богатства. Есть своя знать, такая же древняя, как наша, их вожди не менее образованны, женщины столь же культурны и утонченны. Они живут в таких же домах, как мы, едят такую же еду. У них не меньше знатоков вин, чем у нас. Они не отличаются от нас даже внешне.
– Чепуха! – не выдержал Катул Цезарь и презрительно указал на Гнея Помпея Страбона из Пицена. – Полюбуйтесь на него! Приплюснутый нос, волосы цвета песка. Римляне могут быть рыжими, желто- и беловолосыми, но песочный цвет?! Он галл, а не римлянин! Будь моя воля, он и все прочие неримские грибы, мозолящие глаза в нашей возлюбленной Гостилиевой курии, были бы выдраны и выброшены на свалку! Гай Марий, Луций Кальпурний Пизон, Квинт Варий, Марк Антоний, взявший жену ниже себя по статусу, любой Помпей из этой пиценской дыры, каждый Дидий из Кампании вместе с Педием оттуда же, все Сауфеи, Лабиены и Аппулеи – пора от вас избавиться, говорю я!
Сенат взревел. Катул Цезарь сумел оскорбить, назвав по имени или сделав намек, добрую треть его членов; зато сказанное им пришлось по сердцу другим двум третям – хотя бы потому, что Катул Цезарь напомнил им об их превосходстве. Один Цепион не сиял, хотя мог бы – ведь Катул Цезарь не пощадил Квинта Вария.
– Все равно вы будете меня слушать! – крикнул Друз. – Пусть для этого нам придется досидеть здесь дотемна.
– Я не буду тебе слушать! – проорал Филипп.
– И я! – подхватил Цепион.
– Слово имеет Марк Ливий! Те, кто отказывается дать ему возможность говорить, будут удалены! – закричал Секст Цезарь. – Секретарь, приведи моих ликторов!
Главный секретарь вернулся с двенадцатью ликторами в белых тогах, с фасциями на плече.
– Стойте здесь, в глубине курульного помоста, – громко распорядился Секст Цезарь. – У нас бурное заседание, и я могу попросить вас кое-кого вывести. – Он кивнул Друзу. – Продолжай.
– Я намерен внести в concilium plebis законопроект о предоставлении полного римского гражданства всем от Арна до Регия, от Рубикона до Брундизия, от Тусканского до Адриатического моря! – провозгласил Друз, надрывая связки, чтобы его расслышали. – Пора покончить с этим ужасным злом, – с тем, что мы, Рим, настаиваем на своей исключительности! Отцы, внесенные в списки, Рим – это Италия! Италия – это Рим! Так признаем же раз и навсегда этот факт и уравняем всех в Италии!
Сенат разом обезумел, раздались крики: «Нет, нет, нет!» Кто-то топал ногами, кто-то яростно вопил, кто-то свистел, рядом с Друзом разлетелся в щепки брошенный кем-то табурет, со всех ярусов, с обеих сторон, Друзу грозили кулаками.
Но Друз не дрогнул и остался на месте.
– Я это сделаю! – гаркнул он, перекрывая все крики. – Я – сделаю – это!
– Только через мой труп! – прорычал с помоста Цепион.
Теперь Друз сошел с места и подскочил к Цепиону:
– Да, и через твой труп, если понадобится, безмозглый олух! Говорил ли ты когда-нибудь, совещался ли когда-нибудь с италийцами, знаешь ли, что они за люди? – крикнул он, дрожа от ярости.
– В твоем доме, Друз, в твоем доме! Там говорили о мятеже! Там свили гнездо грязные италики! Силон и Мутил, Эгнаций и Видацилий, Лампоний и Дуроний!
– Только не в моем доме! Только не мятеж!
Побагровевший Цепион вскочил:
– Ты изменник, Друз! Позор своей семьи, язва на лице Рима! Я отдам тебя за это под суд!
– Нет, это ты – гнойный нарыв, судить надо тебя! Куда делось все золото Толозы, Цепион? Расскажи про него сенату! Расскажи сенату, какую бурную деятельность ты ведешь, как процветают твои дела и как мало соответствуют они званию сенатора!
– Вы собираетесь ему это спустить? – взревел Цепион, вертясь перед сенатом и в мольбе простирая руки. – Вот он, изменник! Вот коварная змея!
Тем временем Секст Цезарь и принцепс сената Скавр призывали собрание к порядку. Наконец Секст Цезарь сдался, щелкнул пальцами, подзывая ликторов, поправил тогу и удалился, окруженный своей стражей и не глядя по сторонам. Некоторые преторы последовали за ним, но Квинт Помпей Руф спрыгнул с помоста в направлении Катула Цезаря в тот самый момент, когда к тому уже направился из дальнего конца сената Гней Помпей Страбон. Оба были готовы совершить убийство – об этом свидетельствовало выражение их лиц и сжатые кулаки. Но прежде, чем оба Помпея добрались до высокомерно ухмыляющегося Катула Цезаря, в дело вмешался Гай Марий. Тряхнув седой головой, он схватил Помпея Страбона за запястья и принудил опустить руки. Красс Оратор тем временем усмирял разбушевавшегося Помпея Руфа. Помпеев без церемоний выпроводили из зала, Марий при помощи Антония Оратора успокоил Друза. Катул Цезарь остался с улыбкой стоять у своего табурета.
– Я задел их за живое, – пробормотал Друз, пытаясь отдышаться.
Группа покинувших заседание сенаторов спустилась в нижнюю часть комиция, чтобы прийти в себя. Их быстро окружили немногочисленные возмущенные сторонники.
– Как смеет Катул Цезарь говорить такое о нас, Помпеях! – не унимался Помпей Страбон, хватаясь за своего кузена Помпея Руфа, словно тот был спасительным плотом в штормовом море. – У самого волосы песочного цвета!
– Quin tacetis, все! – приказал Марий, тщетно ища глазами Суллу. До этого дня тот принадлежал к самым воодушевленным сторонникам Друза и не пропускал ни одного его выступления. Куда он сейчас подевался? Или его отпугнули сегодняшние события? Не переметнулся ли он на сторону Катула Цезаря? Здравый смысл подсказывал, что это маловероятно, хотя даже Марий не ждал от сената такого взрыва. И где принцепс сената Скавр?
– Как смеет этот неблагодарный распутник Филипп утверждать, что я подделал ценз? – вопрошал краснолицый от природы Антоний Оратор, теперь густо побагровевший. – Стоило мне потребовать, чтобы он повторил свою клевету за пределами Форума, как этот жалкий червь струсил!
– Обвиняя тебя, Марк Антоний, он обвинил и меня! – подхватил Луций Валерий Флакк, стряхивая свою обычную апатию. – Он за это поплатится, клянусь!
– Я задел их за живое… – продолжал твердить Друз.
– Ты ждал чего-то другого, Марк Ливий? – раздался из-за спин голос Скавра.
– Ты по-прежнему со мной, принцепс сената? – спросил Друз Скавра, проталкивавшегося в центр группы.
– Да-да! – заверил его Скавр, всплескивая руками. – Я согласен, пришла пора сделать этот логичный шаг, хотя бы во избежание войны. Но, увы, большинство отказывается верить, что италики способны объявить Риму войну.
– Скоро они поймут, насколько не правы, – предрек Друз.
– Так и будет, – согласился с ним Марий, озираясь. – Где Луций Корнелий Сулла?
– Ушел, – сказал Скавр.
– Уж не примкнул ли он к оппозиции?
– Нет, ушел, и все, – повторил Скавр со вздохом. – Боюсь, после смерти бедняжки-сына он ко всему безразличен.
– Верно, – подтвердил Марий с облегчением. – Вся эта суматоха не могла его воодушевить.
– Лучший лекарь – время, – молвил Скавр, тоже потерявший сына, причем при еще более трагических обстоятельствах, чем Сулла.
– Что ты теперь предпримешь, Марк Ливий? – спросил Марий.
– Я выступлю перед плебейским собранием, – сказал Друз. – Через три дня я созову contio.
– Там оппозиция будет еще сильнее, – предостерег Красс Оратор.
– Не важно, – упрямо ответил Друз. – Я поклялся провести этот закон, и я добьюсь своего.
– А мы тем временем продолжим обрабатывать сенат, – обнадежил его Скавр.
– Попробуй повлиять на тех, кого оскорбил Катул Цезарь, – посоветовал ему Друз со слабой улыбкой.
– Беда в том, что многие из них будут самыми ожесточенными противниками предоставления гражданства, – с усмешкой сказал Помпей Руф. – Ведь тогда им вновь придется общаться со своей италийской родней, от которой они открестились.
– Ты, похоже, уже забыл об оскорблении, – фыркнул Помпей Страбон, все еще кипевший от возмущения.