Ярко-зеленые глаза Скавра забегали.
– Юпитер свидетель, ты, италийский деревенщина, ловко разоблачаешь наши слабости! – И Скавр втянул голову в плечи.
– Кто-то должен это делать, дряхлый ты мешок костей! – отшутился Марий, подсаживаясь к принцепсу сената и глядя на троих оставшихся: Сцеволу, Антония Оратора и Луция Корнелия Суллу. – Ну как, друзья? – спросил он, тоже болтая ногами. – Что нам делать теперь?
– Ничего, – буркнул Сцевола.
– О, Квинт Муций, Квинт Муций, прости нашему бедному народному трибуну его слабость, такую исконно римскую! В нем и так едва душа теплится! – И Марий стал вторить хриплому хохоту Скавра.
– Пусть это римская слабость, – обиженно проговорил Сцевола, – но я ее лишен.
– Может, и так, потому-то ты ему и не ровня, мой друг, – сказал Марий, указывая вытянутой ногой на лежащего на полу Друза.
Сцевола неприязненно поморщился:
– Знаешь, Гай Марий, ты невыносим! А ты, принцепс сената Скавр, перестань хихикать. Нашел повод для смеха!
– Никто из нас еще не ответил на первый вопрос Гая Мария, – примирительно напомнил Антоний Оратор. – Что теперь делать?
– Это не нам решать, – впервые напомнил о себе Сулла. – Не нам, а ему.
– Хорошо сказано, Луций Корнелий! – воскликнул Гай Марий и встал, потому что в тяжелую бронзовую дверь заглянула знакомая физиономия главного носильщика его жены. – Что ж, мои щепетильные друзья, пора доставить этого беднягу домой.
Бедняга, все еще пребывавший в мире грез, был оставлен на попечение матери, которая поступила разумно, не пригласив врачей.
– Они пустят ему кровь и очистят кишечник, а это последнее, что ему требуется, – твердо сказала она. – Он давно не ел, только и всего. Вот придет в себя, я напою его вином с медом, и он снова станет прежним. Особенно когда как следует выспится.
Корнелия Сципиона уложила сына в постель и заставила выпить большую чашу горячего вина с медом.
– Филипп! – крикнул он, пытаясь сесть.
– Забудь об этом червяке. Сначала наберись сил.
Он выпил еще вина и все-таки сел, ероша свои короткие черные волосы.
– Ах, мама! Возникла ужасная трудность: Филипп узнал о клятве.
Скавр рассказал Корнелии о случившемся, поэтому ей не пришлось расспрашивать сына. Она понимающе кивнула:
– Ты же не думал, что Филипп или еще кто-нибудь не станет задавать тебе вопросов?
– Это было так давно, что я забыл о проклятой клятве!
– Это не важно, Марк Ливий, – сказал она, придвинула табурет к его кровати и взяла его за руку. – То, что ты делаешь, гораздо важнее того, почему ты это делаешь, – такова жизнь. «Почему» – это всего лишь бальзам для твоего сердца, «почему» не может повлиять на исход. Важно только «что», а для этого ты должен быть в добром здравии. Так что выше голову, сын мой! Здесь твой брат, он очень за тебя тревожится.
– Меня за это возненавидят.
– Некоторые возненавидят – верно. Большинство – из зависти. Другие придут в восхищение, – сказала Друзу мать. – Друзей, принесших тебя домой, это ничуть не поколебало.
– Кто были эти друзья? – пылко осведомился Друз.
– Марк Эмилий, Марк Антоний, Квинт Муций, Гай Марий, – перечислила она. – Да, еще этот обворожительный Луций Корнелий Сулла! Будь я моложе, я бы…
Зная мать, он уже давно не хмурился на такие ее слова.
– Удивительно, что он тебе приглянулся! – сказал он с улыбкой. – Между прочим, он проявляет большой интерес к моим идеям.
– Я так и поняла. В этом году умер его единственный сын?
– Да.
– По нему заметно, – сказала Корнелия Сципиона, вставая. – Теперь, Марк Ливий, я позову твоего брата. А ты сделай над собой усилие, поешь. Хорошая еда пойдет тебе на пользу. Я велю приготовить что-нибудь вкусное и питательное и вместе с Мамерком составлю тебе компанию.
Когда Друза оставили наедине с его мыслями, уже стемнело. Он чувствовал себя гораздо лучше, но страшная усталость не проходила; даже после еды и сладкого вина его не клонило в сон. Когда он в последний раз крепко спал, как долго не высыпался? Наверное, уже многие месяцы!
Филипп обо всем пронюхал. Кто-то обязательно должен был узнать о нем всю правду и прийти с этим либо к нему, Друзу, либо к Филиппу или Цепиону. Интересно, что Филипп ничего не сказал даже Цепиону, а ведь они друзья не разлей вода! Если бы он проболтался, то Цепион проявил бы нетерпение и попытался бы перетянуть одеяло на себя, чтобы Филиппу не достались все лавры. Именно поэтому Филипп держал свое открытие в тайне. С этого вечера миру и дружбе в доме Филиппа придет конец, подумал Друз, невольно улыбнувшись.
Теперь, после свершившегося разоблачения, Друз успокоился. Мать была права. Огласка клятвы не могла повлиять на то, что он делал, а всего лишь уязвляла его гордыню. Даже если все решат, что он действует ради приобретения огромного числа клиентов, как это ему помешает? Разве задача в том, чтобы убедить их в своем полном бескорыстии? Отказаться от собственной выгоды было бы не по-римски, а он настоящий римлянин! Теперь он ясно понимал, что идея завербовать гигантское число клиентов в обмен на предоставление гражданства нескольким сотням тысяч человек все равно рано или поздно стала бы очевидна и для сенаторов, и для предводителей плебса, и для всей римской черни. То, что никто до этого не додумался, пока Филипп не зачитал клятву, говорило об остроэмоциональном отношении к этому вопросу, затмевавшему здравый смысл. Как можно ожидать, что люди увидят логику в его программе, если из-за поднявшейся бури чувств они проглядели даже столь очевидный патронат? Раз они проворонили армию клиентов, то где им понять логику?
У него отяжелели веки, и он провалился в сон – глубокий и целительный.
На рассвете следующего дня Друз пришел в Гостилиеву курию прежним и чувствовал себя готовым к бою с Филиппом, Цепионом и им подобными.
Председательствовавший на заседании Филипп пренебрег всеми другими темами, включая наступление марсов: на первом месте у него стоял Друз и клятва, данная тому италийцами.
– Все ли верно в тексте, который я вчера зачитал, Марк Ливий? – осведомился Филипп.
– Насколько я знаю, все верно, Луций Марций, хотя раньше я не слышал эту клятву и не видел ее на бумаге.
– Но ты знал о ней.
Друз заморгал, изображая изумление:
– Как же мне было о ней не знать, младший консул! Как можно не знать о такой выгоде для себя самого и для Рима? Разве от тебя это ускользнуло бы, если бы ты ратовал за предоставление гражданства всем италийцам?
Это было уже нападение, уже месть; Филиппу, сбитому с толку, пришлось прикусить язык.
– Я бы ратовал за хорошую плетку, больше они ничего от меня не дождутся, – нашелся он наконец.
– Что выдают эти слова, как не вопиющую глупость? – вскричал Друз. – Вот что следует предпринять на всех уровнях, отцы, внесенные в списки! Исправить несправедливость, затянувшуюся на многие поколения, установить в нашей стране столь желанное реальное равенство, снести самые возмутительные барьеры между людьми разных сословий, устранить угрозу неминуемой войны – а она неминуема, предупреждаю! – и добиться, чтобы все до одного новые римские граждане оказались связаны клятвой верности Риму и всем до одного римлянам! Последнее – жизненно важно! Это значит, что все новые граждане будут ведомы верным, римским курсом, это значит, что они будут знать, как и за кого голосовать, это значит, что они станут выбирать настоящих римлян, а не своих италиков!
Это соображение звучало убедительно. Друз видел, как задумываются его внимательные слушатели – а внимательны были сейчас все. Он хорошо знал, чего больше всего боятся его коллеги-сенаторы: что огромное количество новых римских граждан просочится во все тридцать пять триб и значительно уменьшит долю римлян среди голосующих, из-за чего италийцы станут проходить в консулы, преторы, эдилы, народные трибуны и квесторы, заполонят сенат, горя решимостью отнять контроль над ним у римлян. Не говоря о всевозможных комициях. А вот если эти новые римляне будут связаны клятвой, страшной торжественной клятвой, с Римом и со всеми до одного римлянами, то честь обяжет их поступать по-клиентски – голосовать так, как им велят.
– Италийцы – люди чести, такие же, как мы, – продолжил Друз. – Что они и показали, принеся эту клятву. Приняв этот дар – наше гражданство, – они покорятся воле истинных римлян. Истинных римлян!
– Ты хочешь сказать, что они покорятся твоей воле! – ядовито вставил Цепион. – А мы, остальные истинные римляне, получим просто неофициального диктатора!
– Вздор, Квинт Сервилий! Разве, исполняя свой долг народного трибуна, я хоть раз нарушил волю сената? Разве собственное благо было мне дороже блага сената? Когда я игнорировал волю всего народа Рима, от верхов до самых низов? Кто превзойдет в роли покровителя италийцев меня, сына своего отца, римлянина из римлян, истинного, убежденного консерватора?
Друз раскинул руки и, поворачиваясь, обвел взглядом весь сенат.
– Кого вы предпочтете на роль покровителя стольких новых сограждан, отцы-законодатели? Марка Ливия Друза или Луция Марция Филиппа? Марка Ливия Друза или Квинта Сервилия Цепиона? Марка Ливия Друза или Квинта Вария Севера Гибриду Сукрона? Вам следует дать ответ, сенаторы Рима, ибо италийцы получат гражданство! Я поклялся сделать это – и я это сделаю! Вы перечеркнули мои законы, вы лишили мой народный трибунат его цели и его достижений. Но год моего трибуната еще не завершен, и ни разу еще я не дал вам, отцы, внесенные в списки, повода усомниться в моей решимости. Послезавтра я представлю предложение о предоставлении италийцам гражданских прав на рассмотрение плебейского собрания и намерен обсуждать его на всех contio, всякий раз скрупулезно соблюдая правила, уважая закон, в обстановке спокойствия и порядка. Помимо всех прочих клятв, я клянусь всем вам, что в срок своего народного трибуната добьюсь утверждения главного lex Livia