Прибежали еще два врача, после чего Марий и Сулла вышли в атрий и стали слушать вместе с остальными крики Друза. При появлении Мамерка Марий молча указал на дверь спальни, но не изъявил желания снова туда войти.
– Мы не можем разойтись, – пробормотал Скавр, который в эту минуту выглядел глубоким стариком.
– Нет, не можем, – согласился Марий, тоже на глазах постаревший.
– Тогда уйдем в кабинет, чтобы не мешаться, – предложил Сулла. Он дрожал от потрясения и от недавнего усилия, потребовавшегося, чтобы стащить протестующего врача с обеденного ложа.
– Юпитер, я не могу в это поверить! – простонал Антоний Оратор.
– Цепион? – опасливо предположил Сцевола.
– Держу пари, это испанский трус Варий, – сказал, оскалившись, Сулла.
Сидя в кабинете, они чувствовали свою ненужность и бессилие, невыносимые для людей, привыкших повелевать; у них в ушах по-прежнему звучали доносившиеся из спальни страшные крики. Но уже скоро они убедились, что Корнелия Сципиона – истинный член своего могучего клана: при всем ужасе происходящего она нашла время распорядиться, чтобы им принесли вина и еды, и прислала им в услужение раба.
Вытащив из раны кинжал, врачи убедились, что для черного дела выбрано идеальное оружие – сапожный нож с широким кривым лезвием.
– Вдобавок нож провернули в ране, – сказал Аполлодор Сицилиец Мамерку, не обращая внимания не непрерывный крик Друза.
– Что это значит? – спросил Мамерк, отчаянно потея от жара несчетных языков пламени в лампах и еще не до конца понимая, что происходит.
– Внутри все порвано так, что не сошьешь, Мамерк Эмилий. Кровеносные сосуды, нервы, мочевой пузырь и, боюсь, кишечник.
– Вы можете дать ему что-нибудь болеутоляющее?
– Я уже дал ему маковый сироп, надо повторить. Увы, не думаю, что это поможет.
– А что поможет? – спросил Мамерк.
– Ничего.
– Ты хочешь сказать, что мой сын умирает? – недоверчиво спросила Корнелия Сципиона.
– Да, domina, – с достоинством ответил врач. – У Марка Ливия внешнее и внутреннее кровотечение, и мы не умеем останавливать ни то ни другое. Он обречен.
– А боль? Вы не можете облегчить его страдания? – спросила мать.
– Самое действенное средство в нашей фармакопее – сироп из анатолийских маков, domina. Если не помогает он, то не поможет ничего.
Всю нескончаемую ночь Друз безостановочно кричал. Его страшные предсмертные стоны проникали во все закоулки прославленного дома, достигали ушей шестерых детей, тесно сгрудившихся в детской, чтобы было не так страшно. Старший брат не переставал обнимать голову маленького Катона, все шестеро плакали навзрыд, потрясенные зрелищем окровавленного дяди Марка на полу; эта картина вошла в их жизнь наряду с чередой множества трагедий.
Цепион-младший обнимал братишку, целовал его волосы и твердил:
– Видишь, я здесь! С тобой ничего не случится!
На спуске Виктории собирались люди; толпа уже вытянулась на три сотни шагов в каждую сторону. Крики Друза долетали даже сюда, и люди откликались на них вздохами и всхлипами, свидетельствовавшими об их искреннем сочувствии.
Внутри, в атрии, собрался сенат; ни Цепион, ни Филипп не явились – мудрое решение; Сулла, высунувший голову из двери кабинета, не нашел и Квинта Вария. У выхода в крытую галерею мелькнула тень, и он, поспешив туда, увидел смуглую миловидную девочку лет тринадцати-четырнадцати.
– Тебе чего? – спросил он, внезапно появившись перед ней и осветив ее лампой.
Она ахнула при виде его золотисто-рыжих волос; ей показалось, что воскрес Катон Салониан. В ее глазах сверкнула ненависть, но она тут же овладела собой.
– Кто ты такой, чтобы меня спрашивать? – высокомерно спросила она.
– Луций Корнелий Сулла. А ты кто такая?
– Сервилия.
– Ступай в постель, юная Сервилия. Здесь тебе не место.
– Я ищу отца.
– Квинта Сервилия Цепиона?
– Да, моего отца!
Сулла засмеялся, не щадя ее чувств:
– Разве стал бы он сюда соваться, глупое ты дитя, когда полмира подозревает его в убийстве Марка Ливия?
В ее глазах сверкнула радость.
– Он правда умрет? Правда?
– Да.
– Хорошо! – После этого дикого ответа она выскользнула в дверь.
Сулла пожал плечами и вернулся в кабинет.
Вскоре после рассвета за ними пришел Кратипп:
– Марк Эмилий, Гай Марий, Марк Антоний, Луций Корнелий, Квинт Муций, хозяин хочет вас видеть.
Крики раненого уже сменились редкими булькающими стонами. Мужчины в кабинете понимали, что это значит, поэтому поспешно засеменили следом за управляющим мимо сенаторов, сбившихся в кучки по всему атрию.
Друз лежал белый как полотно, но на его лице, превратившемся в маску, все еще сияла пара живых, огромных, прекрасных черных глаз. Справа от него стояла с сухими глазами и с прямой спиной Корнелия Сципиона, слева – спокойный и решительный Мамерк Эмилий Лепид Ливиан. Все врачи вышли.
– Друзья мои, я ухожу, – проговорил Друз.
– Мы понимаем, – тихо сказал Скавр.
– Мой труд останется незавершенным.
– Это так, – кивнул Марий.
– Чтобы меня остановить, им пришлось пойти на это! – еле слышно, превозмогая боль, произнес Друз.
– Кто это был? – спросил Сулла.
– Их было семеро, кто-то из них… Я их не знаю. Обычные люди. Третье сословие, не простолюдины.
– Тебе угрожали? – спросил Сцевола.
– Нет. – Он снова застонал.
– Мы найдем убийцу, – пообещал Антоний Оратор.
– Или того, кто ему заплатил, – уточнил Сулла.
Они молча сгрудились в изножье кровати, не желая мешать Друзу прожить оставшийся ему крохотный клочок жизни. Перед самым концом он сумел, тяжело дыша, превозмочь боль, приподнял голову и уставился на них затуманенным взором.
– Ecquandony? – произнес он неожиданно громко. – Ecquandone similem mei civem habebit res publica? Кто, если не я, так еще послужит республике?
Его прекрасные глаза полностью затянуло пеленой, и они сделались мутно-золотыми. Друз умер.
– Никто, Марк Ливий, – ответил умершему Сулла. – Никто.
Часть пятая
Квинт Поппедий Силон узнал о гибели Друза из письма Корнелии Сципионы, которое он получил в Маррувии всего через два дня после несчастья, что лишний раз свидетельствовало о редкостной силе духа и рассудительности матери погибшего. Она обещала сыну дать знать Силону о происшедшем, прежде чем известие дойдет до него кружным путем, и выполнила обещание.
Силон разрыдался, хотя не удивился и не испытал потрясения. Успокоившись, он почувствовал легкость и исполнился целеустремленности; время ожидания и неопределенности миновало. Со смертью Марка Ливия Друза улетучилась всякая надежда добиться римского гражданства для италийцев мирным путем.
Полетели письма к Гаю Папию Мутилу, предводителю самнитов, Герию Азинию, предводителю марруцинов, Публию Презентею, предводителю пелигнов, Гаю Видацилию, предводителю пиценов, Гаю Понтидию, предводителю френтанов, Титу Лафрению, предводителю вестинов, и последнему из предводителей гирпинов, поскольку преторы у этого народа долго не задерживались. Но где назначить сбор? Все италийские племена были осведомлены о двух рыщущих по полуострову римских преторах, «разбирающихся с италийским вопросом», и с подозрением относились к любому поселению с римским или латинским статусом. Место сбора должно было быть удобным для большинства, находиться в стороне от маршрутов римлян, но при этом на хорошей – то есть римской – дороге. Ответ пришел Силону в голову почти сразу: перед его мысленным взором возник Корфиний на Валериевой дороге – неприступный город пелигнов, выстроенный среди скал в центре Апеннин, обнесенный могучими стенами, к тому же стоящий на реке Атерн у самой границы с землями марруцинов.
Там, в Корфиние, и сошлись через считаные дни после гибели Друза вожди восьми италийских племен, приведшие с собой немало своих марсов и самнитов, марруцинов и вестинов, пелигнов и френтанов, пиценов и гирпинов. Все были возбуждены и полны решимости.
– Это война! – такими были первые слова, с которыми обратился к собравшимся Мутил. – Война неизбежна, соотечественники-италийцы! Рим отказывается предоставить нам статус и положение, которых мы заслуживаем своими делами и могуществом. Мы сами выкуем себе независимую страну, ничем не обязанную Риму и римлянам, вернем себе римские и латинские колонии, созданные в наших пределах, возьмем свою судьбу в собственные руки, у нас есть для этого силы и средства!
Это воинственное заявление было встречено криками и одобрительным топотом. Мутила эта реакция воодушевила, Силона обрадовала: одного жгла ненависть к Риму, другой не питал к Риму доверия.
– Хватит платить Риму налоги! Хватит поставлять Риму солдат! Наши земли – не для Рима! Спины италиков – не для римских кнутов! Разобьем римское долговое ярмо! Не будем больше кланяться Риму, горбатиться на него, салютовать ему, унижаться перед ним! – кричал Мутил. – Поверим в свою силу, ощутим ее! Мы сменим Рим! От Рима останется пепелище!
Сход проводился на рыночной площади Корфиния, где не было ни Форума, ни другого места, способного вместить две тысячи людей. Крики одобрения, встретившие вторую часть речи Мутила, могучей волной взмыли в воздух и перелетели через городские стены, распугав птиц и ужаснув простой люд.
Все готово, думал Силон, слушая эти крики. Все решения приняты.
Впрочем, далеко не все. Как будет называться новая страна?
– Италия! – крикнул Мутил.
А новая столица Италии, прежний Корфиний?
– Италика! – крикнул Мутил.
После этого зашла речь о правительстве.
– Совет из пятисот человек, поровну представляющих все народы, объединяющиеся в Италию, – предложил Силон, которому охотно предоставил слово Мутил; Мутил был сердцем Италии, Силон – ее мозгом. – Все наше гражданское устройство, включая свод законов, будет определяться и управляться этим concilium Italiae, постоянно заседающим здесь, в нашей новой столице Италике. Но, как всем ва