– Раз так, нам придется отказаться почти от всего севера, – заключил Мутил. – Конечно, восточнее Рима, в Апеннинских горах, наше положение гораздо лучше. На юге полуострова у нас есть прекрасная возможность полностью отрезать Рим от Тарента и от Брундизия. Если Марк Лампоний приведет в помощь италийцам своих луканов – а я уверен, что он это сделает, – то мы отрежем Рим и от Регия. – Он умолк и нахмурился. – Остаются еще низины Кампании, простирающиеся через Самний к Апулийской Адриатике. Именно там мы должны нанести Риму самый сильный удар. Тому есть несколько причин. Во-первых, Рим считает Кампанию обессиленной и окончательно покоренной. Но это не так! Всю Кампанию, кроме Капуи и Путеол, мы можем и должны отнять у римлян! Если это получится, то к нам перейдут их лучшие порты вблизи Рима, мы отрежем их от больших и важных морских портов на юге, лишим самых плодородных земель и окружим Капую. Когда Рим будет принужден к обороне, Этрурия и Умбрия перебегут на нашу строну. Мы должны завладеть всеми дорогами, ведущими в Рим с востока и с юга, и постараться встать на Фламиниевой и на Кассиевой дорогах. После того как на нашу сторону перейдет Этрурия, мы станем хозяевами всех римских дорог. И тогда мы сможем, если понадобится, уморить Рим голодом.
– Видишь, Гай Видацилий?! – торжествующе вскричал Силон. – Кто говорит, что у нас нет полководцев?
Видацилий вскинул руки в знак поражения:
– Ты меня убедил, Квинт Поппедий! Гай Папий – прирожденный полководец.
– Думаю, даже не выходя из этого зала, – сказал Мутил, – ты обнаружишь, что полководцев у нас добрая дюжина!
В тот самый день, когда образовалась новая страна Италия и когда самые видные ее мужи начали совещаться в новой столице Италике, претор Квинт Сервилий из семейства Авгуров двинулся по Соляной дороге из портового города Фирм-Пиценский, наконец-то повернув обратно в Рим. С самого июня он путешествовал по землям к северу от Рима, от плавных зеленых холмов Этрурии до реки Арн – границы Италийской Галлии; с Арна он устремился на восток, в Умбрию, оттуда в Пицен и дальше к адриатическому берегу. По его собственному разумению, он вполне преуспел: ни один камень не остался не перевернутым, и если он не разоблачил никакого хитроумного заговора, то по той простой причине, что заговоров никто не плел. Он был в этом совершенно убежден.
Его путешествие было обставлено по-царски. Наделенный проконсульским империем, он мог позволить себе роскошь ехать за двенадцатью ликторами в алых одеяниях, подпоясанными черными ремнями с медными пряжками, с топорами, поблескивавшими внутри связок прутьев. Восседая на белоснежной лошади, в посеребренных доспехах поверх пурпурной туники, Квинт Сервилий из семейства Авгуров, сам того не зная, вел себя как армянский царь Тигран: рядом с ним, как рядом с Тиграном, находился раб с зонтиком, защищавшим его от солнца. Попадись он на глаза Луцию Корнелию Сулле, тот живот надорвал бы от смеха. Потом Сулла выволок бы его из седла, благо лошадка под ним была низкорослая, дамская, и вывалял бы в пыли…
Каждый день Квинт Сервилий отправлял вперед отряд слуг, чтобы те готовили ему надлежащий прием на вилле у какого-нибудь местного магната или магистрата; позаботиться об удобствах для своих спутников ему и в голову не приходило. Кроме ликторов и многочисленных рабов, его сопровождали два десятка тяжеловооруженных конных стражников. Ради развлечения в этом неспешном путешествии он захватил с собой легата Фонтея, богатое ничтожество, недавно славы ради отдавшее свою семилетнюю дочь Фонтию (вместе со щедрым приданым) в коллегию дев-весталок.
По мнению Квинта Сервилия из семейства Авгуров, римские сенаторы подняли беспричинный шум, но жаловаться ему было не на что, ведь теперь он повидал в Италии столько, сколько не чаял, причем путешествуя со всеми мыслимыми удобствами. Всюду, где он появлялся, в его честь устраивали праздники и пиршества; его походная казна не оскудевала благодаря щедрости принимающей стороны, а также устрашающей мощи его проконсульского империя; из всего этого следовало, что свой преторский год он завершит с приятно раздувшейся за государственный счет мошной.
Древний Соляной тракт был ключом к процветанию Рима еще в доцарские времена, когда латинские воины-купцы просыпали здесь соль, добытую в залежах Остии. С тех пор Соляная дорога утратила былое значение и неуклонно приходила в негодность: государство не тратилось на ее поддержание, в чем Квинт Сервилий не замедлил убедиться вскоре после отъезда из Фирма-Пиценского. Сносные участки чередовались с размытыми, конские копыта скользили, что ни шаг, на выпиравших булыжниках. В довершение зол въезд в следующий значительный город на пути процессии, Аскул Пиценский, оказался перегорожен оползнем. На расчистку дороги ушло полтора дня, проведенных Квинтом Сервилием в обстановке вопиющего дискомфорта.
Весь путь на запад шел в гору, ибо сразу за узкой прибрежной полосой начинались высокие Апеннины. Тем не менее расположенный вдали от моря Аскул-Пиценский был самым крупным и важным городом всего Южного Пицена, окруженным каменными стенами внушительной высоты, перекликавшимися с окрестными горными вершинами. Поблизости текла река Труентин, превратившаяся в это время года в цепочку луж, однако сообразительные горожане давно научились извлекать воду из галечного слоя под речным дном.
Отправленный вперед авангард из слуг не бездействовал, в чем Квинт Сервилий убедился, добравшись наконец до главных городских ворот, где его встречала небольшая группа явно процветающих торговцев, сплошь в тогах римских граждан, изъяснявшихся не на греческом, а на латыни.
Квинт Сервилий слез со своей белоснежной лошадки, перекинул полу пурпурной тоги через левое плечо и изготовился с благодушной снисходительностью внимать приветствиям.
– Это ведь не римская и не латинская колония? – осведомился он неопределенно, поскольку в таких вещах познания римского претора, разъезжающего по Италии, оставляли желать лучшего.
– Нет, Квинт Сервилий, но здесь проживает около сотни римских граждан, – отвечал глава депутации, носивший имя Публий Фабриций.
– Где же тогда предводители пиценов? – сердито осведомился Квинт Сервилий. – Я ждал, что меня встретят местные жители.
– Пицены уже не одни месяц избегают нас, римлян, – стал оправдываться Фабриций. – Не знаю почему! Похоже, они питают к нам недобрые чувства. Нынче у местных празднества в честь Пикуса.
– Пикус? – удивился Квинт Сервилий. – Это дятел, что ли?
За разговором они прошли в ворота и оказались на небольшой площади, убранной гирляндами осенних цветов и усыпанной лепестками роз и мелкими ромашками.
– Для пиценов Пикус – подобие Марса, – стал объяснять Фабриций. – По их верованиям, он был царем Старой Италии, приведшим пиценов с их родных сабинских земель, что за горами, в нынешний Пицен. Здесь Пикус превратился в дятла и обозначил им границы, выстучав в деревьях дупла.
– Надо же! – бросил Квинт Сервилий, утратив интерес к рассказу.
Фабриций привел Квинта Сервилия и его легата Фонтея в собственный роскошный особняк в самой высокой точке города. Он даже позаботился об удобном размещении неподалеку ликторов и стражи, а рабов отправил на постой к своим рабам. От всех этих стараний ему угодить, особенно при виде отведенных покоев, у Квинта Сервилия резко поднялось настроение.
День выдался жаркий, солнце стояло еще высоко; приняв ванну, оба римлянина присоединились к радушному хозяину в лоджии, откуда открывался вид на город, его внушительные стены и еще более внушительные горы вокруг; римлянину о таком виде из окон городского жилища приходилось только мечтать.
– Если пожелаешь, Квинт Сервилий, – заговорил Фабриций при появлении гостей, – сегодня мы можем отправиться в театр. Там будут играть «Вакхид» Плавта.
– Звучит заманчиво, – молвил Квинт Сервилий, опускаясь в мягкое кресло в тени. – Я не был в театре с тех пор, как покинул Рим. – Он глубоко вздохнул. – У вас всюду цветы, но на улицах ни души. Все из-за праздника в честь дятла?
– Нет. – Фабриций нахмурился. – Дело скорее в новой политике италиков. Пятьдесят детей из Аскула, только италики, сегодня рано утром были отосланы в Сульмон. Вместо них Аскул ожидает пятьдесят детей из Сульмона.
– Невероятно! Похоже на обмен заложниками, – проговорил Квинт Сервилий, которого это нимало не насторожило. – Неужто пицены собрались воевать с марруцинами?
– До меня не доходило слухов о войне, – ответил Фабриций.
– То, что они отправили пятьдесят детей из Аскула в город марруцинов и ждут у себя пятьдесят марруцинских детей, определенно указывает на непростые отношения между пиценами и марруцинами, если не сказать больше. – Квинт Сервилий хихикнул. – Разве не чудесно будет, если они сцепятся? Тогда они и думать забудут о нашем гражданстве, верно? – Он пригубил вино и удивленно вскинул голову. – Мой дорогой Публий Фабриций! Вино охлаждено?!
– Ты приятно удивлен? – спросил Фабриций, радуясь, что сумел произвести впечатление на римского претора, носителя древнего и славного патрицианского имени Сервилий. – Каждый второй день я отправляю своих людей в горы за снегом, и мне все лето и всю осень хватает снега, чтобы охлаждать вино.
– Восхитительно! – одобрил Квинт Сервилий, развалившись в кресле. – Каков род твоих занятий? – спросил он вдруг.
– У меня эксклюзивный контракт с большинством местных садовников, – стал объяснять Публий Фабриций. – Я скупаю весь их урожай яблок, груш и айвы. Лучшее отправляю прямо в Рим, где фрукты продаются свежими. Остальное перерабатываю в джем на своем маленьком предприятии. Джем тоже идет в Рим. У меня также контракт на нут.
– Прекрасно!
– Да, и должен сказать, дела идут неплохо, – продолжил похваляться Фабриций. – Видишь ли, стоит италикам увидеть, что человек с римским гражданством начинает жить лучше, чем они, как они принимаются ворчать о монополиях, о несправедливых условиях торговли и обо всем прочем, о чем обыкновенно болтают бездельники. Все дело в том, что они не хотят работать, а у тех, кто хочет, маловато мозгов. Не будь нас, все их фрукты и прочее просто сгнили бы! Я пришел в эту холодную тоскливую дыру не для того, чтобы украсть их дело, а чтобы создать собственное! Когда я начинал, они не могли на меня нахвалиться, так были благодарны. А теперь для любого италика в Аскуле-Пиценском я –