Пелопид еще немного задержался в Пергаме, пытаясь узнать, что за приказ отдал Гай Кассий своему войску. Тем временем до Пергама дошли слухи о том, что Митридат и Тигран вторглись в пределы Каппадокии, а сын Митридата Ариарат — никто не знал, какой именно Ариарат, ибо у царя было несколько сыновей с таким именем, — пытается взойти на каппадокийский трон. Маний Аквилий тотчас же послал за Пелопидом и велел ему передать Митридату и Тиграну немедленно вывести войска из Каппадокии.
— Они сделают так, как им велено, потому что боятся ответных действий Рима, — спокойно заметил Аквилий Гаю Кассию и поежился. — Как у тебя холодно, Гай Кассий. Неужели казна провинции оскудеет, если во дворце у тебя зажгут очаг-другой?
К февралю Аквилий и Кассий прониклись друг к другу таким доверием, что стали обсуждать еще более смелый план. Почему надо останавливаться у границ Понта? Почему не проучить царя Понта и не вторгнуться в пределы его государства? Легион римской провинции Азия был в отличной форме, то же самое можно было сказать и о войсках ополчения, расположившихся между Смирной и Пергамом. Тут в голову Гая Кассия пришла еще одна блестящая мысль.
— Если мы позовем Квинта Оппия из Киликии, то у нас будет на два легиона больше, — сказал он Манию Аквилию. — Я пошлю в Тарс гонца и приглашу Квинта Оппия приехать в Пергам и обсудить будущее Каппадокии. Оппий всего лишь пропретор, я же проконсул. Значит, он должен мне подчиняться. Я скажу ему, что лучший способ усмирить Митридата — атаковать его с тыла.
— Говорят, — мечтательно произнес Аквилий, — что в армянской Парве до семи десятков крепостей, доверху заполненных золотом Митридата.
Но Кассий был военным человеком из военной семьи, и отвлечь его от военных планов было нелегко.
— Мы вступим в Понт одновременно в четырех местах по течению реки Галис, — с воодушевлением продолжал он. — Армия Вифинии захватит Синопу и Амис на побережье, затем двинется вглубь страны вверх по течению Галиса. У них там не будет проблем с фуражом, и это очень важно, потому что в вифинийском войске много верховых и вьючных лошадей. Ты, Аквилий, возьмешь один мой вспомогательный легион и нанесешь удар в Галатии. Я же поведу ополчение по реке Меандр во Фригию. Квинт Оппий может высадиться в Атталии и двинуться через Писидию. Мы с ним выйдем к Галису раньше тебя с вифинийцами. Когда к реке выйдут сразу четыре армии, Митридат растеряется и не будет знать, что предпринять. Он вовсе не такой уж грозный властелин, мой дорогой Аквилий. Золота у него куда больше, чем солдат.
— Он обречен, — отозвался Аквилий, думая о семидесяти битком набитых сокровищницах.
Кассий значительно покашлял.
— Нам следует подумать лишь об одном, — произнес он совсем другим тоном.
— О чем? — быстро отозвался Маний Аквилий.
— Квинт Оппий — человек старого закала. «Да пребудет Рим», «честь превыше всего» и так далее. Он из тех, кто и помыслить не может, чтобы немножко заработать на стороне, участвуя в несколько сомнительных предприятиях. Он не должен услышать от нас ничего, что поколебало бы его в убеждении, что мы действуем исключительно во имя торжества справедливости в Каппадокии.
— Тем лучше для нас, — хмыкнул Аквилий.
— Мне тоже так кажется, — с удовлетворением в голосе отозвался Кассий.
Пелопид пытался не обращать внимания на пот, градом кативший по его лицу; он старался спрятать руки, чтобы тот, кто сидел на троне, не видел, как они дрожат.
— После чего, великий царь, проконсул Аквилий велел мне уходить и больше не возвращаться, — закончил он.
Царь и бровью не повел. Его лицо оставалось таким же, каким было на протяжении всей аудиенции: спокойным, даже безразличным. За сорок лет жизни, из которых он процарствовал двадцать три, царь Митридат VI Евпатор научился скрывать свои чувства — если, конечно, что-то его особенно не раздражало. А то, что он услышал от Пелопида, даже не разгневало его. Он, собственно, и ожидал услышать нечто подобное.
Вот уже два года он жил надеждой, порожденной известиями о том, что Рим вступил в войну со своими италийскими союзниками. Инстинкт подсказывал ему, что настал благоприятный момент, который нельзя упускать. И Митридат написал своему зятю Тиграну письмо с призывом быть наготове. Когда же выяснилось, что Тигран — его верный союзник в любых начинаниях, Митридат решил сделать все, чтобы осложнить для Рима его войну с Италией. Он отправил послов к италикам — Квинту Поппедию Силону и Гаю Папию Мутилу в их новую столицу Италику и предложил денег, оружие, корабли, даже солдат. Но, к его удивлению, послы возвратились ни с чем. Силон и Мутил с гневом и презрением отвергли помощь Понта.
— Передайте царю Митридату, что спор Италии с Римом — не его дело. Италия не станет помогать чужеземным царям плести козни против Рима, — был их ответ.
Словно улитка, которую укололи прутом, царь Митридат замкнулся в своей раковине. Он написал Тиграну новое письмо — с просьбой запастись терпением, ибо нужный момент еще не настал. Впрочем, он уже не был уверен, что такой момент вообще когда-либо настанет: Италия весьма нуждалась в военной и прочей помощи, дабы отвоевать свою независимость, и тем не менее позволила себе больно укусить руку, щедро предлагавшую самое необходимое.
Митридат был в смятении. Он никак не мог принять какое-либо определенное решение и твердо следовать ему. То ему казалось, что пришло время объявить войну Риму, то его одолевали сомнения. Его раздирали противоречивые чувства, но он вынужден был держать их при себе. У Митридата Понтийского не было преданных советников. Он не доверял никому, даже своему зятю Тиграну, который сам был великим царем. Придворные терялись в догадках, что же предпримет их повелитель: объявит он войну или нет?
Потерпев неудачу с италиками, Митридат обратил свой взор на Македонию. У этой римской провинции была на севере обширная граница с варварскими племенами. Если там что-то начнется, то Риму придется потратить немало сил и средств на укрощение неприятеля. Митридат послал туда своих людей с наказом орошать семена давней ненависти к Риму среди бессов, скордисков и других народов Мезии и Фракии. Это привело к тому, что Македония испытала такой натиск варварских племен, которого не помнила уже многие годы. Обуреваемые желанием крушить и разрушать, скордиски добрались до религиозного центра Додоны. К счастью, римским наместником в Македонии был достойнейший и неподкупный Гай Сентий. Вместе с легатом Квинтом Бруттием Суррой он являл собой надежный оплот великого Рима.
Когда выяснилось, что Сентий и Бруттий Сурра не намерены обращаться к Риму за помощью, Митридат попытался устроить смуту в самой Македонии. Вскоре после того, как царь принял такое решение, в Македонии появился некто Эвфен, провозгласивший себя прямым потомком Александра Великого, на которого был на удивление похож, и заявил о своем желании взойти на престол. Жители таких культурных центров, как Фессалоники и Пелла, сразу распознали в Эвфене самозванца, но у простого народа в провинции он вызвал горячее сочувствие. К несчастью для Митридата, Эвфен оказался лишен боевого духа. Он так и не сумел сплотить вокруг себя приверженцев и организовать войско. Сентий и Бруттий Сурра погасили разгоравшийся пожар собственными силами и не потребовали от Рима ни денег, ни солдат, на что очень рассчитывал Митридат.
Уже два года шла война Рима и его италийских союзников, но Митридату никак не удавалось осуществить свои замыслы. Он пребывал в постоянных душевных терзаниях и ни с кем не мог поделиться своими сомнениями.
Внезапно царь утратил свою неподвижность, и все придворные вздрогнули как по команде.
— Что еще тебе удалось узнать во время второго, весьма долгого пребывания в Пергаме? — спросил он Пелопида.
— Я узнал, что Гай Кассий привел свой легион в состояние боевой готовности, а кроме того, по его распоряжению проходят подготовку два легиона ополченцев, о всемогущий. — Пелопид облизал пересохшие губы и продолжал, давая понять, что хоть его миссия и не увенчалась успехом, он по-прежнему беззаветно предан царю: — Теперь у меня во дворце наместника в Пергаме есть свой человек, великий царь. Перед моим отъездом он сказал, что, по его мнению, Гай Кассий и Маний Аквилий задумали вторгнуться в пределы Понта весной, вместе с Никомедом из Вифинии и Пилеменом из Пафлагонии. Вполне возможно, с ними будет наместник Киликии Квинт Оппий, который посетил Пергам и вел переговоры с Гаем Кассием.
— Ну а как относится к этому плану Сенат и народ Рима? — осведомился Митридат.
— Если верить дворцовым слухам, о великий, то официального одобрения пока не получено.
— От Мания Аквилия этого вполне можно ожидать. Если яблоко от яблони действительно недалеко падает, то он такой же корыстолюбец, как его отец. Он жаждет золота. Моего золота! — Полные красные губы Митридата растянулись в презрительной улыбке, обнажив крупные желтые зубы. — И похоже, что наместник римской провинции Азия жаждет того же. И наместник Киликии — тоже. Триумвират золотоискателей.
— Кажется, Квинт Оппий не корыстолюбив, о великий, — заметил Пелопид. — Они всячески уверяли его, что все это — лишь ответная мера против нашего вторжения в Каппадокию. Насколько я могу понять, Квинт Оппий из тех, кого в Риме называют человеком чести.
Царь впал в молчание. Его глаза устремились в пространство, губы беззвучно задвигались, словно у рыбы. «Одно дело нападать, другое — защищаться, — размышлял он. — Они пытаются прижать меня к стене. Хотят, чтобы я бросил оружие и позволил этим так называемым правителям мира безнаказанно грабить мою страну. Страну, которая дала мне убежище, когда я был бездомным мальчишкой, страну, которую я люблю больше жизни. Страну, которую я хочу видеть правительницей всего мира».
— Они этого не сделают! — громко и с нажимом произнес он.
Приближенные подняли головы, но царь снова замолчал, лишь его губы продолжали