Неотвратимо двигаясь навстречу судьбе, Гай Марий достиг нижней части Римского Форума и встретил там Луция Корнелия Цинну, поджидающего его во главе процессии, составленной из сенаторов и старейших патрициев. Бургунд помог Марию спуститься с его белой лошади как можно достойнее, привел в порядок складки его тоги и, когда Марий встал перед Цинной, занял место за его спиной.
— Давай, Луций Цинна, заканчивай! — громко и отрывисто потребовал Марий. — Я уже делал это шесть раз прежде, да и тебе однажды доводилось, так что не будем превращать это в долгое триумфальное шествие!
— Минуточку! — воскликнул бывший претор Квинт Анхарий. Он отделился от толпы людей в тогах с пурпурной каймой, которые сопровождали Цинну, и встал напротив Мария: — Вы расположились в неправильном порядке, консулы. Ты, Гай Марий, являешься младшим консулом, а потому должен следовать после Луция Цинны, а не впереди его. Я также требую, чтобы ты освободил нашу торжественную депутацию от присутствия этого огромного животного в облике варвара и приказал своей охране оставить город или по крайней мере разоружиться.
Казалось, Марий сейчас ударит Анхария или прикажет своему германцу отшвырнуть его прочь, однако старик лишь пожал плечами и занял место за Цинной. Раб Бургунд остался стоять рядом с ним, и Марий не отдал никакого приказания по поводу своей охраны.
— Что касается твоего первого требования, Квинт Анхарий, здесь ты следуешь букве закона, — зло заметил Марий, — а во всем прочем я не уступлю. В последнее время моя жизнь слишком часто подвергалась опасности. И кроме того, я немощен. А потому мой раб останется со мной. Мои охранники также не уйдут с Форума до окончания церемонии, чтобы сопровождать меня после нее.
Квинт Анхарий пытался было протестовать, но затем все же кивнул и вернулся на свое место; он был претором в тот же год, что и Сулла, а потому являлся закоренелым ненавистником Мария и гордился этим. Он бы никогда не позволил Марию возглавлять процессию впереди Цинны, особенно после того, как он догадался, что Цинна собирается стерпеть подобное оскорбление. Он понял это, когда вернулся на свое место и уловил жалобный призыв Цинны. Его возмущение возросло. Почему он должен участвовать в этих жалких стычках? О, возвращайся скорее домой, Луций Сулла!
Сотня патрициев, возглавлявших процессию, к этому моменту уже достигла храма Сатурна. И только теперь они поняли, что оба консула и весь Сенат все еще стоят на месте, видимо увлеченные спором. Начало паломничества в храм Великого бога на Капитолии оказалось грубо нарушенным, что являлось плохой приметой. Никто, включая Цинну, не имел мужества обратить внимание собравшихся на то, что Гай Марий не провел ночь в этом храме, — а ведь так обязаны поступать все новоизбранные консулы. Цинна никому не сказал о плотной черной тени какого-то существа с когтистыми перепончатыми лапами, которую он видел в тускло-сером небе во время своего ночного бдения.
Никогда еще в новогодний день консульская инаугурация не была проведена так стремительно, как эта; даже та знаменитая, которую Марий хотел провести, не сняв одеяния триумфатора. Менее чем за короткие четыре дневных часа все было закончено: жертвоприношения, собрание Сената внутри храма Великого бога и пир, который за этим последовал. Когда процессия спустилась с Капитолия, все ее участники увидел голову Гнея Октавия Рузона, торчащую на копье на краю трибуны; исклеванное птицами лицо смотрело на храм Юпитера пустыми глазницами. Ужасный знак! Ужасный!
Появившись из переулка между храмом Сатурна и Капитолийским холмом, Гай Марий впереди себя высмотрел Квинта Анхария и поторопился догнать его.
Он положил руку на плечо Анхария, и бывший претор оглянулся. Удивленное выражение на его лице сменилось откровенным отвращением, когда он увидел, кто приветствует его.
— Бургунд, твой меч, — спокойно сказал Марий.
Меч был вложен в правую руку консула Мария прежде, чем он закончил говорить; затем эта рука стремительно взметнулась и опустилась. Квинт Анхарий упал мертвым, его лицо было рассечено от лба до подбородка.
Никто не пытался протестовать — все словно окаменели. Но когда сенаторы и патриции опомнились, то кинулись врассыпную. Рабы и вольноотпущенники из легиона Мария, все еще находившиеся в нижней части форума, возбужденно бросились преследовать их в тот момент, когда старик щелкнул пальцами.
— Делайте, что хотите, с этими cunni, ребята! — зарычал Марий, сияя от удовольствия. — Только отличайте моих друзей от врагов.
Пораженный ужасом, Цинна стоял и наблюдал, как рушится его мир. И он, старший консул, был совершенно бессилен вмешаться. Все его солдаты находились или на пути домой, или все еще в лагере на Ватиканской равнине; теперь Римом владели «бардаи» Мария — так он называл своих рабов потому, что многие из них были иллирийцами. И, обладая Римом, они вели себя более безжалостно, чем сумасшедший пьяница с ненавистной ему женой. Мужчин убивали всех подряд, женщин насиловали, детей резали; дома подвергали полному разграблению. Многое из этого делалось бессмысленно и беспричинно. Но нашлись среди этих «бардаев» и такие, которые, как и Марий, страстно желали видеть смерть.
Весь оставшийся день и большую часть ночи Рим орал и завывал, и многие в огромном городе умирали сами или жаждали чужой смерти. А там, где огромные языки пламени взвивались высоко к небу, отдельные вопли перерастали в общий, пронзительный, сумасшедший крик.
Публий Анний, который ненавидел Антония Оратора больше всех остальных, повел свою кавалерию в Тускул, где располагалось поместье Антониев, и получил большое удовольствие, поймав и убив Антония Оратора. Эта голова была привезена в Рим среди всеобщего ликования и помещена на трибуну.
Фимбрия решил повести свой эскадрон на Палатин, высматривая первым делом цензора Публия Лициния Красса и его сына Луция. Первым он обнаружил Красса-сына, который спешил по узкой улице к безопасному дому; пришпорив свою лошадь, Фимбрия поравнялся с ним и, наклонившись в седле, всадил свой меч в спину молодого человека. Увидев это, бессильный избежать той же участи, его отец достал кинжал из складок своей тоги и закололся. К счастью, Фимбрия не знал, какая из дверей, выходящих на эту улицу, ведет к Лициниям Крассам, поэтому третьему сыну, Марку, который еще не достиг тех лет, чтобы быть сенатором, удалось спастись.
Позволив своим людям отрубить головы Публию и Луцию Крассам, Фимбрия взял с собой несколько солдат и отправился на поиски братьев Цезарей. Двоих он нашел в одном и том же доме, — это были Луций Юлий и его младший брат Цезарь Страбон. Их головы, разумеется, оставили для трибуны, а затем Фимбрия притащил туловище Цезаря Страбона на могилу Квинта Вария и там «убивал» его снова и снова, словно совершая жертвоприношение тому, кто был казнен Цезарем Страбоном и расставался со своей жизнью медленно и болезненно. После этого Фимбрия отправился на поиски старшего брата, Катула Цезаря, но был встречен посланцем от Мария прежде, чем нашел свою жертву.
Таким образом, Катул Цезарь спасся, чтобы предстать перед своим собственным судом.
Наутро лучи солнца озарили трибуну, ощетинившуюся головами на копьях — Анхария, Антония Оратора, Публия и Луция Крассов, Луция Цезаря, Цезаря Страбона, Сцеволы Авгура, Гая Атилия Серрана, Публия Корнелия Лентула, Гая Неметория, Гая Бебия и Октавия. На улицах валялись тела; множество менее знатных голов лежали напротив того места, где маленький храм Венеры Клоакины примыкал к базилике Эмилия, а весь Рим издавал зловоние запекшейся крови.
Безразличный ко всему, кроме собственной мести, Марий шел в комицию послушать, как его собственный новоизбранный народный трибун Публий Попилий Ленат созывает плебейское собрание. Разумеется, никто не пришел, но собрание все же состоялось. «Бардаи» избрали для себя сельские трибы в качестве части их нового гражданского состояния. Квинт Лутаций Катул Цезарь и Луций Корнелий Мерула были приговорены за государственную измену.
— Но я не собираюсь ждать вердикта, — заявил Катул Цезарь; глаза его покраснели — он непрерывно оплакивал судьбу своих братьев и многих друзей. Он обратился к Мамерку, которого срочно пригласил в свой дом: — Умоляю тебя, возьми жену Луция Корнелия Суллы и его дочь и немедленно беги. Следующими приговоренными будут Луций Корнелий и всякий, кто имеет к нему хотя бы отдаленное отношение; что уж говорить о Далматике или твоей собственной жене, Корнелии Сулле!
— Я думал остаться, — ответил Мамерк, выглядя утомленным. — Рим нуждается в людях, которые не были бы замешаны в этом ужасе, Квинт Лутаций.
— Да, Рим будет нуждаться в них, но Рим не найдет их среди тех, кто сейчас останется, Мамерк. Я, например, не собираюсь жить ни на мгновение дольше, чем должен. Обещай мне переправить Далматику, Корнелию Суллу и всех их детей в безопасное место, в Грецию. И сопровождай их сам! Только тогда я смогу продолжить свое дело.
Мамерк с тяжелым сердцем обещал ему это. И сделал даже больше обещанного, чтобы спасти деньги и движимое имущество Суллы, Скавра, Друза, Сервилиев Цепионов, Далматики, Корнелии Суллы и свое собственное. С наступлением ночи он в сопровождении женщин и детей миновал Санквальские ворота и направился по Соляной дороге; эта дорога казалась более безопасной, чем та, которая вела на юг, к Брундизию.
Что касается Катула Цезаря, то он послал короткие письма к Меруле, фламину Юпитера, и к великому понтифику Сцеволе. Затем приказал рабам зажечь все имеющиеся в доме жаровни и расставить их в комнатах, так что недавно оштукатуренные стены начали выделять острый запах свежей извести. Плотно закрыв все щели и проемы тряпками, Катул Цезарь устроился в удобном кресле и раскрыл свиток, содержавший последние главы Илиады — его любимое чтение. Когда люди Мария взломали дверь, то нашли его сидящим в естественной позе с аккуратно раскрытым свитком на коленях; комната была заполнена удушающим дымом, а тело Катула Цезаря уже остыло.
Луций Корнелий Мерула так никогда и не прочитал письмо, посланное ему Катулом Цезарем, поскольку был уже мертв. Благоговейно разместив свои