Я выбрался на поверхность. Никакой девочки, естественно, уже не было. Было пасмурно. Окна низких двухэтажных домов были заклеены крест-накрест белыми бумажными лентами. Улица по-прежнему пустовала. Я увидел одно отличие. Конечно, теперь все знают, что случилось, люди уже привыкли к этой трагедии. Но в тот момент представшая перед глазами картина шокировала меня.
На углу дома висел красный флаг. Ветра не было, и флаг обмяк. Почему-то взгляд мой был устремлен именно на него, почему-то именно в нем я чувствовал опасность.
И я дождался. Внезапный порыв ветра расправил полотнище. И я увидел в центре красного флага белый круг, внутри которого чернела фашистская свастика.
— Вы оказались в Москве, когда это случилось! — ужаснулся Калинин.
— Видит бог, я не хотел там оказаться… Но так сложились обстоятельства. Словно сумасшедший, я слонялся по безлюдным улицам, натыкаясь на нацистские флаги и прячась от серых марширующих отрядов. Немцы не вводили в город танки, и вскоре я понял — почему. Я увидел многое за это время.
Нацисты разрушали дом за домом, улицу за улицей. Полки саперов минировали здания по всему городу. Каждую минуту слышался взрыв, разрушающий очередное строение. Где-то далеко, на окраине, низко пролетающие бомбардировщики сбрасывали длинную вереницу бомб, круша целые районы.
Волею случая я оказался в центре столицы.
Я видел, как несколькими взрывами нацисты уничтожили Спасскую башню, Мавзолей, храм Василия Блаженного, а затем огромными бульдозерами смели обломки в Москву-реку. Не успевшие покинуть захваченную столицу жители были согнаны на Красную площадь. Издали я не мог понять, что они делают, но, подобравшись ближе, разглядел. Не знаю, зачем это понадобилось нацистам. Возможно, они не хотели оставить ни единого символа, который напоминал бы о великой столице Русской земли.
Несколько тысяч жителей захваченного города выдалбливали булыжники, которыми вымошена Красная площадь. Булыжники собирали в грузовики и тоже вываливали в реку. Не помня себя, я бежал оттуда. Несколько дней я выбирался из Москвы. Пару раз меня едва не завалило обломками зданий. Каким-то чудом мне удалось вырваться из павшей столицы. Я бежал под раскаты взрывов, за моей спиной гигантские гаубицы вели огонь по Черкизовскому району. Не помня себя, я пересек линию фронта.
…Я попал под трибунал за то, что оставил полк. Спасло лишь вмешательство капитана Соболева, который, как оказалось, был лично знаком с Верховным Главнокомандующим. Однако командовать полком или другим подразделением мне не позволили. Моя прошлая репутация была практически безупречной, и поэтому меня назначили политическим наставником в нашу роту. Собственно, я уже не стремлюсь к командованию полком. В мои годы это непросто.
— Вы говорили, что узнали того генерала, которого везли в Москву?
— Да, — грустно ответил Зайнулов. — Я видел его до этого.
— Где?
— В тридцать девятом мой полк участвовал в бою с японцами на горе Баин-Цаган. Это в Монголии, возле реки Халхин-Гол. Генерал тогда командовал соединениями Красной Армии. Бывший кавалерист, он проявил себя как талантливый организатор и блестящий стратег. Звали генерала Георгий Константинович Жуков. Многие считали его очень перспективным полководцем. По сей день некоторые командиры утверждают, что, если бы Жукова не ранили смертельно на полустанке Оболенское, он сумел бы предотвратить захват Москвы. Жуков собирался укрепить Можайское направление, по которому танки Гудериана прорвались к столице. Но не успел выполнить свой замысел, а усилий другого командующего для этого не хватило…
История Зайнулова, ставшего невольным свидетелем разрушения Москвы гитлеровцами, поразила Калинина. Многие рассказывали, что происходило в павшей столице, но Алексей впервые разговаривал с очевидцем тех страшных событий. Как ни печально, приходилось мириться с произошедшим — Москвы больше не было на географических картах. Нацисты стерли ее с лица земли. Советские люди продолжали жить, работать, воевать, но обреченность царила в их сердцах.
…Калинин внезапно остановился. Он увидел впереди то, что отвлекло его от гнетущих мыслей.
На Алексея наткнулся Ермолаев, который шел позади.
— Что случилось, товарищ ле… — начал командир первого взвода и осекся.
Рядом с заметенной дорогой, по которой рота протаптывала путь, возвышался деревянный столб с табличкой. Поверхность столба украшала витиеватая резьба, означающая уже знакомые Калинину волны.
На табличке вырезана надпись на древнеславянском, которую Алексей от волнения не успел разобрать.
— Что это? — удивленно спросил Ермолаев.
— Рота, стой! — скомандовал старшина.
«Это столб, который должен находиться на том месте, где сгинула немецкая рота, — подумал Калинин. — Я искал его, но не нашел. И вот он здесь, несколькими километрами дальше».
— Товарищ политрук, Михаил Ахметович! — позвал Калинин. — Вы только посмотрите! Это тот столб, о котором рассказывал Штолль…
Он повернулся к политруку. Зайнулов отделился от остановившейся роты и продолжал идти, проваливаясь в сугробы. Перед ним была пустота. Лесная просека и нетронутые пласты снега. Но Зайнулов пристально всматривался в эту пустоту, словно видел кого-то.
— Наташенька! Боже мой, это ты? — произнес Зайнулов, обращаясь к пустоте.
Калинин почувствовал, как ужас сдавил горло.
Зайнулов пробирался вперед, увязая по колено в снегу, а его маленькая дочь Наташа, которая более тридцати лет назад утонула в небольшой речке возле Санкт-Петербурга, даже не продавливала сугроб, стоя на его поверхности в летних сандалиях. На ней было легкое голубое платьице и белые банты на голове. В руке она держала альбом с рисунками.
— Папочка! — сказала она, улыбнувшись.
— Девочка, прости, что накричал на тебя тогда.
— Я не сержусь.
Зайнулов приближался, разглядывая ее лицо. Девочка не убегала, как тогда в Москве, которая через несколько часов была захвачена гитлеровскими войсками. Сейчас политрук был уверен, что видит именно свою дочь. Неважно, что прошло много лет. Их как будто не было. Он вновь ощущал себя молодым, у него была жена, и офицер царской армии Михаил Зайнулов был близок к тому, чтобы помириться с дочерью и забыть нелепую ссору.
— Я скучаю по тебе, папа!
— Я скучаю еще больше, дочка! Не нужно тебе было идти к реке.
— Мне стало так горько!.. Это вышло случайно. Меня занесло в водоворот. Я не хотела умирать.
Зайнулов любовался ее лицом, черты которого уже успели стереться из памяти, но теперь оживали вновь.
— Что ты рисуешь? — спросил он.
— Тебя, — ответила она.
— Правда? — удивился Зайнулов. — Можно посмотреть?
— Конечно, — ответила она и показала альбомный лист.
Зайнулов приблизился вплотную и заглянул в раскрытый альбом. Рисунки были выполнены только двумя карандашами — черным и красным. Все они изображали маленького человечка.
Политрук почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Ладони онемели.
На одном рисунке человечек был привязан к столбу, и непонятный зверь кромсал его когтями, а кровь лилась рекой. На другом — человечек был нанизан на кол. На третьем — кто-то отрубил человечку голову, и землю вокруг покрывали большие красные кляксы.
Зайнулов в ужасе отшатнулся, поднял глаза и только в этот момент увидел, что стоящая перед ним девочка вовсе не его дочь.
Небо внезапно потемнело, будто перед грозой. Но какая может быть гроза зимой? Калинин с отчаянием наблюдал, как Зайнулов удаляется по сугробам, разговаривая с пустотой. Политрук был счастлив. И только когда потемнело небо, настроение Зайнулова переменилось. Алексей почувствовал это.
Политрук вздрогнул. И отпрянул в сторону от неожиданности и отвращения. В этот момент Алексей осознал всю опасность, грозящую Михаилу Ахметовичу.
Но поздно.
Нечто массивное и темное, словно ожившая скала, поднялось из сугроба рядом с политруком. Ворох снежной пыли вздыбился вокруг двух фигур и окутал их. Страшный рев прокатился по лесу, заставив солдат втянуть головы в плечи и присесть. Кровь в жилах застыла.
…(рви-ломай, вражья сила)…
Темная туша неведомого существа накрыла Зайнулова.
Мгновение — и оба силуэта исчезли в сугробах. А вдоль просеки еще катился последний крик политрука:
— Наташенька-а!
Солдаты закричали от ужаса, наблюдая, как чудовище затащило под снег одного из командиров роты.
Кое-кто упал. В конце колонны надрывно заржала лошадь.
Словно струна оборвалась внутри у Калинина в тот момент, когда самый отзывчивый человек в роте Михаил Зайнулов исчез под снегом. Чувства притупились, горечь, страх, жалость отступили. Алексей сжал зубы, пытаясь оценить ситуацию, принять решение.
Огромная масса пронеслась возле ног. Алексей только увидел, как взмывается поверхность сугроба и снежные бисеринки взлетают в воздух. Ноздри уловили едва различимый запах луговых цветов. В следующий момент рядом с обмершим Иваном Ермолаевым провалился солдат. Как и все, он стоял по колено в сугробе, а потом внезапно исчез. Ермолаев бросился туда, где находился красноармеец, но было поздно. Командир первого взвода о чем-то кричал и разбрасывал руками снег, но тела солдата там уже не было. Только огромная пустая яма.
Рев и хруст снега наполнили лесную просеку. Впереди что-то лопнуло. Один из сугробов раскрылся, и в воздух взлетели куски солдатской шинели, винтовка с обломанным прикладом, разорванный валенок и портупея.
— Что же это творится! — закричал кто-то.
— Боже, помоги нам!
Калинин обернулся к колонне и обомлел: невидимая сила вырывала из строя красноармейцев. Один за другим они исчезали в сугробах, а тех, кто остался, сковал ужас. Они кричали и стонали от безволия, страха и бессилия не в состоянии сопротивляться. В конце колонны бесновалась лошадь, пытаясь подняться на дыбы. Конюх едва сдерживал ее.
Паника охватила ряды красноармейцев. Кто-то выронил оружие, кто-то беспорядочно палил в воздух. Многие бросились к лесу. Калинин в оцепенении смотрел, как, добежав до деревьев, солдаты исчезали в снегу. Никому не удалось укрыться в лесу. Красноармейцы гибли и на дороге, но из тех, кто устремился в чащу, не выжил ни один.