Хотя ничем не провинился.
Не скажу, что мне совсем плевать на политику. На самом деле я рад, что Бобби Кеннеди всё-таки решил баллотироваться в президенты. Жуть как надоели морды Линдона Джонсона и его увешанных медалями генералов. Они вещают из ящика о победоносной войне и отступающих врагах, которые того и гляди сдадутся, а в это время во Вьетнаме происходит совсем другое! Телеканал Си-би-эс честно показывает фото американских солдат, которые бредут по колено в воде по рисовым полям, держа автоматы над головой, или вытаскивают с поля боя раненых товарищей с запёкшейся на лицах кровью, или сидят в окопах, зажимая руками уши, потому что Кхесань непрерывно бомбят. Посмотришь телевизор пару раз, и сразу хочется, чтобы кто-нибудь сказал наконец правду. Может, этот Бобби Кеннеди как раз такой человек?
Коли так, пусть он и станет у нас президентом. Буду только рад.
Так что я тоже спорил с отцом. Хоть и молча.
В понедельник на уроке физкультуры тренер Кватрини заставил нас пробежать пять километров «в темпе». Знаете, это много. На исходе третьего километра, особенно когда тебя всё время понукают бежать быстрее и обзывают «брюхоногой улиткой», поневоле задумаешься, стоит ли жить на свете. Впереди ещё четыре круга по стадиону, в глазах темно, воздух разрежённый, пальцы рук немеют, ноги как колоды, а в боку что-то — наверно, печень — нестерпимо болит и того и гляди лопнет. Но это ещё не самое худшее. Потому что лёгкие высохли и растрескались, как земля в пустыне: не вздохнуть, не охнуть. Мысль одна: получится сделать ещё один вдох, или этот последний?
После финиша тренер Кватрини сообщил:
— В пятницу побежите восемь.
Восемь километров! На мартовские иды!
В среду миссис Бейкер спросила, как идёт моя подготовка к кроссу.
— Смерть придёт в свой час урочный, — ответил я. — Это неизбежно.
Миссис Бейкер улыбнулась.
— Вы что же, рассчитываете принять смерть на отборочном забеге, мистер Вудвуд?
— Сами знаете, что случилось с Юлием Цезарем в аккурат на мартовские иды, — мрачно сказал я. — Но это цветочки по сравнению с отборочным кроссом.
— Потому что вы при беге неправильно держите корпус.
— Бегу как все…
— Ладно, объясню иначе. Вы бегаете точно воды в рот набрали и сильно напрягаетесь. И кулаки сжимаете, верно?
Это точно. У меня даже отметины от ногтей остаются.
— Вы хотите сказать, что можно бегать быстрее? — спросил я.
Миссис Бейкер отложила свой экземпляр «Юлия Цезаря». И достала из нижнего ящика стола пару белоснежных кроссовок.
— Что ж, Цезарь выйдет, — произнесла она.
Я опешил.
— Вы уходите?
— Я сопровождаю Цезаря. На беговую дорожку.
— То есть… Мы идём вместе?
— Боитесь, обгоню? — Миссис Бейкер засмеялась.
— Чего не боюсь, того не боюсь.
— И напрасно, мистер Вудвуд. Я бы на вашем месте боялась. Вспомните, что случилось с Цезарем из-за того, что он недооценивал окружающих.
Мы вышли на школьный стадион. Миссис Бейкер — в снежно-белых кроссовках.
Клянусь, всё так и было.
— Попробуем поставить вам корпус, — сказала она. — Наклонитесь-ка чуть вперёд. Нет, не назад — так вы удерживаете себя от следующего шага, а надо, чтобы тело само как бы падало в следующий шаг. Ну же, наклонитесь!
Я наклонился.
— Пробегите пятьдесят шагов, а потом назад.
Я пробежал.
— Ещё раз.
Пробежал.
— А теперь всерьёз, на скорость.
Пробежал.
— Отлично! Эту премудрость вы усваиваете быстрее, чем схемы сложных предложений. Теперь разберёмся, как двигать руками, потом поставим голову, а после научимся правильно дышать.
К концу тренировки миссис Бейкер изменила в моём беге всё, самым коренным образом.
— Выгляжу по-идиотски, — пробурчал я. — Похож на бегущего кросс Ромео.
— На самом деле вы теперь похожи на бегуна Джесси Оуэнса, который получил четыре золотые медали на Берлинской Олимпиаде тысяча девятьсот тридцать шестого года.
Четыре золотые медали! Тут крыть нечем. Поэтому домой я в тот вечер припустил бегом — летел по сумеречным мартовским улицам, как Джесси Оуэнс, наклонившись вперёд: руки-ноги ходят туда-сюда точно поршни; голова неподвижна, она — лишь продолжение тела; кулаки не сжаты; дыхание ровное.
В четверг на уроке физкультуры тренер Кватрини собрал вместе все четыре класса. Мы бегали в зале. Я использовал технику Джесси Оуэнса. И обогнал самого Данни Запфера! На глазах у восьмиклассников. Тренер крикнул мне «быстрее» всего один раз за всю дистанцию.
Техника Джесси Оуэнса сработала!
После уроков я поднялся в кабинет миссис Бейкер, чтобы сообщить ей об успехе.
— Завтра у нас обоих большой день, — сказала она.
— Мартовские иды, — подтвердил я.
— Будем надеяться, что выйдем из этого испытания целыми и невредимыми.
Надеюсь, вы поняли, что это очередной учительский трюк. Она так разговаривает, чтобы я запомнил побольше красивых выражений и обогатил свою речь.
— Миссис Бейкер, вы мне очень помогли… с бегом…
— Спасибо, мистер Вудвуд.
— Я тоже хочу вам добром отплатить.
— Что ж, отплатите.
— Давайте я помогу вам подготовиться к завтрашнему дню? Ведь завтра придут члены попечительского совета.
— Вы хотите стать моим тренером? Подготовить к уроку?
— Ага.
— А вы когда-нибудь преподавали родной язык в седьмых классах?
— Нет. Но вы тоже никогда не бегали на длинные дистанции.
— Допустим. — Миссис Бейкер вздёрнула одну бровь. — Так что советует тренер?
— Не шутить. Над учительскими шуточками всё равно никто никогда не смеётся.
— Понятно. Отставить шуточки.
— И руки вот так скрещивать не надо. — Я скрестил руки на груди. — А то кажется, что вы в нас сейчас стрелять начнёте.
— Да? Ну, послежу за собой.
— И не делайте квадратные глаза, ладно? Даже если кто-нибудь глупость сморозит.
— Да я… никогда!..
Я не стал спорить, просто посмотрел на неё построже. И она сдалась.
— Хорошо. Квадратные глаза отставить. Что-то ещё, тренер?
— Ещё… Давайте придумаем тайный шифр. Если кто из нас толково выступит, чтобы вы могли его незаметно похвалить.
— Что ж, идея хорошая. Только это, наверно, не шифр. Шифруются обычно слова или буквы. А вы имеете в виду особый сигнал, верно?
— Почему? Можно слова! Например, «азалия» будет означать «хорошо», а «хризантема» — «очень хорошо».
— Спасибо, мистер Вудвуд. Думаю, обойдёмся без шифровки. Можно я буду хвалить учеников вслух? Не цветами, а осмысленными, соответствующими случаю словами? Что касается учительских шуток, квадратных глаз и скрещённых рук, непременно учту ваши советы.
Я кивнул.
— Спасибо, тренер, — добавила миссис Бейкер. — Давайте я вам кое-что покажу, прежде чем вы уйдёте.
Она наклонилась и достала из нижнего ящика деревянную коробочку.
— Открывайте, — предложила миссис Бейкер.
Я открыл.
Внутри, на бархатной тёмно-красной ленте лежала большая серебряная медаль с надписью:
«Олимпийские игры — XVI — Мельбурн — 1956 год».
Миссис Бейкер откинулась на стуле.
— Это за эстафету четыре по сто метров. Вы же не думали, что я всю жизнь провела в школьных стенах?
Я вдруг понял, что именно так и думал. Наверно, все ученики думают, что учителя рождаются сразу взрослыми, прямо в классе, да ещё вооружённые красной ручкой.
— Идите домой, мистер Вудвуд, — сказала миссис Бейкер. — А завтра бегите как Джесси Оуэнс.
Наступили мартовские иды. Рассвет в пятницу пятнадцатого марта занялся какой-то буро-зелёный, цвета воды в стоячем пруду. Всё утро низкие зелёные и бурые облака нависали прямо над головой. Изредка, случайно столкнувшись, они раздвигались, приподнимались точно занавес, пропускали луч света, а потом снова смыкались плотно и мрачно.
Мы говорили шёпотом. И ждали, что события грянут прямо с неба.
Или с потолка, набранного из асбестовых плит.
Поскольку ожидание всегда быстро надоедает, я решил между делом, а точнее — между определительными придаточными и значимыми глаголами, рассказать Данни Запферу, где и как убили Юлия Цезаря. Сцена убийства — когда в Цезаря всаживают кинжал — намного лучше, чем та, где Джульетта сама в себя всаживает кинжал. Я решил разыграть эту сцену для Данни в лицах, со звуковыми эффектами — у меня они, кстати, получаются очень хорошо, недаром всё-таки я играл в «Буре», опыта набрался.
И тут миссис Бейкер выступила резко, прямо как Брут, решивший наконец разделаться с Юлием Цезарем. Уж не знаю, что на неё повлияло — зелёно-бурое небо, затянувшаяся простуда или что-то другое, но выступила она так:
— Мистер Вудвуд, я пять месяцев кряду разбирала с вами пьесы Шекспира не для того, чтобы вы принизили и опошлили его творчество. Это не дурной детектив, где все по очереди пыряют друг друга ножиком.
Я задумался. И решил, что она несправедлива.
— Но ведь правда пыряют! Все его герои убивают друг друга или себя. Макбет — Дункана, Макдуфф — Макбета, Брут — Цезаря, а потом себя. И Джульетта себя убивает, после того как Ромео отравился, но сначала Ромео отправил на тот свет Тибальта…
— Это всё, что вы вынесли из Шекспира?
Тут я вообще обиделся. Знает же, что это не так.
Миссис Бейкер протянула руку.
— Отдайте книгу.
Я откинул крышку парты.
— Шекспир пишет о могуществе добра, о честности и верности, — произнесла миссис Бейкер. — В его пьесах властвует любовь! Любовь, перед которой все армии, битвы, пушки… просто ничто… — Она смолкла, только губами шевелила, договаривая что-то про себя. А потом прошептала: — Весь Шекспир — о вечной любви. Отдайте мне книгу.
Я протянул ей том Шекспира, и тут класса открылась, вошёл мистер Гвареччи, а за ним — мистер Бредбрук и ещё два члена совета.
— Миссис Бейкер! — окликнул её директор.
Мы с миссис Бейкер продолжали держаться за книгу, я её так и не выпустил, а она не забрала.