Крушение планов на Кавказе и под Сталинградом
Когда стало очевидно, что Москва недоступна, а зима окончательно вступила в свои права, немцев охватил страх. Все указывало на то, что гитлеровскую армию ожидает такая же судьба, как великую армию Наполеона.
Следует отметить, что в эти тяжелые часы именно решение фюрера «не отступать» предотвратило распространение паники. Можно считать это свидетельством железной воли и крепких нервов, хотя на деле, скорее всего, было проявлением лишь тупого упрямства. Оно было принято вопреки советам генералов.
Гитлер сумел преодолеть назревавший кризис, но это стало началом конца. Летом 1942 года он снова устремился в глубь России. Но очень скоро в очередной раз он сбился с пути. Немцы не сумели взять Сталинград, потому что взоры фюрера были обращены в сторону Кавказа. Затем он потерял Кавказ и предпринял запоздавшую и неудачную попытку все-таки взять Сталинград.
С наступлением зимы он снова вспомнил о Москве. На этот раз следствием явилась катастрофа, от которой он так никогда и не оправился. Но даже тогда он еще мог начать затяжную войну, рассчитанную на изнеможение противника, укрепившись на обширном пространстве, которое ему удалось занять. Но он упорно придерживался мнения, что отступать нельзя, чем и ускорил падение Германии.
Зимний кризис
Из всего того, что мне говорили генералы, становится ясно, что немецкие армии, получив решительный отпор под Москвой в декабре 1941 года, оказались в серьезной опасности. Генералы настаивали, чтобы Гитлер отдал приказ отвести войска назад и оборудовать зимние позиции. Они подчеркивали, что войска не имеют практически ничего для ведения военных действий в условиях суровой зимы. Однако Гитлер отказывался слушать. Его категорический приказ гласил: «Армия не должна отступать ни на шаг. Каждый солдат обязан сражаться там, где находится в настоящий момент».
Казалось, следствием должна была стать неминуемая катастрофа. Однако последующие события показали, что его решение в тот момент было единственно верным. Вот что поведал генерал фон Типпельскирх, командовавший на Восточном фронте сначала корпусом, потом армией. «Фронтальная оборона стала значительно сильнее, чем была в войне 1914–1918 годов. Русские никак не могли прорвать наш фронт. Хотя они сумели обойти нас с флангов, но не обладали нужным опытом и средствами, чтобы удержать свое преимущество. Мы старались закрепиться в городах, являвшихся узлами автомобильных и железных дорог, – такова была идея фюрера – и в конце концов заняли прочные позиции. Положение было спасено».
Сейчас многие генералы думают, что в тех обстоятельствах решение Гитлера было наиболее правильным, хотя в то время и не были с ним согласны. «Это была его несомненная и великая заслуга, – вспоминал Типпельскирх. – Солдаты никогда не забывали о судьбе, постигшей армию Наполеона во время отступления из Москвы. Наше отступление, если бы началось, могло превратиться в неконтролируемое паническое бегство».
Другие генералы это подтвердили. Но Рундштедт язвительно заметил: «Именно действия Гитлера привели к созданию столь опасной ситуации. Ничего бы не произошло, если бы он позволил вывести войска вовремя».
Косвенное подтверждение этой позиции прозвучало в рассказе Блюментрита о происходившем на Московском фронте в декабре 1941 года. Из него следовало, что непоколебимая решимость Гитлера удержать свои войска под Москвой, в сочетании с общей нестабильностью и непредсказуемостью его командования, стала причиной ненужных жертв.
«После окончательной остановки под Москвой генерал фон Клюге предложил верховному командованию разумное решение – вывести войска на Угру, что между Калугой и Вязьмой, где уже частично была создана линия обороны. Последовало длительное обсуждение в ставке Гитлера, но все– таки мы получили неохотное разрешение. А тем временем русские не прекращали контратаковать, особенно на флангах. Только мы начали выводить войска, как поступил категорический приказ фюрера: «4-я армия не должна отойти назад ни на шаг».
Наше положение все время ухудшалось, потому что танковые части Гудериана находились в отдалении от нашего правого крыла, под Тулой, и их следовало вывести из затруднительного положения прежде, чем начинать общий отвод войск 4-й армии. Задержка послужила причиной дальнейшего обострения ситуации. Русские атаковали Гудериана и отбросили его части за Оку. В то же самое время танковые соединения Хёпнера на левом крыле подвергались сильной атаке русских, которые вот-вот могли обойти их с фланга.
В результате 4-я армия оказалась изолированной на выдвинутой вперед позиции. Угроза окружения стала весьма реальной. Реки замерзли и больше не были препятствием для ударов русских. Вскоре опасность стала еще более острой – русский кавалерийский корпус обошел с тыла наш правый фланг. В этом корпусе, помимо собственно кавалеристов, были пехотинцы, собранные из подмосковных деревень (в армию шли все, кто мог держать оружие).
В таком невеселом положении 24 декабря находилась 4-я армия. Причиной его был только запрет фюрера на временное отступление. Мой командир фон Клюге 15-го отбыл сменить заболевшего Бока, а я остался командовать армией. Рождество мы встретили в маленькой деревянной хижине – нашем штабе в Малоярославце, не выпуская из рук автоматов. Вокруг слышалась стрельба. Когда мы уже уверились, что ничто не спасет нас от окружения, выяснилось, что русские двигаются на запад, а вовсе не поворачивают на север, чтобы выйти к нам в тыл. Они упустили прекрасную возможность.
Однако ситуация оставалась угрожающей, поскольку Гитлер все еще тянул с решением. Только 4 января он, наконец, санкционировал вывод войск на Угру. Незадолго до этого я уехал с Восточного фронта, чтобы занять место заместителя начальника Генерального штаба, а командование армией принял генерал Кублер. Очень быстро выяснилось, что он не справляется с обязанностями, и ему на смену был назначен генерал Хейнрици, который сумел удержать армию на занятых позициях до весны и дальше, хотя противник обошел ее с обоих флангов».
Говоря об условиях, в которых должен был проходить вывод войск, Блюментрит отметил следующее: «Дороги настолько занесло снегом, что лошади проваливались в него до самых животов. Когда начался вывод дивизий, впереди шли солдаты с лопатами, расчищающие проезд для транспорта, передвигавшегося по ночам. При этом температура опустилась до 28 градусов ниже нуля».
Принятое Гитлером решение, возможно, и спасло Московский фронт от краха, но заплачено за это было очень дорого. «Наши потери были не слишком велики до решающей атаки на Москву, – рассказывал Блюментрит, – но многократно возросли зимой, причем как в людской силе, так и в технике. Люди гибли от холода». Интересные детали сообщил и Типпельскирх, который был дивизионным командиром во 2-м корпусе и зимовал на Валдае – между Москвой и Ленинградом. «В конце зимы численность дивизий снизилась до 5000 человек, а рот – до 50 человек».
Также, по его утверждению, «та зима сокрушила люфтваффе». Самолеты доставляли продовольствие и боеприпасы гарнизонам «ежей», оказавшимся в частичном окружении из-за фланговых атак русских. 2-му корпусу ежедневно требовалось 200 тонн различных грузов, для чего приходилось использовать ежедневно в среднем 100 транспортных самолетов. Однако из-за постоянного ненастья число самолетов часто приходилось увеличивать, чтобы осуществить необходимые перевозки в течение короткого промежутка летной погоды. Иногда снабжением одного только этого корпуса занимались 350 самолетов. Они часто бились, поскольку полетные условия были очень тяжелыми. Напряжение, с которым было связано снабжение по воздуху окруженных частей на чрезвычайно обширной территории, оказалось роковым для последующего развития люфтваффе.
Я много расспрашивал генералов о ходе и влиянии наступления русских зимой 1941/42 года. Все говорили о нервозной обстановке, сложившейся из-за фланговых ударов русской армии, но главный вывод, на мой взгляд, заключался в словах Блюментрита о том, что косвенные результаты оказались намного более серьезными, чем прямая опасность. «Главным следствием зимней наступательной кампании русских явился срыв планов германского командования на 1942 год. Той зимой погода представлялась для нас более страшным врагом, чем операции русских войск. Она не только вызвала падение морального духа в войсках, но и послужила непосредственной причиной больших потерь в людской силе, которые к концу зимы, пожалуй, сравнились с потерями русских».
Положение усугублялось растянутостью позиций немецких войск. «Средняя ширина фронта дивизии составляла 20–25 миль, даже в районе Москвы эта цифра уменьшалась разве что до 10–15 миль. Это создавало дополнительные трудности в доставке и распределении продовольствия, которые и без того были немалыми из-за отсутствия автомобильных и железных дорог».
Я поинтересовался, как Блюментрит может объяснить тот факт, что такой тонкий и растянутый фронт мог сдерживать и отражать атаки русских. Ведь приведенные им цифры выходили далеко за пределы, считавшиеся во время Первой мировой войны максимальными. Он ответил: «В той войне ширина фронта искусственно уменьшалась из-за глубины, на которую распределялась дивизия. Появление новых видов вооружения и усовершенствование существовавшего автоматического оружия сделали возможным некоторое увеличение ширины удерживаемого дивизией фронта. Другим важным фактором явилась мобильность оборонительных средств. Если атакующие части прорывали фронт, небольшие подразделения танков и мотопехоты зачастую имели возможность остановить их раньше, чем они успевали развить успех, своевременно нанеся контрудар».
Расширение возможностей в обороне подтолкнуло Гитлера к откровенным авантюрам и в наступлении. Тот факт, что армии удалось пережить зимний кризис, изрядно увеличил и без того гипертрофированную самоуверенность фюрера. Он решил, что его суждение, даже когда идет наперекор всем без исключения генералам, является единственно правильным и что ход событий это постоянно подтверждает. Отныне он вообще перестал обращать внимание на советы генералов.
После полученного под Москвой отпора он решительно избавился от Браухича и принял командование сухопутными силами на себя, что явилось дополнением к уже занимаемому им посту верховного командующего вермахтом, то есть вооруженными силами в целом. Объявление об отстранении Браухича явилось для легковерной публики очевидным доказательством вины военной верхушки в неудачах на фронте. Таким образом Гитлеру удалось одновременно убить двух зайцев – переложить вину с больной головы на здоровую и добавить себе власти. Блюментрит прокомментировал все это следующим образом: «В это время только адмиралы чувствовали себя вольготно. Гитлер ничего не знал о море, зато был абсолютно уверен, что о войне на суше знает все».
Но и у адмиралов были свои заботы. Так же как и наполеоновским адмиралам, им приходилось иметь дело с командующим, который был до мозга костей сухопутным человеком и не отдавал себе отчет в препятствиях, создаваемых Великобританией на море, и их косвенном влиянии на ход военных действий на суше». Они так и не смогли убедить Гитлера в первостепенной необходимости ликвидации военно-морских баз, если такая возможность появлялась у наземных войск.
Генералам не удавалось удержать Гитлера от опрометчивых шагов – для этого они были слишком профессиональными военными, иными словами, имели достаточно ограниченные взгляды, и к тому же являлись специалистами только в сухопутной войне. Узость взглядов снижала эффект от проявленной осторожности. В этой связи Клейст поделился со мной следующими ощущениями: «Новое поколение отрицательно отнеслось к учениям Клаузевица. Я заметил это, еще будучи в военной академии, да и потом, уже работая в Генеральном штабе. Конечно, его иногда цитировали, но книги не штудировали, как раньше. Его считали военным философом, а не наставником в области практики. К трудам Шлифена относились со значительно большим вниманием. Они казались более ценными с точки зрения практики, поскольку напрямую касались вопроса, каким образом армия, уступающая по силе противнику, а именно таковым всегда было положение немецкой армии, может одержать победу над превосходящей ее по численности и вооружению армией. Размышления Клаузевица всегда были фундаментальными, особенно его тезис о том, что война есть продолжение политики, но другими средствами. При этом подразумевалось, что политические факторы важнее, чем военные. Ошибка немцев заключалась в том, что они надеялись решить политические проблемы, достигнув военного успеха. При нацистах мы попытались несколько изменить афоризм Клаузевица и стали считать мир продолжением войны. Кроме того, Клаузевиц проявил удивительную прозорливость, предсказав серьезные трудности в деле завоевания России».
Планы на 1942 год
В течение зимы следовало решить вопрос, что делать дальше, то есть о планах на весну. Обсуждение их началось даже раньше, чем была предпринята последняя попытка взять Москву. Блюментрит рассказал по этому поводу следующее: «Некоторые генералы утверждали, что возобновление наступления в 1942 году невозможно и что разумнее остановиться на достигнутом. Гальдер также с большим сомнением относился к продолжению наступления. Фон Рундштедт был даже более категоричен и настаивал на выводе немецких войск на территорию Польши. С ним согласился фон Лееб. Остальные генералы не заходили так далеко, но все же проявляли обеспокоенность непредсказуемыми результатами кампании. После отстранения фон Рундштедта и фон Браухича оппозиция Гитлеру ослабла, и фюрер настоял на продолжении наступления».
В начале января Блюментрит стал заместителем начальника Генерального штаба. Он работал непосредственно под началом Гальдера и лучше, чем кто бы то ни было, знал мотивы, стоявшие за решением Гитлера. Со мной он поделился следующими соображениями.
«Первое. Гитлер надеялся в 1942 году достичь того, что не сумел в 1941-м. Он не верил, что русские могут увеличить свои силы, и решительно не желал замечать свидетельств того, что это происходит в действительности. Между ним и Гальдером шла «война мнений». Наша разведка располагала информацией о том, что русские заводы и фабрики на Урале и в других местах выпускают 600–700 танков в месяц. Гитлер мельком взглянул на представленные ему сведения и заявил, что это невозможно. Он никогда не верил в то, во что не желал верить.
Второе. Он не желал ничего слушать об отступлении, но, что делать дальше, не знал. При этом он чувствовал, что должен немедленно что-то предпринять, но это что-то должно было быть только наступлением.
Третье. Возросло давление со стороны ведущих промышленников Германии. Они настаивали на продолжении наступления, убеждая Гитлера, что не могут продолжать войну без кавказской нефти и украинской пшеницы».
Я спросил Блюментрита, рассматривал ли Генеральный штаб обоснованность этих заявлений и правда ли, что марганцевая руда, месторождения которой расположены в районе Никополя, была жизненно необходима сталелитейной промышленности Германии, как писали в то время. Сначала он ответил на второй вопрос, сказав, что ничего об этом не знал, поскольку был плохо знаком с экономическими аспектами войны. Я счел показательным тот факт, что немецкие военные стратеги не были знакомы с факторами, которые должны были являться основой для разработки операций. Далее он заявил, что ему сложно судить об обоснованности притязаний промышленников, поскольку представители Генерального штаба никогда не приглашались на совместные совещания. На мой взгляд, это является несомненным свидетельством стремления Гитлера держать военных в неведении.
Приняв судьбоносное решение продолжить наступление и проникнуть еще глубже на территорию России, Гитлер обнаружил, что уже не располагает силами, необходимыми для наступления по всему фронту, как это было год назад. Поставленный перед выбором, он долго сомневался, но все же устоял перед искушением идти на Москву и обратил свой взор в сторону кавказских нефтяных месторождений, не обращая внимания, что это означает растягивание фланга, как телескопической трубы, мимо основных сил Красной армии. Иными словами, если немцы доберутся до Кавказа, они будут уязвимы для контрудара в любой точке на протяжении почти тысячи миль.
Другим сектором, где предусматривались наступательные операции, являлся балтийский фланг. План 1942 года первоначально предполагал взятие Ленинграда в течение лета, обеспечив таким образом надежную связь с Финляндией и облегчив положение частичной изоляции, в котором она находилась. Все незанятые в этой операции части группы армий «Север», а также группа армий «Центр» должны были остаться на оборонительных позициях.
Специально для наступления на Кавказ была создана особая группа армий «А», командующим которой стал фельдмаршал фон Лист. Группа армий «Юг», уменьшенной численности, оставалась на ее левом фланге. Рейхенау сменил Рундштедта на должности командующего последней, но в январе скоропостижно скончался от сердечного приступа. Командующим армией стал Бок, который был отстранен до начала наступления. Группой армий «Центр» продолжал командовать Клюге, а на посту командующего группой армий «Север» Лееба сменил Буш. Объясняя последнее, Блюментрит сказал: «Фельдмаршал фон Лееб был настолько неудовлетворен решением продолжать наступление, что предпочел отказаться от командования. Он не желал участвовать в предстоящей авантюре. Этот человек искренне считал предстоящее мероприятие совершенно безнадежным с военной точки зрения и, кроме того, был ярым противником нацистского режима. Поэтому он был рад появившемуся поводу для отставки. Для того чтобы отставка была разрешена, ее причина должна была показаться Гитлеру достаточно веской».
В процессе дальнейшего обсуждения планов на 1942 год Блюментрит привел несколько общих наблюдений, которые, как мне кажется, представляются весьма важными. «Мой опыт штабной работы показывает, что во время войны основополагающие решения должны приниматься основываясь не на стратегических, а на политических факторах, и не на поле боя, а в тылу. Дебаты, предшествующие принятию решения, не отражаются в оперативных приказах. Документы не являются надежным руководством для историка. Люди, подписывающие приказ, часто думают совсем не то, что излагают на бумаге. Было бы неправильно считать документы, обнаруженные в архивах, достоверным свидетельством мыслей и убеждений того или иного офицера.
Эту истину я начал постигать еще довольно давно, когда под руководством генерала фон Хефтена работал над историей войны 1914–1918 годов. Он был удивительно добросовестным историком и научил меня технике выполнения исторических исследований, указал на встречающиеся трудности. Но до конца я все понял и осознал, только получив возможность делать собственные наблюдения и выводы в процессе работы в Генеральном штабе при нацистах.
Нацистская система породила некоторые странные побочные продукты. Немец, имеющий врожденное стремление к порядку и организации, больше, чем кто-либо другой, склонен к ведению записей. Но в ходе последней войны на свет появилось особенно много бумаг. В старой армии было принято писать короткие приказы, оставляющие исполнителям большую свободу. В последней войне ситуация изменилась, свобода начала все больше ограничиваться. Теперь в приказе следовало описать каждый шаг и все возможные варианты развития событий – только так можно было уберечь себя от взыскания. Отсюда и увеличение количества и длины приказов – что шло вразрез с нашим предыдущим опытом. Напыщенный язык приказов и изобилие превосходных степеней прилагательных в корне противоречили строгому старому стилю, основными достоинствами которого являлись точность и краткость. Однако наши новые приказы должны были оказывать пропагандистское, стимулирующее воздействие. Многие приказы фюрера и командования вермахта дословно воспроизводились в приказах нижестоящих органов. Только так можно было быть уверенными, что, если дела пойдут не так, как хотелось бы, нас не смогут обвинить в неправильной трактовке приказов вышестоящих лиц.
Условия принуждения в Германии при нацистах были почти такими же, как в России. Я часто имел возможность убедиться в их схожести. Например, в самом начале русской кампании я присутствовал на допросе двух высокопоставленных русских офицеров, взятых в плен в Смоленске. Они дали понять, что были совершенно не согласны с планами командования, но были вынуждены исполнять приказы, чтобы не лишиться головы. Только в подобных обстоятельствах люди могли говорить свободно – в тисках режима они были вынуждены повторять чужие слова и скрывать свои мысли и убеждения.
У национал-социализма и большевизма есть много общего. Во время одной из бесед в узком кругу, на которой присутствовал генерал Гальдер, фюрер признался, что очень завидует Сталину, проводящему более жесткую политику по отношению к непокорным генералам. Кроме того, Гитлер много говорил о проведенной перед войной чистке командного состава Красной армии. В заключение он заметил, что завидует большевикам – они имеют армию, насквозь пропитанную их собственной идеологией и поэтому действующую как единое целое. Немецкие же генералы не обладали фанатичной преданностью идеям национал-социализма. «Они по любому вопросу имеют свое мнение, часто возражают, а значит, не до конца со мной».
В ходе войны Гитлер нередко высказывал подобные мысли. Но ему все же были необходимы старые профессиональные военные, которых он втайне презирал, вместе с тем не мог без них обойтись, поэтому старался как можно более полно контролировать. Многие приказы и рапорты того времени имели как бы два лица. Сплошь и рядом подписанный документ не отражал действительного мнения человека, его подписавшего. Просто человек был вынужден это сделать, чтобы избежать хорошо известных тяжелых последствий. Будущие исторические исследователи – психологи и ученые – непременно должны помнить об этом особенном явлении».
Наступление на Кавказ
Наступление 1942 года было весьма своеобразным даже по своему первоначальному замыслу. Оно должно было начаться с линии Таганрог – Курск. Ее правый фланг – на Азовском море – располагался вблизи Ростова-на-Дону, а левый – в Курске – находился на 100 миль западнее. Наступление планировалось вести именно от этого «тылового» фланга. Целей было две – Кавказ и Сталинград, причем движение на Сталинград планировалось только в защитных целях, чтобы обезопасить фланг основного наступления на Кавказ. Взятие Сталинграда было намечено исключительно для решения этого стратегического вопроса.
Тот факт, что Сталинград не являлся главной целью немецкого наступления, вероятно, удивит многих. Ведь тем летом – решающим летом войны – название этого города было на устах не только у русских, но и у американцев, англичан, французов… Люди самых разных стран чувствовали, что их судьбы неразрывно связаны с этим непокоренным городом.
Подробнее о битве за Сталинград рассказал Клейст. «Взятие Сталинграда являлось для нас второстепенной задачей. Этот город просто-напросто был удобным местом, расположенным в «бутылочном горлышке» между Волгой и Доном. Там легче всего было заблокировать ожидаемую с востока атаку русских войск по нашему флангу. Вначале Сталинград был для нас только названием на карте». Блюментрит добавил: «Гитлер первоначально планировал пройти севернее Сталинграда в тыл русских армий под Москвой, но его разубедили, доказав, что такой план грешит излишним честолюбием. Кое-кто из ближайшего окружения фюрера поговаривал о предстоящем наступлении на Урал, но это уж точно было чистейшей фантазией.
Даже в том виде, в каком он был разработан, план представлялся весьма опасным, а в процессе его реализации стал еще более угрожающим.
Клейст, командовавший танковым переходом на Кавказ, быв вызван в ставку фюрера 1 апреля – не правда ли, зловещая дата? «Гитлер сказал, что мы должны захватить нефтяные поля не позднее осени – без этого Германия не сможет продолжать войну. Когда я заговорил о высоком риске, связанном с уязвимостью длинного незащищенного фланга, он сказал, что прикрытие будут осуществлять венгерские, румынские и итальянские части. Я предупредил его, как это уже неоднократно делали другие, что было бы большой ошибкой полагаться на этих вояк. Гитлер не стал слушать, заявив, что союзнические части будут использованы только на самых безопасных участках фронта – от Воронежа вдоль Дона до изгиба на юге, а также за Сталинградом до Каспия».
Предостережения немецких генералов, к которым в очередной раз не прислушался фюрер, оказались вполне оправданными. Тем не менее нельзя не признать, что на втором году войны немцы были не так уж далеки от успеха. В начале лета 1942 года русские еще не успели сконцентрировать свои силы. Им повезло, поскольку военная мощь Германии тоже изрядно уменьшилась. Если бы импульс оказался чуть более мощным, много локальных поражений русских войск вполне могли перерасти в один большой общий крах.
Летнее немецкое наступление 1942 года началось с ошеломляющего успеха. Дело в том, что русские армии, начавшие войну в июне 1941 года, понесли жестокие потери в живой силе и технике, а новые дивизии еще не появились на сцене. И немецким армиям на левом крыле удалось совершить быстрый бросок из Курска в Воронеж. Успеху способствовала малочисленность русских войск на этой территории – все резервы были сосредоточены севернее – вокруг Москвы. Еще одним весьма удачным для немцев фактором стало майское наступление русских на Харьков. Блюментрит вспоминал: «Оно отвлекло значительные силы русских, которые в противном случае могли бы помешать нашему наступлению… 4-я танковая армия шла в авангарде от Курска до Дона и Воронежа. Затем этот сектор заняла 2-я венгерская армия, а наши танки повернули на юго-восток и пошли по правому берегу Дона».
Вспоминая волнующие сообщения об упорном сопротивлении русских в Воронеже, якобы сорвавшем наступление немцев на Кавказ, я попросил остановиться на этом вопросе подробнее. Блюментрит ответил: «У нас никогда не было намерения миновать Воронеж и продолжать движение в восточном направлении. Мы имели приказ остановиться на Дону в районе Воронежа и занять там оборону в качестве флангового прикрытия юго-восточного наступления, которое велось силами 4-й танковой армии при поддержке 6-й армии Паулюса».
Движение по извилистому коридору между Доном и Донцом помогло прикрыть переход 4-й армии Клейста, которому была отведена важнейшая роль. Стартовав от Харькова, танки совершили стремительный бросок мимо Черткова и Миллерова на Ростов. 17-я армия, находившаяся к югу от Донца, присоединилась к наступлению, только когда Клейст достиг Ростова. Рассказывая об этом молниеносном ударе, Клейст подчеркнул, что его армия пересекла низовье Дона выше Ростова и пошла на восток по долине реки Маныч. Там русские взорвали дамбу, вызвав наводнение, поставившее под угрозу срыва грандиозные планы немцев. После двухсуточной задержки танкам все-таки удалось форсировать реку, после чего они повернули на юг и дальше пошли тремя отдельными колоннами. Сам Клейст находился в правой колонне, которая 9 августа вошла в Майкоп. В то же время центральная и левая колонны, двигавшиеся в 150 милях к юго-востоку, подходили к подножию Кавказского хребта. Движение танков поддерживалось пехотой 17-й армии.
Таким образом, уже через шесть недель после начала кампании немцы захватили самые западные нефтяные месторождения. Правда, до основных – за горами – они так и не добрались. «Основной причиной неудачи, – рассказывал Клейст, – стала нехватка горючего. Снабжение нашей армии велось по железной дороге через ростовское горло, поскольку черноморский маршрут считался небезопасным. Конечно, какое-то количество горючего поступало по воздуху, но его было недостаточно для поддержания необходимого темпа наступления. В результате пришлось остановиться именно тогда, когда наши шансы на успех были особенно велики.
Однако эта причина не была основной. Мы все– таки могли достичь цели, если бы бездарно не разбазаривали силы. У нас постоянно одну за другой забирали небольшие группы танков и отправляли их под Сталинград. Хуже того, помимо изрядной части танков я вскоре лишился зенитного корпуса и всей имевшейся в моем распоряжении авиации, кроме разведывательной.
Такое растаскивание армии по кускам, по моему твердому убеждению, внесло весомый вклад в наши последующие неудачи. На моем участке фронта русские неожиданно сконцентрировали 800 бомбардировщиков – они базировались на аэродроме в Грозном. И хотя только третья часть этих самолетов была годной к эксплуатации, даже такого количества оказалось достаточно, чтобы существенно замедлить наше наступление. Тем более, что у нас не было ни зениток, ни истребителей».
Отдавая должное упорной обороне русских в этом районе, Клейст поделился любопытным психологическим наблюдением. «В начале наступления мы почти не встречали сопротивления. Мне казалось, что солдаты больше думали о доме, чем о продолжении борьбы. В 1941 году все обстояло совсем не так. И, лишь вплотную приблизившись к Кавказу, мы были встречены местными войсками, которые сражались упорно и ожесточенно, поскольку защищали свои дома. Их решительное сопротивление оказалось необыкновенно эффективным еще и потому, что рельеф местности был исключительно труден для движения».
Клейст подробно остановился на последующих событиях, происходивших после взятия Майкопа, а затем сформулировал свою первую цель. Это был переход Ростов – Кавказ – Тифлис. Второй целью был Баку. Первое серьезное сопротивление немцам было оказано на Тереке. Тогда Клейст решил форсировать реку обходным маневром с востока и достиг успеха. Но затем немецкие танки снова были остановлены на труднопроходимом участке за Тереком, который был обрывистым и к тому же густо зарос лесом. Задержка, вызванная лобовым сопротивлением, усугублялась растянутостью левого фланга, почти потерявшегося в бескрайних степях между Сталинградом и Каспием.
«Русские стянули резервы из районов Южного Кавказа и Сибири, которые создали угрозу нашим войскам, находящимся на фланге, растянутом столь сильно, что русская кавалерия без особого труда обходила наши сторожевые посты. На этом фланге они сумели сконцентрировать крупные силы, чему немало способствовала железная дорога, построенная от Астрахани через степь в южном направлении. Она была уложена на скорую руку прямо по поверхности земли даже без фундамента. Попытка справиться с постоянно возрастающей угрозой, разрушив железную дорогу, оказалась бесполезной: на разрушенный участок сразу же снова укладывались рельсы и движение восстанавливалось. Мои передовые отряды вышли на берег Каспия, но этот успех ничего не дал, поскольку наши силы в этом районе сражались с неуловимым противником. Время шло, мощь русских войск неуклонно увеличивалась, угроза с фланга стала более чем реальной – удара можно было ожидать в любой момент».
Однако Клейст не прекращал попыток достичь поставленной перед ним цели, внезапно атакуя на разных участках фронта. Потерпев неудачу у Моздока, он повернул войска у Нальчика на западном фланге и достиг Орджоникидзе, одновременно нанеся сосредоточенный удар со стороны Прохладной. Клейст показал мне, как был выполнен этот сложный маневр, на карте, причем явно испытывал при этом профессиональную гордость и назвал сражение «изящным». Для участия в нем ему даже выделили авиацию. Но затем произошла задержка из-за плохой погоды, после чего русские нанесли контрудар. «В самом начале этой контратаки румынская дивизия, на которую я очень рассчитывал, неожиданно потерпела неудачу, что перечеркнуло все мои дальнейшие планы. Мы оказались в тупике».
Другие генералы подтвердили свидетельства Клейста о причинах неудачи, в первую очередь это касалось нехватки горючего. В ожидании доставки горючего танковые дивизии периодически останавливались на долгие недели. По этой же причине иногда оказывались обездвиженными и грузовики, которые должны были перевозить горючее, и тогда бензин для них доставляли на верблюдах. В общем, использовались все доступные средства, в том числе и «корабли пустыни». Ко всему сказанному Блюментрит добавил, что шансы немцев преодолеть сопротивление в горах снизились еще и из-за того, что их специальные части, предназначенные для ведения боевых действий в горных условиях, были отправлены вовсе не на поддержку армий Клейста, а в помощь 17-й армии, наступавшей по Черноморскому побережью на Батуми. Когда движение на Батуми было остановлено и поступило требование о подкреплении, многие из нас возражали. Споры разгорелись нешуточные. Тем, кто настаивал на необходимости продолжать наступление по берегу, мы обычно говорили: «Да, ребята, но только ведь нефть там», – при этом указывая на Баку. Тем не менее сторонников продолжения операций в районе Туапсе оказалось больше, в результате наши силы на Кавказе были раздроблены и оставались таковыми, пока не стало слишком поздно».
Распыление усилий, имевшее место на Кавказе, повторилось в более крупном масштабе при решении о направлении армий на Кавказ и в Сталинград. По этому вопросу у Блюментрита имелось особое мнение, отличное от общепринятого в то время. «Учитывая возросшее сопротивление, было верхом абсурда пытаться захватить Кавказ и Сталинград одновременно. Лично я считал, и высказывал свое мнение открыто, что прежде всего следует сконцентрировать максимальные силы для взятия Сталинграда. И хотя было почти невозможно возражать нашим промышленникам, в один голос утверждавшим, что для страны жизненно необходимо получить нефть, без которой нельзя продолжать войну, фактический ход событий доказал, что они были не правы. Воевали же мы до 1945 года, так и не заполучив нефтяные месторождения Кавказа».
Поражение под Сталинградом
Высшая ирония военной кампании 1942 года заключается в том, что Сталинград мог быть взят без особых усилий, если бы сразу же считался объектом первостепенной важности. Об этом много говорил Клейст: «4-я танковая армия находилась слева от меня. В конце июня она могла захватить Сталинград без боя, но была повернута на юг, чтобы помочь мне форсировать Дон. Мне не нужна была эта помощь – танки только создавали заторы на дорогах, используемых для движения моих частей. Когда же двумя неделями позже она снова повернула на север, русские уже успели собрать достаточно сил, чтобы ее остановить».
Никогда больше у немцев не появится столь радужных перспектив, как во второй половине июля. Стремительный бросок двух танковых армий не только вынудил русских покинуть выгодные позиции, но вверг их в состояние неразберихи – такой успех нельзя было не развить. Кстати, именно этим объясняется легкость, с которой немецкие танковые части прошли низовье Дона. Их просто некому было остановить – в тот момент они могли направиться в любую сторону – на юго-восток к Кавказскому хребту или на северо-восток к Волге. Подавляющая часть русских войск все еще оставалась к западу от нижнего течения Дона – танки опередили отступавших.
Когда же 4-я армия была временно повернута на юг и упустила шанс с ходу взять Сталинград, ситуация начала меняться. Русские получили время собрать силы для обороны Сталинграда. После первой остановки немцам пришлось ждать, пока 6-я армия Паулюса пробьется к Дону, очистит от противника территорию в излучине реки и также примет участие в атаке на Сталинград. Однако ее прибытие задерживалось, причем не только из-за того, что пехотинцы шли пешим маршем, но и по той причине, что ее боевая мощь постоянно и неуклонно уменьшалась – дивизии одну за другой оставляли для охраны растягивающегося фланга в среднем течении Дона.
К тому времени, как началось решающее наступление на Сталинград, – это произошло во второй половине августа – русские успели собрать резервы. А у немцев остановка следовала за остановкой. Русским было проще доставлять подкрепление в Сталинград с Кавказа, чем из других районов страны – он располагался ближе всего. Постоянные задержки чрезвычайно раздражали Гитлера. Само название – «город Сталина» – казалось ему вызовом. Фюрер не останавливался ни перед чем, отвлекал дивизии с любых других участков фронта и направлял их в Сталинград.
Трехмесячная борьба, по крайней мере с немецкой стороны, велась тактикой «стенобитного тарана». Чем ближе немцы подходили к городу, тем меньше у них оставалось пространства для тактического маневра – рычага для ослабления сопротивления. Одновременно сужение фронта облегчало защитникам города задачу сосредоточения резервов в любой опасной точке обороняемого района. Чем дальше немцы проникали в густо застроенный город, тем медленнее становилось продвижение вперед. На завершающем этапе осады ширина фронта достигла полмили, считая от западного берега Волги, и к тому времени их удары уже изрядно ослабели из-за больших потерь. Каждый шаг вперед стоил дороже и приносил все более скудный результат.
Трудности уличной борьбы, с которыми столкнулись в Сталинграде немцы, усиленные упорным сопротивлением русских, пожалуй, были даже более тяжелыми, чем те, что испытывали защитники города. Русским больше всего мешало то, что снабжение города и доставка подкреплений осуществлялись паромами и баржами, которым приходилось многократно пересекать реку под обстрелом. Это снижало возможности русских. В результате им, вне всякого сомнения, приходилось нелегко. Давление на них было тем более велико, поскольку верховное командование, произведя точные стратегические расчеты, укрепляло силы защитников не слишком щедро, предпочитая, в предвидении контрнаступления, сконцентрировать подавляющее большинство резервов на флангах. На последнем этапе осады только в двух случаях в Сталинград были направлены дивизии из числа тех, что собирались для участия в контрнаступлении. Тем не менее защитники города не отступили.
История обороны Сталинграда получила широкое освещение в русской печати. С немецкой стороны свидетельств было немного, потому что большинство командиров вместе со своими войсками оказались в плену у русских. Немногие уцелевшие рассказывали, что сражение было долгим и скучным – русские защищали каждый квартал, каждый дом, а силы наступавших день ото дня уменьшались. Причем надежды немцев растаяли как дым задолго до того, как инициатива окончательно перешла в руки их противников. Но они были вынуждены атаковать снова и снова, подчиняясь истерическим приказам фюрера.
Было бы небезынтересно ответить на вопрос, каким же все-таки образом наступление на Сталинград обернулось ловушкой для участвовавших в нем армий. Что касается развала флангов, его можно было предвидеть задолго до того, как это случилось в действительности. Блюментрит по этому поводу сказал: «Опасность для наших растянутых флангов увеличивалась постепенно, но она стала очевидной достаточно рано, чтобы ее осознал любой военачальник, имеющий глаза и мозги. В течение августа русские накапливали силы на другой стороне Дона – к юго– востоку от Воронежа. Произведенные ими короткие и дерзкие вылазки явно были направлены на выявление слабых мест в линии немецкой обороны вдоль Дона. Эти пробные атаки позволили выяснить, что 2-я венгерская армия занимает оборону в секторе к югу от Воронежа, а за ней расположена 8-я итальянская армия. Риск еще более увеличился в октябре, когда позиции на крайнем юго-восточном участке обороны – у излучины Дона к западу от Сталинграда – заняли румыны. В общем, этот «союзнический» фронт был лишь слегка укреплен немецкими частями.
Получив информацию, что русские атаковали итальянский сектор, в результате чего образовалась большая брешь, Гальдер отправил туда меня. Разобравшись в ситуации, я выяснил, что атака была проведена силами всего лишь одного русского батальона, который обратил в бегство целую итальянскую дивизию. Я немедленно принял меры по ликвидации последствий прорыва, закрыв проход альпийской дивизией и частью 6-й немецкой дивизии.
Проведя в итальянском секторе десять дней, я вернулся и подал письменный рапорт, где указал, что такой длинный оборонительный рубеж на фланге создать вряд ли удастся. Железнодорожные станции расположены в 200 километрах за линией фронта, а значит, доставить большое количество леса, необходимое для строительства оборонительных сооружений, будет почти невозможно.
Ознакомившись с рапортом, генерал Гальдер потребовал, чтобы наше наступление было остановлено. В качестве оснований приводилось значительное сопротивление противника и возрастающая опасность для сильно растянутого фланга. Но Гитлер ничего не желал слушать. В сентябре отношения между Гитлером и Гальдером заметно ухудшились, все чаще вспыхивали споры. Те, кому довелось видеть, как фюрер обсуждает свои планы с Гальдером, получили незабываемое впечатление. Фюрер обычно водил руками по карте, сопровождая свои телодвижениями короткими командами: «Пробиться туда, прорваться сюда…» Его идеи отличались неопределенностью и выдвигались без учета местных условий и трудностей. Не приходилось сомневаться, что он бы с радостью избавился от Генерального штаба в полном составе – фюрер не мог не понимать, что там у него мало сторонников.
В конце концов генерал Гальдер заявил, что отказывается брать на себя ответственность за продолжение наступления в условиях приближающейся зимы. В конце сентября он был смещен со своего поста и заменен генералом Цейтцлером, в то время бывшим начальником штаба у Рундштедта на западе. А меня отправили на запад на место Цейтцлера.
Впервые получив столь высокий пост, прибывший на место Цейтцлер поначалу не волновал Гитлера постоянными возражениями, как это делал его предшественник. А поскольку теперь Гитлера никто не останавливал (кроме русских, конечно), наши армии увязли еще глубже. Очень скоро Цейтцлер разобрался в происходящем и утратил владевшие им в самом начале иллюзии. Он тоже стал спорить с фюрером, доказывая, что невозможно и в корне неправильно держать наши армии под Сталинградом всю зиму. Когда ход событий подтвердил правоту Цейтцлера, Гитлер изменил отношение к своему протеже. Он не уволил Цейтцлера, но держал его на расстоянии».
Подводя итоги, Блюментрит сказал: «На этот раз не существовало риска превращения отступления в паническое бегство, потому что наши войска уже имели опыт ведения войны в зимних условиях и избавились от страха перед неведомым, владевшим ими годом ранее. Но они не были достаточно сильны, чтобы удержаться на занятых позициях, в то время как силы русских день ото дня возрастали. Но Гитлер не отступил. Его пресловутый «инстинкт» не подвел его в 1941 году, поэтому фюрер ни минуты не сомневался, что окажется правым и сейчас. Он настоял на своем – «не отступать». И когда русские начали свое зимнее контрнаступление, наши армии под Сталинградом оказались в окружении и были вынуждены сдаться. Мы были уже слишком слабы, чтобы пережить еще и эту потерю. Отныне чаша весов склонилась не в нашу сторону».