Последняя авантюра Гитлера – второй удар в Арденнах
Мрачным туманным утром 16 декабря 1944 года немецкая армия нанесла удар в Арденнах, который оказался совершенно неожиданным для союзников. Американские и английские генералы пребывали в уверенности, что немцы уже не смогут собрать силы для наступления. Сюрприз оказался тем более неприятным, что немцы сумели прорвать американский фронт в Арденнах и угрожали отрезать армии союзников друг от друга. Тревога царила повсеместно. Высказывалось мнение, что немцы могут дойти до побережья Канала и устроить второй Дюнкерк.
Это была последняя авантюра Гитлера – самая безрассудная из всех.
Хотя с немецкого конца телескопа все выглядело по-другому. Наступление, конечно, было долгожданным шансом, но было произведено в обстановке ужасной неразберихи. Союзники назвали его «наступлением Рундштедта», и любое упоминание об этом неизменно действовало на фельдмаршала как красная тряпка на быка. Фон Рундштедт с самого начала не испытывал никаких иллюзий относительно перспектив разработанного плана. В действительности он не имел к этой операции почти никакого отношения. Ему не удалось отговорить Гитлера от нее, поэтому он устранился, предоставив Моделю право действовать на свое усмотрение.
Решение о наступлении было принято лично Гитлером, он же составил стратегический план, который был бы воистину превосходен, если бы Германия все еще обладала достаточными силами. В этом случае у немцев были бы все шансы на успех. Тем, что в самом начале был достигнут впечатляющий успех, немцы обязаны тактическим решениям, предложенным молодым генералом Мантейфелем, которому в ту пору едва исполнилось сорок семь лет. Он же убедил Гитлера согласиться. Фюрер ни за что не стал бы слушать аргументы убеленных сединами генералов, которым не доверял, но к молодым людям и новым идеям относился с пониманием. Он считал Мантейфеля одним из своих личных открытий.
Первоначальный успех был достигнут также и благодаря величайшей секретности, которой была окружена подготовка. Тайна охранялась столь тщательно, что это временами мешало. Отсутствие информации явилось причиной неразберихи, уменьшившей шансы на успех атаки. Но еще задолго до того, как план окончательно провалился, Гитлер заявил о необходимости продолжения атаки любой ценой, наложив вето на отступление. Если бы союзники двигались хотя бы немного быстрее, немецкие армии вполне могли оказаться в ловушке. Но, даже избежав столь печальной участи, они оказались изрядно потрепанными. Понесенные в Арденнах потери оказались роковыми для перспективы организации продолжительной обороны Германии.
Возможность проследить за развитием событий глазами видных немецких военачальников представляется заманчивой и весьма поучительной. Прежде всего речь идет о фон Рундштедте, который в начале сентября был восстановлен в должности главнокомандующего на западе. Это было, когда союзники уже приближались к Рейну и Гитлеру потребовалась фигура, пользовавшаяся безусловным доверием поредевших армий. Далее идет Модель, бывший не слишком сильным стратегом, зато обладавший неиссякаемой энергией. Он удивительным образом умел находить резервы там, где их уже давно не могло быть даже теоретически. Кроме того, Модель был одним из немногих генералов, отваживавшихся спорить с Гитлером. В последние дни войны Модель покончил жизнь самоубийством. Моделю подчинялись два командира танковых армий – Зепп Дитрих и Мантейфель. Зепп Дитрих был видной фигурой в СС, движущей силой многих начинаний. Своей агрессивностью он привлек внимание фюрера. Рундштедт считал этого человека ответственным за неумелые действия во время решающей стадии наступления. Мантейфель был профессиональным солдатом более молодой школы и истинным аристократом. Человек, обладавший спокойным достоинством, чем-то напоминавший Рундштедта, он в то же время был страстным приверженцем новых, прогрессивных идей. В течение года он сделал головокружительную карьеру, пройдя путь от командира танковой дивизии до командующего армией. Мало того что он был генератором идей, которые легли в основу плана Арденнского наступления, удар, нанесенный его частями, явился одним из самых угрожающих. Поэтому далее я приведу его рассказ, дополненный свидетельствами, полученными из других источников.
Являясь настоящим профессионалом своего дела, Мантейфель ничего не имел против воспоминаний о сражениях, в которых участвовал, – он снова вел людей в бой, только на этот раз сидя за столом. Вместе с тем он имел философский склад ума и не раздувал чрезмерно постигшие его армию неудачи. Он обладал тонким чувством юмора, не покинувшим его даже в суровых условиях лагеря, где содержались немецкие генералы. Мантейфель, как и все остальные генералы, беспокоился о судьбе своих близких и не знал, увидит ли их еще когда-нибудь. Обстановка в мрачном лагере, спрятавшемся в отдаленном уголке окруженной горами равнины, была угнетающей, даже если бы его не окружал забор из колючей проволоки, провоцировавший приступы клаустрофобии. Посетив его в один из сумрачных зимних дней, я заметил Мантейфелю, что Гриздейл – не слишком приятное место зимой, но летом здесь будет лучше. Он с улыбкой ответил: «Что вы, здесь вполне можно жить. Бывает и хуже. Боюсь, что следующую зиму мы проведем на пустынном скалистом острове или же на корабле, бросившем якорь в центре Атлантики».
План
«План наступления в Арденнах, – сказал мне Мантейфель, – был от начала до конца составлен штабом вермахта и направлен нам, как приказ Гитлера. Его целью было достижение решающей победы на западе силами двух танковых армий – 6-й армии Дитриха и 5-й армии, которой командовал я. 6-я армия должна была ударить на северо-восток, пересечь Маас между Льежем и Юи и двигаться на Антверпен. Это было направление главного удара, для которого были выделены крупные силы. Моей армии предстояло следовать по более извилистому маршруту, перейти Маас между Намюром и Динаном и двигаться вперед на Брюссель, осуществляя прикрытие с фланга. На третий или четвертый день 15-я армия под командованием генерала Блюментрита при поддержке усиленного 12-го корпуса СС должна была нанести удар с северо-востока по направлению к Маастрихту, тем самым оказав содействие 6-й танковой армии, двигавшейся на Антверпен. Замысел фюрера заключался в том, что Арденнское наступление к тому времени уже отвлечет резервы союзников на помощь американцам, поэтому второй удар, хотя и менее сильный, будет иметь шанс на успех.
Цель операции заключалась в том, чтобы, отрезав британские армии от баз снабжения, заставить их эвакуироваться с континента».
Гитлер воображал, что, если он сумеет организовать этот второй Дюнкерк, Великобритания выйдет из войны, а значит, он получит передышку, которая позволит ему сосредоточить все свои силы на том, чтобы остановить русских.
Рундштедт рассказывал: «Получив в начале ноября этот план, я был потрясен. Гитлер даже не потрудился узнать мое мнение по этому поводу, оценить наши возможности. Любому грамотному человеку было бы ясно, что имеющиеся в моем распоряжении силы совершенно недостаточны для осуществления столь амбициозного плана. Модель был со мной полностью согласен. Ни один солдат не смог бы поверить в возможность достичь Антверпена. Но я уже хорошо знал, что Гитлера бесполезно убеждать в невозможности чего бы то ни было. Обсудив положение с Моделем и Мантейфелем, я решил, что единственная возможность отвлечь Гитлера от фантастических прожектов заключалась в том, чтобы заинтересовать его альтернативным вариантом, который понравился бы фюреру и одновременно имел бы хотя бы какие-то шансы на успех. Таковой была идея ограниченного наступления, имевшего целью оттеснить клин союзников, закрепившихся в районе Ахена».
Мантейфель рассказал мне об их рассуждениях и выводах более подробно. «Мы были едины в мнении, что план фюрера совершенно неприемлем. Стратегические диспозиции были изначально ошибочны и предусматривали нешуточную угрозу для флангов, которые нечем было укрепить. К тому же для такой масштабной операции у нас отсутствовало достаточно боеприпасов. Кроме того, серьезным препятствием было безусловное превосходство авиации союзников в воздухе. Мы знали, что союзники только что получили свежее подкрепление, а в Англии уже готовится следующее. Я особенно подчеркнул тот факт, что мы имели все основания ожидать скорого появления парашютно-десантных дивизий, которые уже были готовы к отправке в Англии. Также я напомнил, что хорошие дороги за Маасом облегчат передвижение союзников.
Мы составили рапорт командованию вермахта, где отмечали, что не располагаем достаточными силами, чтобы организовать широкомасштабное наступление. Одновременно мы предложили видоизмененный план, в соответствии с которым 15-я армия с укрепленным правым флангом нанесет удар к северу от Ахена по направлению к
Маастрихту. 6-я танковая армия ударит к югу от Ахена, имея конечную цель – установить плацдарм за Маасом в районе Льежа. Это отвлечет внимание и, соответственно, силы союзников. 5-я танковая армия ударит от Эйфеля через Арденны к Намюру. Ее цель – занять там плацдарм. Затем армии повернут и начнут теснить союзников вдоль Мааса. Если сопротивление союзников будет сломлено, они смогут развить успех и двинуться к Антверпену, если же нет, им не следует лезть на рожон».
Мантейфель сказал, что они могли рассчитывать разве что потеснить американцев, которые прорвались за Маас до самой реки Рур. Но только он бы предпочел подождать, пока союзники начнут новое наступление, а пока собрать все бронетанковые силы Германии в кулак для нанесения концентрированного контрудара. Рундштедт, по утверждению Блюментрита, придерживался того же мнения. «В действительности фельдмаршал был против любых наступательных операций с нашей стороны, – сказал Блюментрит. – Он считал, что необходимо защищать Рур, а значит, все танковые силы держать в готовности за этой линией, создав резерв для контратаки в случае прорыва. В дальнейшем он хотел придерживаться оборонительной стратегии».
Поскольку Гитлер отклонил эту идею, следовало прибегнуть к высочайшему дипломатическому искусству, чтобы заставить его немного видоизменить свой наступательный план, привести его в вид, позволявший надеяться хотя бы на минимальный успех, не подвергая при этом слишком большому риску и без того малочисленные силы.
Мантейфель объяснил, что границы и направление предлагаемых ударов были близки к задуманным Гитлером, во всяком случае, на первый взгляд они не очень отличались. Предлагая альтернативный план, генералы особо подчеркивали тот факт, что если удастся сломить сопротивление, тогда можно будет развить успех и дойти до Антверпена. «4 ноября, если мне не изменяет память, мы отправили этот план командованию вермахта для передачи Гитлеру. Мы особо подчеркнули, что не сможем начать наступление до 10 декабря – первоначально Гитлер установил дату 1 декабря».
Далее Мантейфель рассказал следующее: «Гитлер отклонил нашу инициативу и остался при своем мнении. Но мы знали, что обычно фюрер не торопится с ответом, поэтому начали готовиться к исполнению плана на основе наших, более умеренных предложений. Все дивизии моей 5-й танковой армии были собраны и расположились на обширном пространстве между Триром и Крефельдом, поэтому ни шпионы, ни местное население не должно было догадаться, что намечается. Войскам объявили, что они готовятся противостоять ожидаемой атаке союзников на Кёльн. О действительных планах знали всего несколько офицеров».
6-я танковая армия находилась в районе между Ганновером и Везером. Ее дивизии были отведены с линии фронта для переформирования. Забавно, но Зепп Дитрих ничего не знал о своей задаче и плане по ее реализации. Он был проинформирован только непосредственно перед началом операции. Большинство командиров дивизий получили уведомление только за несколько дней. Армия Мантейфеля перешла на исходные позиции в течение трех дней.
Изъяны
Стратегическая маскировка способствовала достижению внезапности, но за строжайшую секретность пришлось заплатить дорогую цену.
Командиры, которых поставили перед фактом перед началом операции, имели слишком мало времени на изучение проблемы, разведку и другие подготовительные мероприятия. В результате было допущено множество просчетов, и после начала атаки не обошлось без задержек. Гитлер, не выходя из штаба, разработал вместе с Йодлем план и считал, что этого достаточно для его исполнения. Он пренебрегал такими несущественными, по его мнению, деталями, как местные условия или проблемы исполнителей. Кроме того, ему был свойствен необоснованный оптимизм относительно участвующих в операции сил.
Рундштедт заметил: «Мы не имели подкрепления, не было организовано должным образом снабжение боеприпасами. Число танковых дивизий было достаточно велико, но количество танков в каждой было совершенно недостаточным – они были сильными только на бумаге. (Мантейфель сказал, что в двух танковых армиях насчитывалось всего 800 танков, что бросает несколько иной свет на заявление союзников, основанное, по-видимому, на числе танковых дивизий, что им противостояли самые мощные танковые силы, когда-либо действовавшие вместе в той войне.)
Самым острым дефицитом оставался бензин. Мантейфель сказал: «Йодль нас заверил, что будет обеспечена поставка достаточного количества бензина, чтобы мы могли поддерживать нужную скорость движения. На деле все оказалось совсем не так. Первую ошибку допустило командование вермахта. Служившие там офицеры владели типичными математическими методами расчета количества бензина, необходимого для передвижения дивизии на 100 километров. Опыт, полученный мной в России, показал: высчитанную таким образом расчетную цифру следует, как минимум, удвоить, чтобы получить действительное количество бензина, необходимое в боевых условиях. Йодль этого не понимал.
Принимая во внимание дополнительные трудности, с которыми нам, весьма вероятно, придется столкнуться при ведении боевых действий в зимних условиях на такой сложной местности, как Арденны, я сказал лично Гитлеру, что расчетную цифру необходимо увеличить минимум в пять раз. В действительности, когда началось наступление, мы располагали количеством бензина только в 1,5 раза превышающим расчетное. Хуже того, бензин в основном находился в бочках, погруженных на грузовики, которые двигались далеко от танков – по восточному берегу Рейна. Когда же туман рассеялся и в небе снова появились самолеты союзников, продвижение колонны отнюдь не ускорилось».
Войска, не ведавшие о нашей слабости, продолжали упорно верить в гений фюрера и ожидали обещанной им победы. Рундштедт сказал: «Моральный дух войск, принимавших участие в наступлении, на первом этапе был на удивление высок. В отличие от своих более информированных командиров, они искренне верили в победу».
Новая тактика
В самом начале шансы немцев возросли благодаря двум факторам. Первый заключался в тонкости американской обороны в Арденнах. Немцы имели достаточно полную информацию о союзниках, поэтому для них не являлся секретом тот факт, что на 75-мильном участке расположено только 4 дивизии. Гитлер всегда тонко чувствовал ценность внезапности, и он решил воспользоваться этой слабостью, ясно доказывающей, что, несмотря на печальный опыт 1940 года, союзническое командование не готово к широкомасштабному наступлению противника по нелегкой для передвижения территории.
Второй благоприятный фактор заключался в принятой тактике. Она не была частью первоначального плана. Мантейфель рассказывал: «Увидев приказы Гитлера о наступлении, я был потрясен – в них был указан даже способ и время атаки. Артиллерия должна была открыть огонь ровно в 7.30, наступление пехоты было назначено на 11 часов. В промежутке предусматривалась массированная бомбардировка силами авиации люфтваффе штабов и линий связи союзников. Танковые дивизии должны были вступить в действие только после прорыва пехоты. Артиллерия была распределена вдоль всей линии фронта планируемой атаки.
В некотором отношении это представлялось неразумным, поэтому я немедленно наметил другой способ и объяснил свои соображения Моделю. Модель согласился, но ехидно заметил: «Вам бы лучше доложить все это фюреру». Я ответил, что непременно это сделаю, если он отправится со мной. Итак, 2 декабря мы двое отправились в Берлин к Гитлеру.
Для начала я заметил, что никто из нас не знает, какая погода установится в день атаки, и нет никакой гарантии, что люфтваффе сумеет выполнить свою задачу, тем более перед лицом превосходства авиации противника. Далее я напомнил Гитлеру о двух известных случаях в Восгесе, когда танковые дивизии не могли двигаться при дневном свете. После этого я указал, что, начав обстрел в 7.30, наша артиллерия достигнет только одного – разбудит американцев, и они получат три с половиной часа на подготовку к нашему наступлению. Я также отметил, что немецкая пехота уже не так хороша, как была раньше, и вряд ли сумеет проникнуть так глубоко в позиции противника, как было необходимо, тем более на такой сложной территории. Американская оборона представляла собой цепь передовых оборонительных постов, а основная линия обороны находится в некотором отдалении от них, и проникнуть сквозь нее будет далеко не так просто, как хотелось бы.
Я предложил Гитлеру ряд изменений: во-первых, перенести начало наступления на 5.30 – в этом случае темнота станет прикрытием. Это ограничит поле деятельности для артиллерии, но зато позволит ей сконцентрироваться на некоторых ключевых мишенях – батареях противника, складах боеприпасов и штабах, расположение которых было точно установлено.
Во-вторых, я предложил сформировать «штурмовые батальоны», куда включить наиболее квалифицированных солдат и офицеров. (Офицеров я подбирал лично.) Эти штурмовые батальоны должны были выступить в темноте ровно в 5.30 утра, без прикрытия артиллерийского огня и проникнуть между передовыми оборонительными постами. По возможности они будут избегать столкновений с противником, стараясь проникнуть как можно глубже без боя.
Прожектора зенитчиков могли обеспечить для наступающих необходимое освещение, направляя свои лучи на облака, откуда они будут отражаться на землю. Незадолго до этого я имел возможность лично наблюдать нечто подобное в действии и не сомневался, что это нам поможет быстро проникнуть в глубь позиций противника до рассвета». (Представляется весьма любопытным, что Мантейфель, похоже, не подозревал, что британцы уже пользуются «искусственным лунным светом». И хотя он неоднократно утверждал, что на него произвела большое впечатление моя книга «Будущее пехоты», увидевшая свет в 1932 году, вероятно, он забыл, что именно это было в ней предложено.)
Вернувшись к рассказу, Мантейфель первым делом заметил: «Изложив Гитлеру мои предложения, я постарался дать понять, что, если мы хотим иметь хотя бы минимальные шансы на успех, ничего другого сделать невозможно. Я подчеркнул, что к 4 часам пополудни будет уже темно. После начала наступления в 11.00 у нас будет только пять часов на прорыв. Причем успех очень сомнителен. Если же принять мою идею, мы получим пять с половиной часов дополнительного времени. С наступлением темноты я смог бы ввести в действие танки. Они должны будут двигаться ночью, обогнать пехоту и на рассвете следующего дня атаковать главные позиции».
Если верить Мантейфелю, Гитлер принял все его предложения без возражений. Это было важно. Создавалось впечатление, что он действительно был расположен выслушивать предложения тех немногих генералов, которым верил. Кстати, Модель тоже принадлежал к их числу. Но он инстинктивно не доверял большинству старых генералов, а, полагаясь на собственный штаб, понимал, что его ближайшему окружению не хватает боевого опыта.
«Кейтель, Йодль и Варлимонт никогда не были на фронте. Из-за недостатка боевого опыта они часто недооценивали практические трудности и всячески поддерживали веру Гитлера в неосуществимое. Гитлеру следовало больше прислушиваться к боевым командирам, обладавшим практическим опытом».
Шансы на успех наступления, увеличившиеся было благодаря тактическим изменениям, снова уменьшились из-за сокращения сил, которые должны были в нем участвовать. Боевые командиры вскоре получили удручающие новости: часть обещанных им сил будет спешно отправлена на восток – там русские теснили немцев по всему фронту. В итоге пришлось отказаться от атаки Блюментрита на Маастрихт, предоставив таким образом союзникам возможность свободно подтянуть резервы с севера. Более того, 7-я армия, которой предстояло наступать, одновременно осуществляя фланговое прикрытие другого крыла наступления, осталась всего с несколькими дивизиями и без танков. Мантейфель, услышав об этом, чрезвычайно встревожился, потому что 2-го сам сказал Гитлеру, что, по его мнению, американцы направят свой главный контрудар из района Седана на Бастонь. «Я подчеркнул, что в Бастони сходится много дорог».
И все же амбициозные цели наступления не изменились. Представляется любопытным и то, что ни Гитлер, ни Йодль, похоже, не осознавали последствий создавшейся обстановки для темпа наступления. «Срок выхода к Маасу в деталях не обсуждался, – удивлялся Мантейфель. – Я думал, что Гитлер понимает: в зимних условиях и при существующих ограничениях быстрое наступление невозможно. Однако из всего, что я потом услышал, стало ясно: Гитлер пребывает в уверенности, что наступление может вестись в более высоком темпе, чем это было практически возможно. На Маас нельзя было выйти на второй или третий день, как предполагал Йодль. Он и Кейтель поощряли необоснованные оптимистические иллюзии Гитлера».
После отказа Гитлера принять «ограниченный план» Рундштедт отошел на задний план, предоставив Моделю и Мантейфелю, у которых был шанс оказать влияние на Гитлера, сражаться за изменение технических деталей. Блюментрит с горечью заметил: «Главнокомандующий войсками на западе больше не имел права голоса. От него ожидали только механического исполнения оперативных приказов фюрера, который стремился управлять даже мельчайшими деталями. Он не имел права вмешиваться и как-то влиять на ход событий». В итоговом совещании, прошедшем 12 декабря в штабе в Зигенберге, Рундштедт принял только формальное участие. Зато на нем присутствовал Гитлер, который и решал все текущие дела.
Проигрышная карта
В начале одной из моих бесед с Мантейфелем я поднял вопрос об использовании парашютно-десантных сил. Я сказал, что во время предвоенной поездки по Арденнам был потрясен тем фактом, что возможности для танковых маневров в этом регионе были намного больше, чем было принято считать, а уж представления традиционно мыслящего французского командования они превосходили многократно. Хотя были и очевидные трудности – дороги спускались в долины по крутым склонам, здесь же протекали реки – при хорошо организованной обороне это могло стать серьезным препятствием. Тогда мне показалось, что наступательный ответ должен заключаться в применении на участках этих стратегических дефиле воздушно-десантных сил и завладеть ими до начала танкового наступления. Поэтому в моих комментариях к Арденнскому наступлению я отметил, что не сомневался в использовании немцами парашютного десанта. Однако выяснилось, что они этого не сделали. И мне очень хотелось узнать у Мантейфеля почему.
Он ответил: «Я совершенно согласен с вашим определением характера трудностей, возникающих в Арденнах, и думаю, что использовать парашютно-десантные войска так, как вы предлагаете, – прекрасная идея. Они могли бы без особого труда открыть запертую дверь. Но во время обсуждения плана наступления, насколько я помню, вопрос об этом даже не поднимался. Да и в любом случае парашютно-десантные силы, имевшиеся в нашем распоряжении, были более чем скудными. У нас не хватало ни самолетов, ни людей. Опасная ситуация на Восточном фронте заставила Гитлера бросить их в бой, как обычных пехотинцев. Элитными войсками затыкали дыры в обороне. Некоторые дивизии были выведены в Италию и там участвовали в боевых действиях. Результатом всего перечисленного стал весьма прискорбный факт: для наступления в Арденнах у нас осталось только 900 парашютистов. Они участвовали в наступлении 6-й танковой армии».
Мантейфель рассказал, что после захвата Крита в 1941 году немецкий парашютный десант использовался крайне неэффективно. Парашютисты готовились нанести удар по Мальте и Гибралтару, но дело до этого так и не дошло, затем Штудент хотел использовать их в России, но был остановлен фюрером, предпочитавшим сохранить эти войска в резерве для некой спецоперации. В конечном счете они были низведены до положения простых пехотинцев. Мантейфель завершил свой рассказ словами: «По моему глубокому убеждению, ничего не может быть лучше, чем совместные действия танкистов и парашютистов».
Об этом же немного раньше упоминал генерал Тома. Гудериан всегда хорошо ладил со Штудентом, тренировавшим десантников. Но Геринг не давал ходу предложениям о совместных действиях с танкистами. Он всегда стремился поддерживать боевую мощь люфтваффе и проявлял чрезмерную скаредность по отношению к транспортным самолетам, которые требовались для перевозки десанта».
Подробности об использовании парашютистов в Арденнской операции я узнал от генерала Штудента. Когда в начале сентября немецкий фронт во Франции развалился и союзники прорвались в Бельгию, Штудента послали сформировать фронт в Голландии. С этой целью он получил под командование весьма разношерстную группу людей, по недоразумению названную 1-й парашютной армией. Она состояла из некоторого количества изрядно потрепанных пехотных дивизий, слегка дополненных парашютистами, но не подготовленными, а находившимися в процессе обучения. Когда новый фронт был создан и наступление союзников задержано, немецкие войска в Голландии были торжественно названы группой армий «X». Туда вошла 1-я парашютная армия и совсем новая 25-я армия. Группу армий «X» возглавил генерал Штудент, получив, таким образом, еще одну должность в дополнение к уже имеющейся – командующего воздушно-десантными войсками.
8 декабря Штудент узнал о готовящемся наступлении в Арденнах и получил приказ собрать всех подготовленных парашютистов в один сильный батальон. До начала наступления оставалась неделя. Новый батальон насчитывал около 1000 человек, а возглавил его полковник фон дер Хейдте. Парашютистов отправили в сектор, занимаемый 6-й танковой армией Зеппа Дитриха. Познакомившись с летчиками из люфтваффе, полковник обнаружил, что больше половины из них не имеют опыта участия в десантных операциях, отсутствовало и необходимое оборудование. Только 13-го Штудент сумел повидаться с Зеппом Дитрихом, и тот заверил его, что вовсе не имел желания привлекать к операции парашютистов, опасаясь, что своим появлением они предупредят противника, но Гитлер настоял на своем.
Задача, в конце концов поставленная перед парашютными войсками, заключалась вовсе не в том, чтобы захватить одно из неудобных дефиле до начала танкового наступления. Они должны были высадиться на Монт-Риги в районе пересечения дорог на Мальмеди – Эйпен – Вервье и задержать подход подкрепления союзников с севера. Фон дер Хейдте было приказано (несмотря на его активные протесты) произвести выброску парашютистов ночью, а не на рассвете, чтобы не насторожить противника. Однако вечером накануне операции транспорт, обещанный для доставки людей на аэродром, не прибыл и выброску отложили до следующей ночи, когда уже началась наземная атака. Дальше было еще хуже. Только треть от общего числа самолетов вышла точно в намеченную точку, а поднявшийся ветер разбросал парашютистов на заросшие лесом и покрытые снегом горные вершины. В результате много людей погибло во время приземления. К этому времени дороги уже были заполнены американцами, идущими на юг, а поскольку ван дер Хейдте удалось собрать только пару сотен человек, он не смог организовать захват перекрестка и таким образом перекрыть движение. В течение нескольких дней он устраивал засады, из которых маленькие отряды парашютистов нападали на движущиеся части союзников, но так и не дождался подхода танков Зеппа Дитриха. Оказавшись в безвыходном положении, он принял решение прорываться навстречу танкам на восток и по дороге попал в плен.
«Это была наша последняя парашютно-десантная операция, – рассказывал Штудент. – В день «Д» мы располагали 150 000 человек и 6 сформированными дивизиями. Только треть численного состава прошла необходимую подготовку, остальные еще тренировались. Мы никак не могли завершить обучение, поскольку людей постоянно бросали в бой. К тому времени, как, пятью месяцами позже, для участия в арденнском наступлении потребовались парашютисты, в моем распоряжении оказалась лишь горстка людей. Войска, которые должны быть элитными и выполнять только особые, самые сложные задачи, использовались как обычная пехота».
Удар
Удар, заставивший союзников испытать самый большой шок из всех, что им довелось пережить начиная с 1942 года, был нанесен намного меньшими силами, чем писали в то время. Теперь это представляется совершенно очевидным. Мантейфель говорил об этом очень сдержанно – он не был человеком, который ищет для себя оправдания, даже если они вполне объективные.
Наступление началось 16 декабря на 75-мильном отрезке между Моншау (юг Ахена) и Эхтернахом (северо-запад Трира). Правда, атаку 7-й армии в южном секторе нельзя было рассматривать всерьез, поскольку в ее составе имелось только четыре пехотные дивизии. Главный удар был нанесен на узком фронте шириной каких-то 15 миль силами 6-й танковой армии Зеппа Дитриха, в которую вошли 1-й и 2-й танковый корпус СС и 67-й пехотный корпус. Хотя в 6-й танковой армии имелось больше танковых дивизий, чем в 5-й, для решения поставленной задачи сил все равно было недостаточно.
Удар правого крыла армии Зеппа Дитриха был блокирован в самом начале сильной обороной Моншау, организованной американцами. Войскам левого крыла удалось прорваться и, пройдя Мальмеди, 18-го они захватили переправу через Амблев за Ставелотом, преодолев с начала наступления 30 миль. В результате эффективной атаки американцев немецкие войска в этом узком дефиле были остановлены и оказались в чрезвычайно затруднительном положении. Попытки прорваться дальше успеха не принесли, поскольку силы противников были явно неравными, а к американцам к тому же регулярно поступало подкрепление. В итоге атака 6-й армии окончательно выдохлась.
5-я танковая армия Мантейфеля атаковала на более широком участке фронта – около 30 миль. Во время беседы он изобразил на бумаге и первоначальную диспозицию, и направление движения. 66-й пехотный корпус располагался на правом крыле и был обращен в сторону Сен-Вита. «Он был намеренно поставлен именно здесь, потому что в этом месте имелось больше препятствий, чем на более южном участке, и шансы на быстрое продвижение вперед были весьма невелики». 58-й танковый корпус находился в центре между Прюмом и Ваксвейлером. 47-й танковый корпус стоял левее между Ваксвейлером и Битбургом и был обращен в сторону Бастони. Вначале эти два корпуса включали только три танковые дивизии, и несмотря на недавно полученное подкрепление, в каждой из них насчитывалось не более чем по 60—100 танков. Иными словами, дивизии были укомплектованы примерно на треть. Войска Зеппа Дитриха были в аналогичном положении.
Начало наступления на участке Мантейфеля было удачным. «Мои штурмовые батальоны быстро «просочились» сквозь фронт американцев – как дождевые капли». В 4 часа пополудни танки пошли вперед. В темноте они передвигались при «искусственном лунном свете». К моменту их подхода к реке Ур там уже была сооружена переправа. В полночь танковые дивизии переправились через реку и к 8 часам утра достигли главных позиций американцев. При поддержке артиллерии немцам удалось прорваться довольно быстро.
«Бастонь оказалась крепким орешком. Здесь неудачи немцев были вызваны по большей части недостаточной мощью 7-й армии, задача которой заключалась в блокировании дорог, ведущих с юга в Бастонь». После переправы через Ур в Дасбурге 47-му танковому корпусу предстояло преодолеть еще одно сложное дефиле – в Клерво на Вольтце. Эти препятствия, усугубленные зимними условиями, стали причиной задержек. «При появлении танков сопротивление обычно быстро таяло, однако трудности, связанные с передвижением, сводили на нет выгоду, полученную из-за слабого сопротивления на начальной стадии. А при подходе к Бастони сопротивление резко усилилось».
18-го, пройдя около 30 миль, немцы подошли к Бастони вплотную. А накануне ночью генерал Эйзенхауэр передал 82-ю и 101-ю воздушно-десантные дивизии, дислоцировавшиеся в районе Реймса, в распоряжение генерала Бредли. 82-я дивизия была послана на укрепление северного сектора, а 101-я двинулась по дорогам на Бастонь. Тем временем часть 10-й американской танковой дивизии прибыла в Бастонь, причем как раз вовремя, чтобы помочь изрядно потрепанному полку 28-й дивизии остановить немцев. Когда же ночью 18-го подошла 101-я дивизия, оборона этого важного дорожного центра стала несокрушимой. Непрерывные удары, наносимые немцами как с фронта, так и с флангов, результата не дали.
20-го Мантейфель решил не терять больше времени на попытки поразить столь трудную мишень.
«Я лично пошел вперед с танковой дивизией «Лер». 21-го мы обошли вокруг Бастони и двинулись на Сент-Ибер. 2-я танковая дивизия обошла Бастонь с севера. Чтобы замаскировать наши действия, я приказал выполнить отвлекающий маневр: 26-я гренадерская дивизия и танковый гренадерский полк из дивизии «Лер» окружили город. 58-й танковый корпус продвигался вперед через Уффализ и Ларош, имея целью создать угрозу для фланга обороны, задержавшей 66-й корпус в районе Сен-Вита, и помочь ему таким образом пробиться вперед. Изоляция Бастони повлекла за собой дальнейшее ослабление наших сил и снизила шансы выйти к Маасу в Динане. Более того, 7-я армия все еще оставалась в районе Вильца, который так и не сумела пересечь. 5-я парашютная дивизия, находящаяся справа от нее, проследовала через мой сектор и вышла к одной из дорог, ведущих от Бастони на юг, но не пересекла ее».
Теперь ситуация сложилась менее благоприятная и потенциально более опасная, чем считал Мантейфель. Союзники повсеместно стягивали резервы, причем их силы многократно превышали силы немцев, задействованные в наступлении. Временное командование всеми войсками на северном фланге прорыва принял фельдмаршал Монтгомери, для оказания помощи 1-й американской армии на Маас прибыл 30-й британский корпус. На южном фланге прорыва два корпуса 3-й американской армии генерала Паттона совершили поворот на север, и один из них 22-го начал мощную атаку вдоль дороги, ведущей из Арлона в Бастонь. Его продвижение вперед было довольно медленным, однако он создавал нешуточную угрозу, с которой нельзя было не считаться. Поэтому Мантейфелю пришлось выделить часть сил из числа тех, что он планировал использовать для наступления.
Благоприятные дни безвозвратно прошли. Удар войск Мантейфеля, направленный на Маас, вызвал тревогу в штабе союзников, но был нанесен слишком поздно, чтобы стать действительно серьезным. Согласно плану Бастонь должна была пасть еще на второй день, в то время как в действительности ее удалось достичь только на третий день, а обойти – на шестой. Небольшая часть 2-й танковой дивизии 24-го приблизилась к Динану – до него оставалось всего несколько миль, но это оказалось самое большое достижение. Дальше немцам продвинуться не удалось, да и этот неосторожно выставленный вперед «палец» вскоре был отрезан.
Сдерживающими факторами наступления явились распутица и недостаток топлива. Из-за отсутствия бензина в наступлении участвовала только половина артиллерии. Недостаток артиллерийского огня не компенсировался поддержкой с воздуха. Туманная погода первых дней наступления в целом благоприятствовала немцам, поскольку авиация союзников оставалась на земле. Но 23-го туман рассеялся и сразу же стало ясно, что скудные силы люфтваффе не в состоянии справиться с защитой своих наземных войск от ураганного обстрела. Это еще более увеличило потери. К тому же Гитлеру пришлось дорого заплатить за свое решение поместить главные силы вместе с 6-й танковой армией на северном крыле. Там было слишком мало места для маневра.
В течение первой недели наступление не достигло поставленных целей. Некоторый прогресс в начале второй недели был иллюзорным, поскольку заключался всего лишь в более глубоком проникновении на территорию между двумя дорожными узлами, твердо удерживаемыми американцами. Накануне Рождества Мантейфель связался по телефону со ставкой Гитлера, имея в виду обрисовать сложившуюся ситуацию и внести некоторые предложения. Разговаривая с Йодлем, он особо подчеркнул серьезность положения: время уходит, Бастонь оказалась крепким орешком, 7-я армия не смогла продвинуться достаточно вперед, чтобы осуществлять полноценное прикрытие фланга. В этих условиях имелись все основания ожидать массированного контрудара союзников, причем в самое ближайшее время. Они активно подтягивают резервы с юга. «Сообщите мне сегодня же вечером, какими фюрер видит мои дальнейшие действия. Вопрос заключается в следующем: куда мне следует направить основные силы: на взятие Бастони или на достижение Мааса.
Далее я заметил, что максимум, на что мы можем рассчитывать, это выход к Маасу. Тому были следующие причины: первая – это задержка возле Бастони, вторая – слабость 7-й армии, которая не может перекрыть все дороги с юга. Третья причина заключалась в том, что семи дней, в течение которых шли бои, союзникам наверняка хватило, чтобы укрепить свои позиции на Маасе, а в случае сильного сопротивления нам вряд ли удастся его форсировать. Существовали и другие причины: 6-й танковой армии не удалось проникнуть достаточно далеко – она была остановлена на линии Моншау – Ставелот. Кроме того, не приходилось сомневаться, что нам придется вести сражение на этой стороне Мааса. Дело в том, что нам удалось перехватить несколько радиограмм из пункта управления движения союзников, откуда регулярно отправлялись доклады о прохождении подкрепления через расположенный там мост – мы сумели дешифровать их код».
Далее Мантейфель предложил нанести удар в северном направлении по ближнему берегу Мааса – расположенные там войска союзников окажутся в ловушке – и очистить излучину. Тогда немецкие войска займут более выгодное положение, причем есть надежда его удержать. «С этой целью я настаивал, чтобы вся моя армия, включая резервы командования вермахта и 6-й танковой армии, сконцентрировалась к югу от Урта в районе Лароша, а затем двинулась цепью мимо Марша к Льежу. Я говорил: «Дайте мне эти резервы – я возьму Бастонь, выйду на Маас и поверну на север, чтобы помочь наступлению 6-й танковой армии». В заключение я подчеркнул, что должен получить ответ сегодня же, танковые резервы должны иметь достаточно горючего, мне будет необходима поддержка с воздуха. До того времени я видел только вражеские самолеты! И ни одного нашего!
Ночью ко мне приехал адъютант фюрера майор Йоганмейер. После недолгой беседы он позвонил Йодлю. Я сам подошел к телефону, но Йодль сказал, что фюрер пока не принял решения. Все, что лично он мог сделать в тот момент, это предоставить в мое распоряжение еще одну танковую дивизию.
Резервы были мне выделены только 26-го, но они стояли без движения. Танки растянулись на участке в сотню миль и ожидали подвоза горючего. И это в тот момент, когда они были так нужны!» (Судьба в очередной раз пошутила над немцами. 19-го они прошли всего лишь в четверти мили от огромного склада горючего в Андримоне, что рядом со Ставелотом, где в тот момент находилось 2,5 миллиона галлонов. Этот склад был в сто раз больше, чем самый большой склад горючего из уже захваченных.) Я спросил Мантейфеля, считал ли он, что 24 декабря успех еще был возможным, даже если бы резервы были ему выделены немедленно по первому требованию, причем с горючим.
Он ответил: «Думаю, ограниченный успех все еще был возможен, во всяком случае, мы вполне могли выйти на Маас и, возможно, даже занять плацдарм за ним». Однако в процессе дальнейшего обсуждения он признал, что столь запоздалый выход на Маас принес бы больше проблем, чем преимуществ.
«Не успели мы начать движение, как началось контрнаступление союзников. Я позвонил Йодлю и попросил передать фюреру, что намерен отвести войска, оказавшиеся на острие образованного нами клина, на линию Ларош – Бастонь. Но Гитлер категорически запретил этот шаг назад. Поэтому мы не отошли вовремя, а были отброшены назад беспрерывными атаками союзников и понесли никому не нужные тяжелые потери. 5 января ситуация обострилась, и я начал всерьез опасаться, что Монтгомери отрежет обе наши армии. И хотя впоследствии мы сумели избежать этой опасности, многие люди были принесены в жертву. Благодаря приказу фюрера «ни шагу назад» на завершающей стадии операции мы понесли более тяжелые потери, чем на начальной. Таким образом мы быстро приближались к окончательному краху – в конце войны мы уже не могли позволить себе такие огромные потери».
Последствия
Итог заключительного этапа войны Мантейфель подвел в двух предложениях: «После провала в Арденнах Гитлер начал «войну капрала». Больше не было планов грандиозных сражений, только множество боев местного значения».
Далее Мантейфель рассказывал: «Осознав, что Арденнское наступление зашло в тупик, я хотел начать общее отступление – сначала на исходные позиции, затем на Рейн. Но Гитлер ни о чем подобном и слышать не желал. Он предпочел пожертвовать своими главными силами в безнадежном сражении на западном берегу Рейна».
С этим мнением согласился и Рундштедт. Он также дал понять, что никогда не видел смысла в этом наступлении. «Каждый шаг вперед в Арденнском наступлении растягивал наши фланги, делал их чрезвычайно уязвимыми для контрударов союзников». Свой рассказ Рундштедт сопровождал показом некоторых действий на карте. «Я хотел остановить наступление на самой ранней стадии, когда стало очевидно, что его цель не может быть достигнута. Но фюрер яростно настаивал на его продолжении. Это был Сталинград номер два».
Арденнское наступление показало абсурдность известного военного афоризма о том, что «лучшая защита – это нападение». Оно оказалось худшей из защит, поскольку ликвидировало шансы Германии на сколь бы то ни было серьезное сопротивление. С тех пор большинство немецких командиров думали не о том, как остановить наступление союзников, а недоумевали, почему они не наступают быстрее и не закончат, наконец, опостылевшую всем войну.
Они оставались на своих постах, потому что не хотели изменять присяге, да и полицию Гиммлера нельзя было сбрасывать со счетов, но втайне молились об освобождении. В течение последних девяти месяцев войны среди командиров все чаще возникали разговоры о способах контакта с союзниками и капитуляции.
Все немецкие военные, с кем мне удалось побеседовать, в один голос твердили, что выдвинутое союзниками требование «безоговорочной капитуляции» затянуло войну. Все говорили, что, если бы не это, они, а также их войска (еще более важный фактор) были готовы сдаться раньше. Несмотря на строгий запрет, военные регулярно слушали радио союзников, но, к сожалению, в пропагандистских передачах ничего не говорилось об условиях заключения мира, что вполне могло подтолкнуть немцев к отказу от дальнейшей борьбы. Упорное молчание союзников по интересующему всех вопросу на первый взгляд подтверждало правоту нацистов, всячески запугивающих ужасами плена. Так неявно пропаганда союзников помогла нацистам заставить немецкие войска и весь народ продолжать войну уже после того, как все они были готовы сдаться.