Поэтому оставался третий вариант – воззвать к славянским богам, благо, моя травница, будучи в молодости отчаянной язычницей Светозарой, могла это сделать. И я, распустив народ, не взирая на усталость, гудящую спину и свинцовые ноги, поплелся к Петровне. Идти предстояло недалеко. Еще вчера вечером я переправил ее и Резвану в слободу иконников, расположенную рядом с Арбатскими воротами, выделив им уютный домик старосты.
«Не факт, что и они услышат, – рассуждал я на ходу, – не факт, что захотят «спускаться», но вдруг. А когда тонут, как известно, и за соломинку хватаются».
Впрочем, тут, памятуя кое-какие прошлые обстоятельства, получалась даже не соломинка или прут, а доска. Нет, скорее бревно. Ведь кто-то прошлым летом в Серпухове толкнул меня в бок, заставив повернуться, а мгновением позже арбалетный болт вместо того, чтобы войти под сердце, лишь пропорол мне кафтан, да слегка поцарапал кожу. Да и по пути в Москву, когда мы сидели с Басмановым близ костра, я всего мгновением раньше нагнулся, иначе….
Словом, была мне сверху какая-то помощь после ворожбы моей Петровны, а уж кто приходил на выручку – суровый воитель Перун, покровительница любви Лада или бог счастливого случая светлокудрый красавчик Авось – абсолютно неважно. Главное, приходили и спасали.
Но сегодня я хотел просить не за себя, а за всех тех, кто завтра поедет со мной в стан крымского хана, и в первую очередь за Годунова. Ну и за Ксению. Ей воевать не придется, но шальная стрела глупа и зла, впивается в кого ни попадя.
Петровна поняла цель моего визита без каких-либо пояснений. Я и рта не успел раскрыть, как она, указав мне на широкую лавку с подушкой, буркнула:
– Рано покамест. Эвон, поспи чуток, а время придет, разбужу.
Едва моя голова коснулась подушки, как я мгновенно провалился в непроглядную тьму. Правда, длилось это недолго. Полное впечатление, что проспал от силы несколько секунд, а тебя уже будят.
– Вставай, вставай, полночь пришла, – поторопила травница.
Я сел, потряс головой, потер виски и с удивлением обнаружив, что от усталости не осталось и следа. Такое ощущение, будто зарядился бодростью чуть ли не до завтрашнего вечера. Петровна, когда я сообщил ей об этом, удовлетворенно хмыкнула:
– Выходит подсобили, – и она кивнула на табурет, стоящий подле лавки, сиденье которого было завалено пучками каких-то трав. Понятно, средневековая аромотерапия во всей красе.
Поначалу мы вышли на передний двор, но Петровна, покосившись на маячивший метрах в пятидесяти церковный купол, осуждающе покачала головой.
– Негоже одним на виду владений другого показываться. Могут и не прийти, – и повела меня обратно, в обход дома, на задний двор.
Костёр, разведенный ею возле какого-то сарайчика, на сей раз разгораться не спешил. Вспыхнув в самом начале, он мгновенно съежился и принялся чадить, давая черный удушливый дым. Петровна некоторое время вглядывалась в него, мрачнея на глазах, и сурово прокомментировала:
– Сказывала ведь я тогда – не следовало тебе к чужим обращаться, да еще к такому…., – она с омерзением передернулась.
– Так ты не наших зовешь? – удивился я.
– Про наших забудь, – посоветовала она. – Это токмо в присказках ласковое теля двух маток сосет, а в жизни иное: за двумя зайцами погонишься… Теперь они к тебе никогда не придут, зови – не зови. А его, сам зри, без крови не дозваться. Давай-ка заголяй руку….
– Подумаешь, кровь, – хмыкнул я, закатывая рукав рубахи. – Лишь бы помогло.
Петровна вздохнула и сожалеюще уставилась на меня, словно на дите, ляпнувшее нечто несуразное, но по причине неразумности ругать его за явную глупость не имеет смысла.
– Не поймешь ты, князь. Не следует его таковским прикармливать, не то разохотится и не отвадишь. А то он чего доброго и сам что-нибудь учинять примется, дабы ты лишний разок к нему обратился.
– Да к кому нему?! Скажи ты толком!
Травница насупилась, сурово взирая на меня исподлобья, и упрямо отрезала:
– Сказано к нему, значит, к нему. Из древних он. И имени его тебе знать не след, поверь на слово, – и она сокрушенно пробормотала, ловко делая надрез на руке. – Ох, княже, княже, не следовало бы нам его вызывать. Не будь твоя затея столь опасной, нипочем бы не стала к нему взывать, ну да ничего не поделаешь. Пущай хоть он поспособствует.
Мда-а, прямо Гарри Поттер какой-то. Там тоже какую-то страшилку называли не по имени, а Сам-знаешь-кто. Или нет, в моем случае должно звучать чуточку иначе: Сам-не-знаешь-кто.
Постепенно ее бормотание перешло в приглушенный шепот и мне отчего-то стало не по себе. Слишком явственно ее странные слова напомнили мне… пророчицу Ленно. Точнее, не слова, они вроде были иными, а интонация голоса травницы. Эдакая гортанно-тягучая, зловещая….
Костёр ярко вспыхнул и быстрые языки пламени зло заметались, на лету жадно схватывая капающую на них кровь.
– Прилетел-таки, – констатировала Петровна, но радости в голосе я не услышал. Такое ощущение, что появление неведомого божества ее скорее огорчил. – Давай скоренько перечисляй тех, кого хотел бы к завтрашнему вечеру в живых увидать, – поторопила она меня, предупредив: – Да поспешай. Сроку тебе токмо пока руда огонь кормит, а у тебя ее не бочка. А я… пойду, посторожу, чтоб никто лишний тебя не узрел, – и она с видимым облегчением (не иначе, как охрана была лишь благовидным предлогом для ухода) поспешила прочь, торопливо скрывшись в темноте.
Начал я, разумеется, с Годуновых, тщательно произнеся не только имена и фамилии, но и отчества брата с сестрой, затем перечислил всех телохранителей и спецназовцев, снова добавил Ксению с Федором, спохватившись, упомянул и самого хана с сыновьями (они мне непременно нужны живыми), после чего перешел на сотников и десятников. Далее в третий раз (на всякий случай, чтоб понадежнее) упомянул Годуновых и принялся за гвардейцев. Поименно я знал многих и перечень затянулся надолго. Под конец спохватился, что забыл про себя, но едва произнес собственное имя, как костёр внезапно недовольно зашипел и погас.
– Не всех успел перечислить, – пожаловался я вынырнувшей из мрака Петровне и, кивнув на свою руку, с которой по-прежнему продолжали одна за другой падать на черные головешки капли крови, предложил: – Раз течет, может опять разожжем, да продолжим?
Та озадаченно уставилась на потухший костёр, затем на мою руку, вновь на черные головешки и, отрицательно мотнув головой, давая понять, что в таком деле вторых попыток не бывает, мрачно протянула:
– Потому и дивлюсь. Не должон он был от угощения по доброй воле отказываться, никак не должон. Видать…, – и, не договорив, потребовала: – А ну, сказывай, кого последнего помянул?
– Себя.
Травница охнула и скривилась.
– Себя-я, – протянула она, прикусив губу. – Выходит, он…., – и вновь умолкла, озадаченно морща лоб и поглядывая на меня.
Взгляд ее мне не понравился, уж больно сочувственный, но я продолжал помалкивать, надеясь, услышать от Петровны, что произошло. Однако она продолжала молчать, а когда я, не выдержав, попросил пояснить, получил неожиданный ответ.
– Сама не ведаю, – почти сердито огрызнулась травница. – Может, он…, – она осеклась, и торопливо поправилась. – Хотя тут пожалуй иное, – и опять умолкла. Ответа она так и не нашла и предложила: – Ладно, что могли, мы с тобой сотворили, потому завтра делай, что хотел и пусть….
– Случится то, чему суждено, – подхватил я, попутно подивившись, откуда ей известно выражение римского императора Марка Аврелия. Или она слыхала его от меня и запомнила?
– Верно, – кивнула она. – Токмо назавтра жертву ему в благодарность непременно принеси.
– Какую… жертву? – опешил я.
– Человеческую.
– А… где ж я ее возьму-то? – перепугался я.
– Мыслю, сыщется, да не одна, – вздохнула она.
Ну да, точно. Татары. В любом случае без крови в их лагере не обойдется. Только я не знаю ни как вызвать этого, Сам-не-знаешь-кого, ни ритуала самого жертвоприношения. Да и не будет у меня времени на чтение заклинаний. Однако Петровна пояснила, что говорить ничего не надо и особого ритуала не требуется. Достаточно мысленно произнести «тебе дарую» и… кого-то прикончить, вот и все.
– Да гляди, чтоб до полудня, не позднее, не то он… напомнит, – предупредила Петровна. – Либо еще хуже: сам свое взять попытается.
Глава 34. Предварительная часть
Дубец разбудил меня на восходе, как я ему и наказывал. Денек выдался ветреным и облачным. Свято верящий в приметы сотник Горчай поинтересовался у меня, к добру ли оно.
«Какое уж тут добро, – вздохнул я. – Нам лишь дождя и не хватало, чтоб порох в пищалях отсырел. И без того неизвестно сколько осечек получится», но вслух ответил бодро и уверенно:
– Видишь, ветер какой сильный. Стало быть, стрелы их сносить будет. А облака, кровью налитые, откуда ползут? С наших стен и прямиком на стан крымчаков. Получается, мы верх возьмем. Верная примета, не сомневайся.
– Да чего сомневаться, коль на моей памяти, хошь, к примеру, зиму взять али весну, твои словеса завсегда сбывались, – отмахнулся он.
Ну да, когда бы кто ни спрашивал меня в Прибалтике, я всегда оборачивал любую погоду, и хорошую и плохую, к одному – нашей победе. А так как поражений не случалось, получалось, что жрец-предсказатель из меня просто супер. Вот и сейчас вначале по рядам его снайперов, а затем и по остальным полусотням, побежал шепоток: «Князь сказывал, хмарь оная нам удачу сулит».
Федор, прибывший вместе с десятком бояр, подоспел вовремя. В смысле, именно тогда, когда пищали успели зарядить, сложить вместе с арбалетами и гранатами на телеги, а последние надежно укрыть в одном из узеньких проулков. В других таились до поры до времени иные подводы – с «органами» и «сороками» в сундуках. Там же прятались три сотни гвардейцев сопровождения, вооруженные до зубов. Теперь от Годунова таить было нечего и на его молчаливый вопрос «Не удумал ли чего?» я ответил своим донельзя простодушным взглядом: «Что ты! Я ж перед телом твоего покойного батюшки клялся. Или ты забыл?».