илз уже стал думать о другом, – как лучше провести операцию.
– Боб! – добавил Лайт. – До Гудимена мы проведем другой эксперимент. Свяжись с Джилстоном, пусть доставят монстра с нужными нам качествами.
Фирма «Джилстон» давно уже поставила генную инженерию на промышленную основу. Несмотря на бесчисленные протесты ученых и общественных деятелей, она продолжала выпускать разного рода живые чудовища, конструируя их по капризу заказчиков. Фирма гибридизировала клетки различных животных и человека в том числе.
Законом была ограничена лишь продажа готовой продукции частным лицам. Ограничения пришлось ввести после того, как владельцы гориллообразных кошек, человекопитонов и других изделий фирмы свели с ума многих людей. Основным заказчиком Джилстона стало военное ведомство, а отдельные экземпляры разрешалось продавать научно-исследовательским учреждениям.
– Гарри, – напомнил Милз, – завтра мне будут звонить. Что сказать? Когда мы будем готовы к операции?
– Пусть приезжает через неделю.
Как и требовал заказчик, в лабораторию доставили существо, олицетворявшее злобность. Это была сложная помесь крокодила, акулы и носорога. Имя ему дали по первым буквам трех прародителей – Кракун.
Четырехлапый, с хвостом крокодила, туловищем носорога и головой акулы, Кракун сидел в металлической клетке, свирепо поглядывая на каждый движущийся предмет. В сопроводительной инструкции подчеркивалась «особая опасность для всего живого» и настоятельно рекомендовалось «ни в коем случае не предоставлять Кракуну свободы передвижения за пределами клетки».
Голограмма Кракуна лишь очень отдаленно напоминала привычные для глаза изображения. Никакого деления инстинктов на разные стволы. Один тугой бесформенный одноцветный клубок. Какая-то неразбериха из обрывочных штрихов и точек на предполагаемых уровнях Инта. Даже Минерве понадобились несколько минут, прежде чем она приступила к объяснению:
– Перед нами образец слепой, неукротимой ярости. В естественных условиях такое существо встретить невозможно. Если бы даже, при всей маловероятности такого события, появилось животное с подобным набором отрицательных эмоций, оно было бы единственным и последним. Ни самки, ни детенышей у него быть не могло, – он бы их сожрал. У любого высокоорганизованного животного мы видели на двух нижних ступенях Инта работающий механизм сообразительности. Он помогал инстинктам самосохранения приспосабливаться к меняющейся среде и находить оптимальную линию поведения: У Кракуна обе ступени полностью подчинены злобным эмоциям. Зачатки интеллекта сосредоточены на одном – как бы не упустить случая наброситься, схватить, разорвать в клочья любое существо, которое появится вблизи.
– Так ведь и гудименовский интеллект работает над тем же, – сказал Милз.
– С той разницей, что он обслуживает еще эмоции осторожности, хитрости, коварства и многие другие. Инт Гудимена может управлять своими злобными чувствами, сдерживать их, даже маскировать в зависимости от обстановки. Он делит людей на сообщников и врагов…
– Он опасней. Кракуна.
– Это не требует объяснений, – вмешался Лайт. – Бобби высказался гиперболически. Продолжай о Кракуне.
– Более детальный разбор его психики станет возможным после тщательного анализа глубинных слоев мозга, – сказала Минерва.
– Это нам ни к чему, – отмахнулся Лайт. – Не будем терять времени. Дик!
Мэшин-мен, как всегда, оказался поблизости и тотчас же вошел.
– Нужно зафиксировать голову этой скотинки, – сказал ему Лайт, указывая на Кракуна. – Сейчас мы его усыпим, ты войдешь в клетку и закрепишь на нем стабилизирующий аппарат.
– Но перед этим, – добавил Милз, – сунь руку сквозь решетку, проверим реакцию.
Дик протянул правую руку к акульей пасти Кракуна. Ни на что не похожий рев огласил лабораторию, и не успели ученые мигнуть, как Кракун по локоть отхватил руку Дика. Отхватил и проглотил, не разобравшись, из чего она сделана.
– Вот страшилище! – содрогнулся Лайт. – Смени руку, Дик, и возвращайся.
Для того чтобы Кракун заснул, хватило небольшой дозы усыпляющего газа. Дик старательно пристроил к его голове прибор, направлявший лучевую иглу в точки, отмечаемые на голограмме.
– Что будем выжигать? – спросил Милз.
– Тут выбирать нечего, убирай весь этот узел, – показал Лайт на черно-зеленый клубок.
Включили аппарат, Милз направил луч, и на голограмме стало видно, как выцветает краска и обугливаются нейронные структуры. Через двадцать секунд операция была закончена.
Кракуна разбудили. Он шевельнул хвостом, переступил лапами, огляделся и затих.
– Сунь опять руку, Дик.
На этот раз Кракун тупо уставился на протянутую к нему руку и не тронулся с места.
В клетку впустили кролика. Акульи глаза следили за его движениями без всякого интереса. Бросили кусок мяса к самой морде. Кракун проглотил.
– Все ясно, – сказал Лайт. – Теперь всю жизнь придется кормить его с рук. Может быть, он даже станет вегетарианцем. Для нас важно, что он остался живым и безвредным. Больше ничего от него не требовалось. Любоваться им я не намерен. Как ты думаешь, Бобби?
– Я тоже не собираюсь его нянчить. Уберем?
Лайт кивнул и вышел из комнаты. Милз пересек лучом весь мозг Кракуна, и чудовище, рожденное в цехах «Джилстона», перестало существовать. Дик отправил его останки в деструкционную камеру.
– Эксперимент подтвердил прогноз Минервы, – спокойно сказал Лайт, когда они сидели у «стола раздумья» и подводили итоги дня. – Гудимен после операции не подохнет. Кроликов он хватать не будет. Чем он будет питаться, в чем увидит смысл жизни, об этом можно только гадать.
– И гадать не можем…
– Но в своем решении я тверд. Помочь убийце быть еще здоровей и поворотливей я не хочу. Каким получится, таким отсюда и выйдет… Как знать, – добавил Лайт с улыбкой, – может быть, сам бог послал нам этого бандита, чтобы мы убедились в своем могуществе.
Милз не ответил улыбкой на шутку. Оба замолчали. Каждый ощутил необычность переживаемого. Если до сих пор они обсуждали проблемы, имевшие очень отдаленное отношение к нынешнему поколению людей, то сейчас речь шла о живом человеке. Вся тайнопись голограмм вдруг наполнилась особым смыслом – все еще загадочным, но уже способным влиять на их решения, поступки, может быть, на судьбу всей лаборатории.
27
Рэти только что в одиночку, на музейном драндулете, закончила кругосветное путешествие по Луне, повторив подвиг Магеллана в сухопутном исполнении и доказав, что спутник Земли такой же круглый, но еще более скучный. Она испытала все, что должен был испытать человек, решившийся на такую прогулку, – замерзала, задыхалась, проваливалась в тартарары, но категорически отказывалась от спасательных средств, преследовавших ее по распоряжению Кокера. Зато она добилась своего – заставила ужасаться и восторгаться миллиарды следивших за ней зрителей.
Наступил один из тех периодов тоскливой бездеятельности, когда ничто уже не могло ее развлечь и оставалось одно стремление – увидеть Гарри.
Она появилась в лаборатории в самый разгар работы над обобщенными голограммами людей и не без оснований потребовала, чтобы ее с ними познакомили. Ведь только благодаря Рэти удалось закрепить сотни датчиков на головах самых высокопоставленных и влиятельных представителей правящей элиты. Не было таких закрытых сборищ для самых избранных, куда бы Рэти не проникла, и такого закоренелого затворника, отгородившегося от всего мира, которого она не смогла бы увидеть и связать датчиком с исследовательским центром Минервы. Оба ключа Рэти – положение любимой праправнучки Кокера и всесокрушающее обаяние – хорошо поработали на лабораторию.
– Тебе будет скучно, дорогая, – предупредил ее Лайт.
– Мне так надоело всякое веселье, что я буду рада хорошей длительной скучище. Ты ведь будешь рядом со мной?
– Разумеется.
– Ох, Гарри! Что-то со мной делается, никак не разберусь.
– А в этом нам может помочь твоя голограмма.
– Как?! На мне тоже сидит?! – Рэти стала лихорадочно протирать руками голову, шею.
– Не ищи, не найдешь, – рассмеялся Лайт. – Чего стоил бы наш датчик, если бы его можно было содрать ногтем. А чего ты испугалась?
– Но это же хамство! Без моего разрешения заглядывать в мою голову! И ты читаешь мои мысли?
– К сожалению, мыслей мы еще читать не можем. И не для этого датчики сделаны. Я тебе объяснял, но ты слушала меня не ушами, а глазами и все позабыла. Нам нужно разобраться в конструкции мозга, в его извилинах и структурах, чтобы сделать чева более совершенным.
– Но зачем тебе понадобилось лезть в мои извилины? Это неприлично, наконец! Все равно, что подсматривать за моей спальней. Я еще могла бы разрешить это тебе, но тут еще и Бобби, и эта стерва Минерва. Я вижу по ее глазам, что она в тебя влюблена.
– Ты совсем ошалела. Показываться перед всем миром обнаженной – прилично, а приоткрыть черепную коробку – позор.
– Сравнил! Женщине с моей фигурой нечего скрывать под тряпками. А голова… Мало ли что у меня в голове.
– Вот мы сейчас и посмотрим вдвоем. Одна ты ничего не поймешь.
– Ну, Гарри… Если я там увижу что-нибудь не то, худо тебе будет.
– Заранее согласен на любое наказание.
Когда перед ними вспыхнули ярко освещенные, разноцветные лабиринты, тянувшиеся во всех измерениях, тончайшие, причудливо сплетенные линии, густые заросли перепутавшихся ветвей и лиан, Рэти восхищенно воскликнула:
– Это – я?!
– Ты.
– Никогда не думала, что я такая красивая. И ты можешь в этом разобраться?
– Не совсем, но кое-что могу объяснить… Чтобы у тебя глаза не разбегались, я затемню картинку и буду высвечивать детали. Начнем снизу. Это самые древние ансамбли нейронов. Они сложились, когда и людей на свете не было. Здесь сосредоточены инстинкты, подсказывающие даже самым маленьким, как нужно себя вести, чтобы не отдать богу душу. Они похожи на древесные стволы. Причем на твоей голограмме хорошо видно, что ствол не один. Их – два, с чем я тебя и поздравляю.