– Когда мы с тобой вдвоем, не вызовет. Каждому дураку известно, что любящие друг друга люди могут довольно долго общаться, не сообщая всему миру о своих переживаниях. Выскажи еще раз нормальным голосом свои чувства ко мне и потом уж не отрывай пальца.
– Я тебя ненавижу.
– Тоже годится. Итак…
– Погоди, – прервала его Рэти. – А почему ты не держишь палец на горле?
– У меня другое, более совершенное устройство.
– А что похуже, то мне. Спасибо. Продолжай.
– Итак, я сказал, что ты никуда не улетишь. Могу объяснить почему. Тебя не выпустят.
– Меня?! – Рэти возмущенно всплеснула руками, и только гневный жест Лайта заставил ее вернуть большой палец на должное место. – Не было на свете человека, который мог бы меня куда-нибудь не пустить или откуда-нибудь не выпустить.
– На этот раз такие люди нашлись. Все обратные рейсы из Кокервиля прекращены. Ни один человек, попавший сюда, не сможет вернуться к своим пенатам, пока твой прапрадед со своей бандой не закончит задуманную операцию.
– Ты бредишь, Гарри. Через пятнадцать минут мой корабль будет готов к отлету.
– Нет.
Рэти нажала кнопку на пульте связи. Сразу же появилась спокойная физиономия мими-диспетчера.
– Слушаю вас, мисс.
– Через пятнадцать минут я вылетаю на Землю. Заправьте мой корабль и подайте к центральному причалу.
– Не могу, мисс, – не раздумывая, ответил диспетчер.
– Ты знаешь, кто я?
– Конечно, мисс Маргарэт.
– Как же ты смеешь говорить мне «не могу»?
– Все рейсы на Землю без исключения отменены до особого распоряжения.
– Кем отменены?
– Центром охраны Кокервиля.
Рэти со злостью смахнула изображение диспетчера и стала колдовать над тончайшими ободками своего перстня. Совмещение двух из них включало прямую связь с Кокером.
Лайт смотрел на нее, улыбаясь. В его памяти хранились многие ее голограммы, и он сейчас отчетливо представлял себе, что происходило под шапкой ее каштановых волос. Пелена возмущения затянула все ступени Инта. Импульсы, которые в эти мгновения разлетаются по радиусам малого круга, образуют пунктирные линии – обрывки мыслей. Рэти ищет достойный выход из нетерпимого положения. Никогда не знавшая никаких ограничений для своих желаний, легко преодолевая любые препятствия силой фамильного авторитета и несметного богатства, она воспринимала это первое столкновение с неодолимым запретом как болезненное насилие. Естественно, что ничего, кроме всепоглощающего гнева, она сейчас испытывать не могла.
Раздался голос Кокера:
– Здравствуй, крошка!
– Я хочу видеть твое лицо, пра-пра! – потребовала Рэти.
Кокер послушно включил свое изображение. Он улыбался, показывая молодые зубы.
– Почему ты такая сердитая, девочка?
– Ты еще спрашиваешь. Я не хочу больше находиться у тебя ни одной минуты.
Кокер озабоченно сморщился.
– Что случилось, детка?
– Мне нужно на Землю. Немедленно! А эти кретины из твоей охраны меня не выпускают.
Кокер поводил пальцем по верхней губе, будто разглаживая несуществующие усы, и виновато сказал:
– Это я запретил выпускать кого бы то ни было.
– Я не «кто бы то ни было»!
– Именно потому, что ты Рэти, я не могу позволить тебе находиться на Земле в ближайшие дни.
– Это значит, что я у тебя в плену?
– Девочка моя! Я у тебя в плену все время, побудь немного и ты в моем.
– Если ты меня сейчас же не выпустишь, я больше никогда не появлюсь в твоей летающей тюрьме.
– Не могу, дорогая. Даже если бы я сам хотел вы лететь, меня не выпустили бы.
– Врешь! Можешь ты мне, по крайней мере, сказать, чем вызван этот запрет?
– Ты все узнаешь дня через три и сама поймешь, как мудро я поступил, не разрешив вернуться на Землю. А пока успокойся, крошка, и развлекайся со своим спутником. Весь Кокервиль к твоим услугам.
Рэти так же резко отключилась и с незнакомым ей чувством бессилия повернулась к Лайту. Глаза ее как будто наполнились сухими слезами. Лайт предупредительно поднес палец к гортани, напоминая ей правила беседы.
– Ты оказался прав… Но если ты знал о запрете, ты должен знать и о его причине.
Пелена гнева медленно расплывалась. Вошел в строй ее немалый интеллект. Теперь она вновь стала способной думать. Она требовательно ждала ответа.
– Знаю, Рэти, и поделюсь с тобой. Но ты должна осознать, глубоко осознать, что если ты хоть одним словом обмолвишься о том, что узнаешь, я погибну. И не только я…
– Ты стал такой же занудой, как мой пращур. Мне начинает казаться, что я попала в большой сумасшедший дом.
– Ты близка к истине, Рэти.
– Говори наконец! Мне надоело зажимать пальцем горло! Все надоело! Какую треклятую тайну ты скрываешь?
– Это не моя тайна, и не я ее скрываю. Скрывает ее твой пра-пра, в чем ты только что убедилась. А кроме него знают о ней лишь несколько человек.
– А как ты о ней узнал?
– Вот это уже не имеет значения. Слушай и ни на секунду не отнимай пальца. Это на тот случай, если какое-нибудь слово вырвется у тебя непроизвольно.
Лайт медленно и внятно рассказал ей правду о юбилее. Он следил за выражением ее глаз, за тем, как менялось ее лицо, и остался доволен. Он не ошибся. Рэти не только все поняла. Достаточно выразительно проявились и охватившие ее эмоции. Конечно, прежде всего вспыхнула тревога за своего будущего ребенка, но, видимо, дошла и потрясла ее чудовищность задуманного преступления.
Когда прозвучали последние слова Лайта, оба долго молчали.
– Это правда, Гарри? – робко спросила Рэти, видимо сама понимая, что места для сомнений нет.
– Правда, дорогая. После голограмм своего пра-прадеда и Боулза, которые ты видела, эта правда не должна тебя удивлять.
– Как же ты можешь, зная все это, спокойно жить, улыбаться?
– И ты должна жить, улыбаться.
– Нет! Я выброшусь в космос.
– Ты мне нужна.
– Чтобы наш ребенок стал новым Адамом?
– Нет. Чтобы он жил как человек среди людей, на цветущей планете. Я прилетел сюда не для того, чтобы праздновать этот кровавый юбилей. Я хочу помешать им.
– Ты считаешь это возможным?
– Уверен. Но ты мне должна помочь.
– Чем угодно! Хочешь, я сама убью своего бешеного предка?
– До этого, я надеюсь, не дойдет. Такой акт все равно не остановил бы хода событий.
– Скажи, что мне делать. Я никогда так не любила тебя, Гарри, как сейчас.
– И я тебя, Рэти, очень люблю. Тем больше осторожности нам нужно на это время. Малейшее подозрение со стороны охраны может погубить нас. Мне нужно попасть в главный корпус Кокервиля.
– Это проще всего.
– И не только попасть туда на несколько минут. Мы должны заглянуть во все его уголки, даже туда, куда посторонним вход запрещен.
– Ты забываешь, что у меня пропуск «Всюду!».
– Есть места, куда даже с таким пропуском могут не допустить. Да и пропуск только у тебя, а быть там нужно и мне.
– Будем вместе. Ты сам слышал, как он сказал: «Развлекайся со своим спутником. Весь Кокервиль к вашим услугам». Весь! Пусть попробует взять свои слова обратно.
– Я тоже рассчитываю на то, что он чувствует себя виноватым перед тобой и не откажет тебе в такой просьбе. К тому же он полагает, что ты примирилась со своим пленением. Он знает, что ты никуда не денешься до конца операции и ничего никому выдать не сможешь. Потребуй от него, чтобы охрана не мешала нашему путешествию по Кокервилю. Смени гнев на милость, стань с ним особенно ласковой – старик растает и наденет намордники на своих сторожевых псов.
– Я готова висеть у него на шее. И вообще, он не посмеет отказать мне в том, что не связано с возвращением на Землю.
– Не играй слишком грубо. Резкая смена настроения тоже может насторожить. Все должно быть психологически оправдано.
– Не беспокойся. Увидишь, что во мне умерла великая актриса. На эти дни она воскреснет.
– Я тоже думаю, что ты справишься. Для начала придумай предлог для встречи с ним сегодня же.
– Предлогов сколько угодно. Но мне нужно немного времени, чтобы освоиться… То, что я услышала, не переваривается… Пойдем выпьем. Мой палец устал, – сказала она, убирая руку раньше, чем произнесла последние слова.
24
С тех пор, как стали прибывать гости, забот у Макрожера прибавлялось с каждым днем. Пришлось выделить специальную флотилию, чтобы следить за порядком не только в самом Кокервиле, но и в его далеких предместьях. Хотя каждый из ста двадцати тысяч приглашенных был проверен задолго до праздника, никто не мог поручиться, что среди них не затесался какой-нибудь злоумышленник или просто псих, способный выкинуть неожиданный номер, который омрачит торжество.
Тверже, чем когда-либо, придерживался сейчас Макрожер своего руководящего принципа: «Все люди, кроме босса, – подонки. Трудность лишь в том, как отличить своих подонков от чужих». Эту же истину он вдалбливал и своим подчиненным.
Многие агенты были включены в штат обслуживающего персонала под видом мими-слуг. Настоящие мэшин-мены для деликатной службы шпионажа и контрразведки, для незамедлительного пресечения возможных диверсий не годились. Эти штампованные служаки не умели притворяться, изворачиваться, устраивать провокации, а в случае необходимости бить и обезвреживать злоумышленников. Как ни старался Торн, но в этой области люди остались незаменимыми.
Тысячи скрытых телеушей, установленных всюду, денно и нощно передавали компьютерам охраны потоки информации. Фиксировались малейшие нарушения того свода правил, который был установлен на время праздника. Поступали сигналы о ракетах, сбившихся с курса, о пьяных, валявшихся в неположенных местах, об оргиях, которые устраивали наркоманы. Но с такими пустяками легко справлялись местные пикеты. Не это волновало Макрожера. Он ждал сведений о подозрительных свиданиях, переговорах, недомолвках или намеках, которые были куда важнее, чем семейный скандал в спальне какого-то миллиардера.
Но компьютеры были не в силах разобраться в километрах ежечасно поступавших записей. Эти хваленые ДМ никак не могли отличить обычную болтовню от подозрительных разговоров. Они никак не могли понять, что такое «подозрительный». Приходилось самим ковыряться в словесном хламе, сосредоточив внимание на тех гостях, которые с самого начала были взяты под особое наблюдение.