Там я научился говорить и писать по-малайски, а также шить на машинке и кроить рубашки и штаны. В сущности, я не был несчастен в течение этих лет, но мне очень недоставало моей родины. В деревне считали, что я давно умер; когда же я вернулся, мне устроили триумфальный прием. Надо сказать, что очень мало кто из даяков, побывавших в тюрьмах белых, не погиб от лихорадки или главным образом от бери-бери.
— И по возвращении вас избрали великим вождем?
— Да, несмотря на то, что я этого не хотел. Но все умоляли меня согласиться, и я уступил после трех дней колебаний.
Он вздохнул с преувеличенно сокрушенным видом и добавил:
— Мне сказали, что это для блага моего народа, и я не мог отказать…
Я притворился, будто сочувствую ему, хотя прекрасно знал, что этот старый Тартюф искусно ловчил, чтобы добиться своего избрания. Просто обычай даяков требует, чтобы будущий великий вождь заставлял упрашивать себя в течение трех дней, прежде чем он согласится, словно вопреки собственному желанию.
Воспользовавшись тем, что старый Апюи разоткровенничался, я задал ему коварный вопрос:
— Скажите, шеф, когда даяки перестали резать головы?
— Правду говоря, уже двадцать лет назад мы заключили мир между племенами. Из чего не следует, конечно, что больше совсем не резали голов. Но в минувшую войну японцы, оккупировавшие побережье Борнео, предлагали по пятьсот рупий за голову каждого белого, так как они знали, что при их приближении определенное число англичан и голландцев укрылось во внутренних районах.
— И даяки согласились?
— Не мы, конечно, но некоторые плохие даяки, например ибаны, живущие в Сараваке, и кое-кто из белых был, таким образом, убит. Но когда высадились австралийцы и англичане, они в свою очередь предложили по ружью за каждую японскую голову, и тогда отправились на охоту мы все!
— А как попали сюда англичане?
— Они просто упали с неба.
— С неба? Вы хотите сказать, с капал-тербанга (летающего корабля)?
— Да, да. Однажды из Саравака пришел даяк, сказавший, что с неба упадут европейцы и что мы должны их встретить. Тогда мы отправились к тому месту, которое он нам указал, — на обширную поляну рядом с Лонг-Туа, деревушкой в верховьях Бахау, — и стали там лагерем.
Мы прождали несколько дней и начали уже сердиться, когда появился летающий корабль и стал кружиться над нами. Мои люди испугались было, но я им сказал: «Ничего не бойтесь, это друзья». И вот из машины выпали маленькие белые зонты, а к этим зонтам были прицеплены словно бы черные муравьи, которые шевелились в небе! Тогдадаяки принялись кричать: «Люди! Люди!».
Их было всего трое. Два первых приземлились посреди поляны, и мы побежали к ним. Увидев нас с нашими копьями и мандоу, они подняли руки и закричали: «Ками каван, оранг ингеррис!» (Мы друзья, англичане!) Но выглядели они не очень-то спокойными, как, впрочем, мы сами, так как одеты они были весьма странно.
Что касается третьего, то его отнесло ветром, и он упал на опушке леса, где мы с трудом его разыскали. Он застрял на самой верхушке большого дерева и качался и дергался, словно паук на конце своей нити. Это было так забавно, что мы чуть не надорвали животы от смеха.
И чем больше мы смеялись, тем сильнее он злился и кричал по-малайски: «Вы придете наконец за мной, вместо того чтобы издеваться?» Но видя, как он нервничает, мы смеялись еще сильнее!
В конце концов мы все же сжалились над ним. Люди взобрались на дерево, отцепили его и спустили на ротанговых веревках. Внизу он спросил нас: «Великий вождь даяков Лохонг Апюи здесь?» Тогда я вышел вперед, и он пожал мне руку: «Я майор Гаррисон; его величество король Англии сказал мне, что Лохонг Апюи его друг и что даяки помогут нам». Я никогда не видел короля Англии, но был польщен, услышав, что он меня знает. Поэтому я заявил, что мы готовы помочь туану майору[24]. Тогда он отдал мне ткань со своего зонта, и я выкроил из нее легкие и прочные рубашки для всей моей семьи.
Я не помню имен двух других англичан, но так как один из них был врач, а другой радист, то мы их называли «туан доктор» и «туан радист».
Некоторое время спустя прибыли три других летающих корабля и сбросили много металлических ящиков с товарами. Там были ружья, патроны, лекарства, одеяла и одежда. Тогда туан майор собрал нас и объявил: «Те, кто хочет драться с японцами, получат ружье и военное снаряжение». Как ты сам понимаешь, мы все стали добровольцами! И каждый получил ружье, одеяло, рубашку и штаны. Нам даже дали башмаки, но никто из нас не мог их носить, так как у нас от них болели ноги.
Потом туан майор захотел научить нас стрелять. Он поставил в двадцати шагах апельсин и сбил его первой же пулей. Но когда наступила наша очередь, никому не удалось даже задеть этот апельсин, зато из сарбаканов мы попадали каждый раз. Видя это, туан майор рассердился и обозвал нас болванами. Тогда пришел один даяк со своим старым мушкетом, набитым кусками железа, и сказал ему: «Ты хочешь, чтобы сбили твой апельсин? Ну, смотри хорошо!» И бах! От апельсина не нашли ни кусочка! Ох и посмеялись же все после этого!
— И много вам пришлось драться с японцами?
— Нет, потому что они повсюду начали отступать. Но на побережье была небольшая группа, которая вздумала защищаться. Так как они не привыкли к лесу, то справиться с ними нам было легко. Пока несколько даяков стреляли с одной стороны, чтобы отвлечь их внимание, другие подкрались ползком с тыла и перестреляли их в упор.
Потом прибыли австралийцы, и туан майор представил меня их вождю, который пожал мне руку, поздравил меня и подарил фуражку с позолоченным значком на ней. Мы все были довольны, но затем австралийцы приказали нам сдать ружья. Мы хотели сохранить их, чтобы ходить на охоту, но делать было нечего; наверное, они боялись, что мы станем воевать с голландцами. Австралийцы забрали у нас оружие и побросали в реку. При виде того, как разбивают эти прекрасные совсем новые ружья, которые могли бы сослужить нам такую службу, у нас на глазах выступили слезы.
Глава тринадцатая
Два дня охоты. Встречи в лесу. Ночной привал. Сюрпризы охоты. Злой дух Уджук Лойонг. Кабан и гастрономия. Бетина с Борнео.
Однажды утром за мной зашел даяк лет сорока.
Его длинные волосы были собраны на затылке в небольшой пучок, а через все лицо протянулся шрам, рассекавший нос.
— Туан, пойдем на охоту.
Я как раз собирался препарировать птицу, но слова «охота» было достаточно, чтобы увлечь меня в лес. Даяки хорошо это знали, и нередко кто-нибудь из них приходил соблазнить меня, так как, если я что-нибудь убивал, мы делили добычу поровну. У меня уже было несколько испытанных спутников, но этого я видел впервые и не знал, хороший ли он следопыт.
В одно мгновение я облачился в свой охотничий костюм, то есть снял с себя всю одежду, кроме шорт, и прицепил к поясу даякский кинжал, служивший мне вместо мачете. Мое снаряжение довершали ротанговая корзина и бамбуковая табакерка, не говоря, конечно, о карабине калибра 8,57. И мы отправились; мой проводник Н’Джок шел впереди, вооруженный копьем с широким наконечником.
Больше часа мы брели по лесу, не произнося ни слова и прислушиваясь к малейшему шороху, хотя находились еще слишком близко к деревне, чтобы надеяться встретить крупную дичь. Внезапно мой спутник наклонился, сорвал небольшое растение с округлыми листьями и сделал мне знак приблизиться. Затем он поставил мне на лоб свой кулак с зажатым в нем растением и подул в него, пробормотав несколько слов, среди которых я различил, кажется, слово «баби» (кабан).
— Это растение отгоняет злых духов и приносит успех, — сказал он мне.
Дальше нам пришлось с шумом продираться сквозь густые заросли, появившиеся на месте гари. Треск ветвей, сопровождаемый пронзительным тявканьем, возвестил нам о бегстве оленя мунтжака.
— Никогда не следует стрелять в мунтжака в начале охоты, если ты не уверен, что ничего больше не убьешь за весь день, — сказал мой проводник. — Таково даякское поверье.
Кругом кишели пиявки, еще более агрессивные, чем обычно: несколько дней шел дождь, и они чувствовали себя в своей стихии.
— Обожди меня здесь, — сказал Таман Н’Джок.
Он исчез в зарослях и вернулся с несколькими кусками лианы толщиной в руку — из оранжевого надреза вытекал пенившийся, как мыло, сок. Если капнуть этим соком на пиявку, она начинает корчиться, словно прижженная раскаленным железом, и немедленно отваливается. Подражая своему спутнику, я ободрал кору с лианы[25] и тщательно натер ею ноги и ступни. Из уважения к истине я должен признаться, что в течение почти получаса к нам не прицепилась ни одна пиявка. Но стоило перейти вброд одну из бороздивших лес бесчисленных рек, и этот чудодейственный бальзам был смыт потоком.
Дождь пошел снова; сначала о нем давали знать лишь капли, барабанившие по лесной кровле, затем он полил сильнее и сильнее, и за шиворот нам потекли ледяные струи. Укрыться под этими деревьями с огромными стволами, лишенными нижних ветвей, было невозможно. Оставалось только продолжать шагать с прилипшими ко лбу волосами, с которых в глаза и рот стекала вода. Липкую почву совсем развезло, и на каждом шагу мы выдирали ноги из грязи с громким хлюпаньем. Это был праздник пиявок. Через каждые пятьдесят сантиметров можно было видеть одну из них, вставшую на дыбы и извивающуюся, готовую присосаться к любой добыче, которая оказалась бы в пределах ее досягаемости. Стоило на минуту остановиться, как все пиявки в радиусе нескольких метров сползались к нам так быстро, как только было можно при их способе передвижения.
Я шел, озабоченный главным образом тем, чтобы не воткнуть в грязь дуло своего карабина, как вдруг Н’Джок остановился. В пятидесяти шагах от нас древовидные папоротники колыхались, потревоженные невидимым животным.
— Баби, — прошептал мой проводник.