Те, кто выразили таким способом свою скорбь, шли к кувшинам, пили и оживленно болтали о том о сем, как будто и не было траура. Время от времени один из пьющих удалялся:
— Извините меня, я пойду плакать.
И снова присоединял свой голос к концерту вздохов. При виде детей и матерей, подносивших своих младенцев поцеловать трупик, я не смог не воспротивиться:
— Уведите хотя бы детей, они же все заразятся!
Но на меня посмотрели с недоверием, и никто не двинулся с места: эти славные люди не могли себе представить, что болезнь может постигнуть человека не по воле злых духов, а как-нибудь иначе.
В другой раз к нам пришла мать, у которой неожиданно пропало молоко; не имея возможности кормить своего младенца, она обратилась за помощью к нам. Мы отдали ей последнюю банку сгущенного молока, а, когда оно кончилось, я, потеряв всякую надежду посоветовал ей попробовать сырые яичные желтки., Не знаю, последовала ли она моему совету, — во всяком случае, ребенок умирал несколько недель, и не было ничего ужаснее медленной агонии этого маленького скелета, у которого до последней минуты сохранилось достаточно сил — он все время шевелил своими, тонкими, как паучьи лапки, ручками и ножками и отчаянно вопил от голода.
Чтобы получить иголки, леску или крючки, люди несли нам всевозможные местные продукты питания: кур, яйца, разнообразные плоды и бесконечное количество диковинных овощей, похожих на стручки, венецианские фонарики или красные и зеленые звезды. В вареном виде эти удивительные плоды оказывались большей частью горькими или жесткими и набитыми твердыми, как гравий, семенами или в лучшем случае просто волокнистыми и безвкусными. Мы пробовали все, что нам приносили, и ни разу не стали жертвами своей гастрономической любознательности. Однажды, впрочем, к нам явился почтенный старец с маленькой корзинкой, наполненной зернами, немного похожими по виду на чечевицу. Мы уже собирались дать ему несколько крючков, которые он просил, как вдруг у меня возникли подозрения: эти зерна поразительно напоминали семена одного весьма ядовитого бобового растения, встречающегося в тех местах.
— Вы их обычно едите? — спросил я старика.
— Мы — никогда, но вы, однако, можете попробовать, — наивно ответил он.
Немного погодя старик появился снова, бережно держа в руках яйцо чуть побольше голубиного, и начался торг:
— Дайте мне жевательного табаку.
— Ну нет! Не за яйцо же!
— Хорошо, тогда железную коробку для моего бетеля.
Мы дали ему коробку, он взял ее, но яйцо не отдал.
— Мне хотелось бы с крышкой.
Мы опорожнили одну из коробок с лекарствами и протянули ему; он согласился, но вид у него был недовольный. Тогда мы великодушно добавили три крючка, которые он взял, заявив:
— Я предпочел бы иголки.
Мы отсчитали ему три иголки. Он схватил их, но не вернул крючков и не выказал никакого намерения отдать яйцо; затем добрую минуту обдумывал, что бы еще у нас попросить.
— Дайте мне это, — заявил он наконец и показал на полиэтиленовый кулек.
Измученные, мы уступили, но он все еще не был доволен:
— И кусок мыла…
Это было уже слишком… Оставив яйцо, он с сожалением удалился; при этом у него был вид человека, не получившего то, что ему причиталось за свои деньги.
Наше жилище постоянно заполняли мужчины и Женщины, которые с любопытством разглядывали все наши вещи или часами сидели на корточках, комментируя малейший наш жест.
Один из таких посетителей, перелистывая старый американский журнал, задержался перед большой фотографией, изображавшей заседание Совета Безопасности ООН. Внимательно рассмотрев каждого из персонажей, собравшихся вокруг заваленного бумагами круглого стола, который, несомненно, напомнил ему о нескончаемых карточных партиях в тавернах Танджунгселора, он поднял голову и спросил:
— Во что играют эти люди?
Нам было не так-то просто ответить ему!
Как-то раз один человек принес мне клык кабана, который почему-то согнулся в спираль и достиг почти сорока сантиметров в длину. Это была любопытная вещь, но владелец запросил баснословную для тех мест цену — двадцать пять рупий.
— Это слишком дорого за простой зуб, — сказал я.
— Нет, туан, это не дорого: если у тебя будет при себе такой зуб, никто не сможет тебя убить. Если в тебя выстрелят, пуля застрянет в дуле ружья, если же тебе нальют отравленный напиток, стакан разобьется, едва ты к нему притронешься.
— Так как я не скрывал своего скептицизма относительно чудесных свойств этого зуба, он добавил:
— Ты не хочешь мне верить, что ж, проверь. Привяжи этот зуб к ноге курицы и попытайся убить ее из твоего ружья — тебе это ни за что не удастся.
— Меня очень позабавило такое суеверие, и поэтому я решился произвести опыт, сделав моему посетителю следующее предложение: если мне не удастся убить курицу с первого выстрела, клык останется у него и я заплачу ему двадцать пять рупий; в противном случае он отдаст мне клык даром.
— Сказано — сделано. Одному из мальчишек поручили поймать курицу, и птица, волочившая за собой, словно пушечное ядро, клык кабана, была выпущена на деревенскую площадь. Под ироническими взглядами моего простака, убежденного в своей победе и призывавшего каждого в свидетели, я зарядил малокалиберную винтовку и прицелился. «Если я промахнусь, — думал я, нажимая на спуск, — меня высмеют». К счастью, при звуке выстрела курица захлопала крыльями и упала, убитая наповал.
— Хозяин зуба не мог прийти в себя. Его лицо выражало такую печаль, что мой триумф сразу сменился сожалением: ведь я разрушил его веру в этот предмет. Наконец он покачал головой и заявил:
— Возьми этот зуб, ты его выиграл. Впрочем, раз он не помогает, он мне больше не нужен.
— Я медленно отвязал клык от лапы убитой курицы, говоря себе, что, может быть, было бы лучше промахнуться, затем повернулся к огорченному даяку:
— Этот зуб мне решительно нравится, — сказал я. — Поэтому я покупаю его у тебя за двадцать пять рупий.
Глава пятнадцатая
Первичный и вторичный лес. Заблудившийся в джунглях. История с медведем. Посмертная головомойка. Памятный переход.
Для натуралиста Лонг-Лаат далеко не представлял такого интереса, как районы, в которых мы жили до того. Лет сорок назад, во время небывалой засухи, первичный лес был на большом пространстве уничтожен рядом пожаров, а на его месте возник вторичный с очень густым и неприветливым подлеском, передвигаться в котором было мучением, да и видимость там была плохая. Но главное его фауна и флора отличались меньшим своеобразием, чем в других районах. Обычно полагают, что так называемый вторичный лес не что иное, как молодая поросль, появившаяся на месте уничтоженного стихией или людьми первичного леса.
В действительности, каким бы удивительным это ни казалось, вторичный лес отличается от первичного не только своим возрастом, но и прежде всего образующей его растительностью. Объясняется это очень просто. Настоящий экваториальный лес состоит исключительно из деревьев, приспособившихся к постоянно царящей там полутьме, поэтому не в пример большинству растений их семена и молодая поросль могут развиваться только в тени.
Что же произойдет в случае уничтожения этого леса? На обнажившейся таким образом почве семена тенелюбивых деревьев не смогут развиваться, зато будут размножаться те виды, которые обычно растут на открытых пространствах. Следовательно, появившийся в итоге лес будет состоять из совершенно других пород, нежели первичный лес, и даже неспециалист сможет распознать его с первого взгляда. То же самое относится к животным и особенно к птицам: те из них, которые обычно живут в светлом лесу, тотчас же освоятся в этой новой, столь подходящей для них среде.
Но такая смена неокончательна, так как природа беспрестанно эволюционирует. Когда деревья вторичного леса станут достаточно большими и будут давать нужную тень, там смогут, в свою очередь, прорасти семена, занесенные из соседнего, первичного леса; после того как новые деревья достигнут своего полного роста, справедливость восторжествует: отбрасываемая ими тень безжалостно заглушит вторичный лес. Так постепенно возродится первичный лес, но, конечно, для этого нужны по крайней мере одно-два столетия.
В лесу Лонг-Лаата, менее богатом дикими плодами, чем лес, растущий в низовьях Бахау, водилось мало дичи, и, чтобы встретить оленей или кабанов, мне приходилось уходить очень далеко. Положив в ротанговую корзину спальный мешок, мандоу и небольшой запас риса, я уходил один на несколько дней, радуясь убежать из этой малоприветливой деревни.
Не очень хорошо зная местность, я выбирал дорогу наугад и старался ориентироваться по какому-нибудь из бесчисленных потоков, бороздивших лес. После целого дня ходьбы я разбивал свой бивуак и в последующие дни охотился в его окрестностях. Обычно без большого труда находил это временное убежище, но один раз все же мне этого не удалось сделать, и я был вынужден провести ночь там, где она меня застигла.
В тот день я очень рано вышел из Лонг-Лаата и по дороге встретил группу охотников, возвращавшихся с кабаном. Они по-дружески предложили мне большой кусок сала и кое-как прокопченный окорок, после чего продолжили свой путь. Тут я заметил, что за мной увязалась одна из собак; она принадлежала к таким запаршивевшим и тощим созданиям, что невольно возникал вопрос, откуда у них берутся силы двигаться.
К четырем часам пополудни я устроил привал на берегу неширокого прозрачного потока и соорудил себе легкое убежище, покрыв его большими круглыми листьями. Затем приготовил на ночь солидный запас валежника и, так как еще было светло, решил побродить в окрестностях в надежде встретить какую-нибудь дичь. Уходя, я заметил, что даякская собака исчезла. Полагая, что она вернулась в деревню, я не стал беспокоиться.
Не прошло и четверти часа с момента моего ухода с бивуака, как я наткнулся на совсем свежие следы бантенгов — крупных диких быков тропической Азии. Я последовал за ними, надеясь быстро нагнать животных, которые, видимо, останавливались по дороге, чтобы пощипать редкую травку на небольшой прогалине. Вскоре, однако, пошел проливной дождь, и мне становилось все труднее отличать св