Коломнин слушал, догадываясь, к чему ведет витиеватый монолог Ознобихин.
– То-то что нет. Я ведь, Серега, думаю собственный инвестиционный банк задробить. Давно эту идею вынашиваю. Вот и хочу тебе предложить в совладельцы. Скинемся капитальцами, ты станешь вицепрезидентом, то есть своим делом займешься. Ларису подтянем.
– Чего там мелочиться? Предлагаю сразу бэнк оф Нью-Йорк прикупить. С моим десятком тысяч долларов наверняка хватит.
– Насчет бэнка пока рановато, а на свой банчок вполне потянешь. Компанию продадите и – потянешь.
– Компанию?
– А то? Задаром, что ли, отдавать? Тут, наоборот, важно не продешевить. Четверик подъедет к Ларисе поторговаться еще до похорон. Начнет с пятнадцати-двадцати.
– Миллионов? – глупо уточнил Коломнин.
– Но, – Ознобихин доверительно приблизился. – Знаю точно, что карт-бланш ему Гиляловым дан на все пятьдесят. – Почему именно пятьдесят?
– В это не вникал. Скопили на каких-то бартерных операциях. Есть такая компания «Зэт петролеум». Гиляловская «зарубежка». Так вот через свои каналы проверил информацию: действительно, в Швейцарии у них как раз пятьдесят миллионов отложено. И эти пятьдесят вы из Слав Славыча вынете. А после: гуляй – не хочу. И на банчок хватит. И на вольную беззаботную жизнь для Ларисы.
Он с демонстративной завистью облизнулся. Присмотрелся к затаившемуся Коломнину. И молчание Коломнина ему не понравилось.
– В любом случае, решение должна принять сама Лариса, – ужесточил он голос.
– Само собой. Но сегодня оформим на нее «Хорнисс холдинг». Это мое требование.
– Ладно, подпишу. Куда деваться, раз вляпался? – безучастно согласился Ознобихин. – Но только делаем пока в тайне. И все бумаги оставляем у адвоката до решения Ларисы. Хотя решение и так понятно, – согласится.
– Почему?
– Потому что молодая и неглупая баба. Еще полгода назад о сотне тысяч мечтала, чтоб из-под свекрухиной опеки выбраться. А здесь-то и выбирать нечего. Или изобилие до конца дней, или – сомнительные хлопоты с сумрачным концом.
– Полагаешь, адвокат согласится подождать?
– Куда ей теперь деваться? Тоже подставилась по самое некуда. Раззява греческая!
Коломнин все не мог уснуть. Разговор с Ознобихиным не выходил из головы. И не разговор даже. Цифра. Мистическая, откуда-то сошедшая круглая цифра – «пятьдесят». Что-то очень напоминающая. Что значит «что-то»? Пятьдесят миллионов было выкачено из «Нафты» через «Магнезит». Бывают же совпадения. А если не совпадение?!
Он взлетел над кроватью и принялся набирать телефонный номер. В нетерпении слушал гудки, ухающие за тысячи километров от этого истомленного зноем острова.
– Слушаю, – поднял трубку Богаченков.
– Юра, это Коломнин.
– Сергей Викторович, пытались дозвониться. Горе у нас…
– Я знаю, Юра.
– Тут еще одно. Наши раздолбаи…
– Тоже знаю. Скажи, по «Магнезиту» ничего нового?
– А это все еще важно? Тогда нет.
– Это важно. Потому найди немедленно капитана Суровцева из экономической безопасности. Надо перепроверить, не значится ли в цепочке, по которой уходили «конденсатные» деньги, такая компания – «Зэт петролеум»? И, если найдет, пусть заново «поколет» арестованного – не был ли он связан с кем-то из Генеральной нефтяной компании? Если что-то подтвердится, встречай в аэропорту.
Томильск. Прощание с патриархом
Но в аэропорту Томильска, куда Коломнин добрался в понедельник утром, его встречал не Богаченков, а сам Суровцев. Вид у него был таинствен.
– Ох, и пришлось потрудиться.
– Неужто и впрямь «Зэт петролеум» проходит по документам?
– Да откуда? Там такая цепочка – за год не «пробьешь». Я по-другому сделал: по «низу» запустил в камеру дезу, что вышли на некий «Зэт петролеум». И что думаешь? Сработало. Сам встречи запросил. Все воскресенье, считай, в следственном изоляторе с ним на пару просидел. Так что с тебя дополнительно причитается – за отсидочку в выходной день. Двойной тариф по КЗОТу.
– Если только молоко за вредность.
Получилось это несколько резче, чем следовало. Тем более суетливое мельтешение Суровцева можно было понять, – он удачно выполнил порученное задание и рассчитывал на дополнительное вознаграждение. Просто все мысли Коломнина сейчас были заняты предстоящим тяжелым разговором с Ларисой. Да еще в доме, в котором царит траур.
– Да, да, ваше горе разделяю. Такой человек! – Суровцев, по-своему оценивший реплику, скорбно, хотя несколько запоздало закивал. – И забот теперь, что называется, полон рот. Но – дело есть дело. Потому позволил себе… Информация больно срочная.
– Так что обнаружилось? Директор «Магнезита» напрямую работал с Гиляловым?
– Как раз наоборот, – Суровцев понимающе хихикнул. – Он же почему «колоться» начал? Перетрусил, что и впрямь решат, будто он с Гиляловым завязан.
– И что из того? – недопонял Коломнин. – Доказательств-то нет.
– То есть как что? – Суровцев в свою очередь внимательно пригляделся к собеседнику. – Да ты, погляжу, совсем запаренный. Плевал он на доказательства. Ты что думаешь, он нас боится? Да если только слух пройдет, что от него ниточка тянется к верхам, он же не жилец.
– В самом деле?
– А то нет. Потому и раскладку поспешил дать. Как бы застолбить, что его делом было только конденсат отгружать и деньги на промежуточный счет посылать. А оттуда уж совсем другие направляли.
– И он сказал, кто?
– Да с чего бы иначе я здесь второй час околачиваюсь?! На, прочти копию протокола. С отчеркнутого места. Не оторвешься.
Он оказался прав. Потому что первый же абзац поверг Коломнина в шок:
– Не может быть. Этого просто не может быть. Может, врет?
– Все точно. Я подробненько попытал. Говорю же, тут психология. Вот теперь они наши! Со мной машина и пара ребят. Будем брать?
– Окстись, ретивый опер! – охолодил Коломнин. – Нам только не хватало новый ушат грязи на компанию. Да еще в дни траура. Сами, внутри, разберемся. А протокол перепишешь.
Копию протокола он убрал в карман.
– А как же?..У меня теперь, считай, на руках официальный материал. И вообще фальсификация – это, знаешь, какой риск, – расстроенный Суровцев попытался встать на привычную стязю стяжательства.
– Зачтем, – Коломнин заметил, что после совместного с Ларисой визита к Суровцеву незаметно перенял ее манеру общаться с ним не как с бывшим коллегой, а как с исполнителем хорошо оплаченной услуги.
Прямо из аэропорта Коломнин поехал к особняку Фархадова, куда, как сообщил по телефону Богаченков, второй день съезжались многочисленные, неведомые прежде родственники.
Похороны были назначены на вторник, и с сегодняшнего числа все городские гостиницы закрылись для приема обычных посетителей: с вечера ожидали прилета первых гостей. Поговаривали о возможном прибытии премьер-министра. Вопреки желанию азербайджанской диаспоры тело готовились захоронить на Томильском кладбище. По заблаговременному распоряжению самого покойного – рядом с сыном.
Возле особняка скопилось множество машин, меж которыми сновали озабоченные люди. Над горячим телом рыдают. Над хладным трупом грустят. Минута первой боли прошла. И теперь на всем окружающем лежала печать торжественной скорби.
Одновременно с Коломниным к особняку подъехал УАЗ, в котором сидели два бригадира с буровых, ведших меж собой оживленный, рассмешивший обоих разговор, – похоже, травили анекдоты. Однако перед тем, как выйти из машины, оба стерли с лиц неуместное веселье и далее направились по брусчатке, полные печали. Более того, один из них, заслышав смех со стороны собравшихся неподалеку зевак, цыкнул возмущенно и даже потребовал от секьюрити отогнать посторонних.
В этом не было особенного лицемерия. Просто человеческое начало брало свое во всех обстоятельствах. И живые, отдавая дань мертвым, продолжают думать о том, чего отныне лишен умерший, – о будущем. Именно с Фархадовым связывало большинство этих людей свои планы. И оттого горечь утраты усиливалась, причудливо смешиваясь с обидой на покойного, – сам ушел, а их, доверившихся ему, оставил в безвестности.
Истинное лицемерие, как догадывался Коломнин, начнется завтра, когда в Томильск съедется нефтяная элита. Потому что приедут они не только хоронить своего патриарха. Соберутся они делить недоделенное. И теперь становилась понятной поспешность Слав Славыча Четверика: ГНК торопилась застолбить вешки.
Перед входной дверью Коломнина поджидал набычившийся Богаченков.
– Сергей Викторович, я хочу сказать. То есть специально ждал… В общем вы как хотите, но я от Ларисы Ивановны не отступлюсь и банку ее не сдам. Потому что это… и вообще бесчестно, – вместо приветствия выпалил он.
– Ну, и не отступайся. Что с иском?
– С иском? А что с иском? Оспорили, конечно. В среду к обеду судья обещал выдать им отказ.
– Стало быть, и надо продержаться до среды. Так?
– Так. Но вас же вроде как в банке повысили, – богаченковская физиономия обескураженно расплылась. – Само собой, так. Вы уж извините.
– Как раз не за что. И лыбиться перестань. А то еще отметелят.
На них как раз зыркнули те самые два бригадира.
Кивнув секьюрити, Коломнин прошел в особняк. И сразу очутился среди всплесков голосов и усталых женских стенаний. В холле первого этажа незаметными тенями, как и подобает женщинам Востока, сновали азербайджанки.
Мужчины, в основном сотрудники «Нафты», один за другим подходили к креслам в углу. Там, укутанная в темный, прозрачный платок, в компании жены Мамедова, заплаканной Зульфии, восседала Лариса. Хотя Зульфия была единственной дочерью умершего, а Лариса лишь невесткой, соболезнующие обращались прежде всего к ней. И сама Зульфия, кажется, воспринимала это как должное. Коломнин поразился происшедшей в Ларисе перемене: с запавшими глазами на потемневшем лице она безучастно протягивала руку подходившим, что-то негромко отвечала, углубленная в себя.
В отличие от нее Зульфия подмечала происходящее вокруг, а потому первая заметила Коломнина, тут же наклонилась к Ларисе, что-то шепнула. Лицо Ларисы вспыхнуло, она поднялась поспешно, обыскивая залу глазами, и, не дослушав очередного соболезнующего, пошла навстречу.