Вот только теперь высота кирпичной трубы не казалась мне чем-то многозначительным, а закрытое помещение, крышу которого она венчала, больше всего походило на самую заурядную кочегарку. Только зачем дверь заварили? Что, там такое ценное оборудование? Или секретная документация, которую не успели спалить перед эвакуацией части?
Я прошел в дом. Широкий коридор сохранился, но металлические пеналы вывезли. Остался только один. По-моему, именно тот, в котором я провел неприятнейший час в ожидании решения своей участи. Вместо навесного замка в петли был вставлен болт. Я с трудом открутил заржавевшую гайку. Что там, внутри? Скелет неудачника, который, как и мы, загремел под карликовую раздачу и которого забыли освободить, когда базу бросали?
Внутри оказалась окаменевшая кучка дерьма и стеклянная банка с окурками. «Беломор» чередовался с дамскими сигаретами, сохранившими пятна помады на тонких белых фильтрах. Или это не помада, а кровь?..
Я стоял и смотрел на эту банку, когда зазвонил телефон. Номер не определился. Голос был мужской, незнакомый:
– На второй этаж поднимайся.
Я вернулся из коридора в просторный вестибюль. Напротив входа располагался лифт. Раздвижные двери были плотно сомкнуты, и на них, наискосок, кто-то синей краской вывел обычные нецензурные надписи. Они выглядели совсем свежими.
Здравый смысл подсказывал, что лифт работать не мог, но я почему-то нажал черную рифленую кнопочку. Случилось невероятное: в шахте заскрежетало, завыло, громыхнули какие-то железяки, и что-то начало двигаться, преодолевая, судя по звукам, жуткое сопротивление. Но я даже не успел как следует удивиться. Движение прекратилось, я услышал замедляющееся трение железного о железное, а потом в шахте что-то обрушилось, и от удара весь дом сотрясся до основания. На меня сверху посыпалась штукатурка, а со стены брякнулся какой-то стенд в деревянной лакированной раме.
Эксперимент не удался, чуда не получилось. Отряхивая волосы и чихая от пыли, я отыскал лестницу. Не требовалось быть следопытом, чтобы определить: по ней недавно ходили. Как вверх, так и вниз. Четко различались следы нескольких пар ботинок. Я не был твердо уверен, но одна из цепочек – та, которая тянулась только наверх, – принадлежала Артему…
В коридоре на втором этаже царил мрак. Ни одна лампочка не горела, а окон здесь не было. Я осторожно двинулся налево, и тут же, пока глаза не успели еще адаптироваться, нашел коленом острый металлический угол. Шипя от боли, я ощупал препятствие. Оно не поддалось мануальной идентификации. Уже позже, при свете, я рассмотрел, что это было. Нечто вроде больничной каталки для транспортировки больных, только на сдвоенных широких колесах и с рамой, усиленной многочисленными железными уголками, наваренными вертикально и горизонтально. А там, где у человека, положенного на эту каталку, должны были находиться запястья, щиколотки и шея, имелись оплетенные кожей металлические хомуты, наподобие монтажных, предназначенных для обжима трубок и шлангов. Вот только размер у этих каталочных хомутов был просто гигантским. Они и Терминатору были бы велики; у меня же все четыре конечности, да и голову тоже, получилось бы заправить под один зажим, и то пришлось бы еще «барашек» крутить, чтобы убрать слабину…
Выставив перед собой свободную руку, я медленно продвигался по коридору. Выяснилось, что в стене справа чередуются деревянные двери, наглухо запертые, и металлические решетки, которые начинали открываться с душераздирающим скрипом, стоило их коснуться.
Так я и крался, ощупывая дорогу, пока не поступила очередная команда:
– Видишь свет? Туда заходи.
Убрав телефон, я пригляделся и только после этого различил желтеющую полоску в конце левой стены. Дверь была так плотно пригнана, что щель оставалась только внизу и составляла всего несколько миллиметров. Сильно выдохнув, я повернул холодную ручку и вошел в комнату.
Оценить размер комнаты было нельзя. Освещалась она только слабенькой лампой, закрепленной над притолокой, так что дальние от меня стены терялись в непроглядной темноте. Ноздреватые бетонные стены, на которых темнели какие-то пятна, нагоняли тоску. Мебели я не видел – и, как потом выяснилось, ее там и не было.
Я сделал два-три шага и остановился. Сказал громко:
– Я тут!
Нет ответа. Тишина полная.
– Эй, есть кто-нибудь?
Я скорее почувствовал, чем услышал, движение за спиной слева. Надо было прыгнуть вперед и пригнуться, но я, стоя вертикальной мишенью, начал разворачиваться, причем не как-нибудь, а самым длинным путем, вокруг правого плеча.
На мою голову обрушился удар такой силы, какого она не испытывала со времен приснопамятной стрелки с чеченами.
Я вырубился моментально.
И очухался только в больнице.
Глава девятаяВозвращение воспоминаний
История повторилась – меня ухайдокали бейсбольной битой.
Пока я валялся в беспамятстве, Цыган, по моему молчанию догадавшийся, что случилось ЧП, окружил загадочный объект и прошерстил его, сколько мог. Нашел меня, нашел Артема. Не отыскал только сумки с деньгами и похитителей. Что и неудивительно, под домом оказались настоящие катакомбы, и он не рискнул исследовать их слишком настойчиво. Прошлись по нескольким коридорам, убедились, что заблудиться в них проще, чем выбраться на поверхность, и повернули обратно. Понятно, что тот, кто отоварил меня по загривку, а потом спер сумку с деньгами, путь отхода наметил заранее и давно уже поднялся на поверхность в безопасном месте.
Артема отыскали на третьем этаже, в одной из комнат, где дверь заменяла металлическая решетка. Он сидел, прикованный наручниками к отопительной батарее. Глаза и рот были заклеены скотчем. Нижняя губа у него была разбита, и на подбородке обнаружилась ссадина, но больше никаких следов побоев специалисты не усмотрели. Меня это не удивило: моему малохольному сыну хватило и двух тумаков, чтобы перестать брыкаться. Но когда Цыган доложил мне дальнейшие результаты медицинского освидетельствования, я подумал, что лучше б они его били.
И еще подумал, как буду их дуплить я, когда мы снова пересечемся…
Ему кололи какую-то гадость, которая повлияла на память. Он не забыл свою фамилию и адрес, но не мог даже приблизительно вспомнить, как переместился из школы на военную базу. Этот отрезок жизни из его мозгов просто вырезали, как вырезают из фотопленки забракованные негативы. Он даже не помнил, как мы с ним разговаривали по телефону.
На его локтях виднелись следы от уколов, но анализ крови результатов не дал. Или эксперты не обладали должной квалификацией, или Артему ввели препарат, быстро распадающийся на безобидные составляющие.
Я сперва не поверил, когда это услышал. Какие-то следы всегда должны оставаться! И потом, против нас что, закордонная разведка играла или родной ГРУ погеройствовал? Откуда у простых уголовников такие сложные препараты и где они насобачились их использовать? В моем представлении, бейсбольная бита, наркотка по телефону и тонкости химии как-то не сочетались. Обычно бывает что-то одно. Но Цыган меня уболтал. Притащил какие-то справочники по фармацевтике, научные журналы по химии, еще какую-то лабуду, вроде рукописных конспектов с грифами «Совсекретно». Долго ездил мне по ушам. Я и пятой части услышанного не понял, но в конце концов согласился, что в отшибании памяти ничего технически сложного нет. Какие-то навыки плюс везение – и результат налицо. Тем более что Артем – не разведчик, которого обучали методикам противодействия и который до последнего боролся за то, чтобы сохранить свою память. Обычный пацан, трудностей жизни не видевший, в меру избалованный и не в меру напуганный. Он бы и так, без всяких инъекций, мог забыть все, о чем бы его попросили.
– Память к нему может вернуться?
Цыган кивнул:
– Вполне вероятно.
– А сроки?
– Все очень индивидуально.
– Ну все-таки?
– Вряд ли через неделю. И даже через полгода – сомнительно. А вот через год, через три или пять…
– Мне нужно быстрее. Что для этого надо?
– Никто не даст однозначных советов. Слишком тонкие материи затронуты. Один из вариантов – сменить обстановку. Переехать туда, где он будет чувствовать себя в безопасности…
Отправить его за границу? Мне эта идея понравилась. И его отправить, и Ингу. Пусть поживут какое-то время, а я тут подчищу хвосты и расквитаюсь с долгами. Сам я пока не готов на постоянку осесть за бугром – кому я там нужен? Но в перспективе, поближе к обеспеченной старости…
Сын наотрез отказался куда-либо переезжать. Проявил мой характер, чему я страшно обрадовался. И проявил рассудительность, которой я, честно сказать, от него не ожидал. Он сказал, что нельзя все время бежать. Он сказал, что здесь ему будет легче забыть происшедшее, тогда как там он будет все время ощущать себя трусом. Сказал, что случившееся послужит ему уроком. Он уже сделал определенные выводы. В частности, самый главный: я учил его быть настоящим бойцом, а он предпочел легкий путь и спрятался за компьютером, заменил настоящую жизнь виртуальной и, естественно, оказался не готов к передрягам. А ведь ничего страшного по большому счету с ним не случилось. Жив, ноги-руки на месте. Многим доставалось значительно крепче, но они не позволяли себе раскисать. Почему же он должен признать себя слабаком? Слабый – не тот, кого бьют, а тот, кто боится быть битым.
Конечно, все это было сказано не так гладко. По-детски многословно и непоследовательно, но оттого более трогательно. У меня комок в горле застрял и сердце заколотилось, когда Артем закончил свой монолог. Все-таки гены есть гены, и если отец был солдатом, из сына не получится пацифист. При должном, естественно, воспитании. А с воспитанием, как я только что убедился, все обстояло нормально, несмотря на допущенные в силу моей занятости огрехи.
Я обнял сына и пообещал, что мы останемся вместе и что обязательно разыщем тех дядек, которые нам сделали плохо:
– Они пожалеют о том, что их мамы аборт не сделали вовремя!