Потом мы прошли по короткому коридору, вдоль стен которого стояли каталки с мертвецами. Некоторые были накрыты простынями или непрозрачным полиэтиленом, другие лежали, ничем не прикрытые. Я старался не смотреть по сторонам, но краем глаза все равно ухватывал довольно мрачные картинки. Одни покойники были одеты, и разнообразие шмоток поражало: здесь было все – от обносков бомжа до вечерних костюмов. Другие, раздетые, уже подверглись исследованиям, и на животе, от паха до груди, у них пузырились шрамы, широкие и бугристые, как якорные канаты.
Я представил себя…
Я не хотел себя представлять, но мое воображение, обычно не столь своевольное и подчиняющееся приказам, на этот раз кратковременно вышло из повиновения.
Я представил себя на такой вот холодной каталке. Голым, с написанным на стопе номерком. С распоротым и выпотрошенным животом. Чтобы он сохранял форму, в него после вскрытия напихают газет и тряпья, а потом бухой санитар, насвистывая «Я шоколадный заяц, я лясковый мерзавец…», заштопает разрез специальной иголкой с нервущейся хирургической ниткой.
Мы повернули в короткий тупик, где на потолке горела только одна жужжащая лампа, и остановились перед белой крашеной дверью. На ручке, повернутой вертикально вниз, висела красная гостиничная картонка «Прошу не беспокоить». Хмыкнув, Степан перевесил ее другой стороной: «Пожалуйста, уберите мой номер». Потом постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.
Комната была небольшой и ярко освещенной. Напротив двери располагалось окно, завешанное синей портьерой, напоминающей солдатское одеяло. Перед окном стоял желтый полированный стол, у правой стены – пустой книжный шкаф и шикарный диван черной кожи, вписывающийся в интерьер так же, как коньяк «Хеннесси» – в ящик пива «Красная Бавария».
Сравнение с коньяком пришло мне на ум неслучайно. Место в середине стола занимала бутылка именно с такой этикеткой, опорожненная на треть. Играли грани хрустальных стаканчиков, желтели лимон и сыр на тарелке, высилась пирамидка суджука, нарубленного кирпичиками.
В кресле за столом расположились два человека. Мужчина сидел, вытянув ноги, а девушка в белом халатике расположилась на подлокотнике, вполоборота к двери. Кажется, они не услышали, как постучал Степа. Или не сочли нужным прерваться. Халат на девушке был расстегнут. Откинув голову, она разметала по плечам роскошные черные волосы, а мужчина самозабвенно целовал ее голую грудь, сильными руками так стискивая пышные бедра партнерши, словно хотел их разорвать.
– Мы пришли, – сказал Степа, и только после этого сладкая парочка на мгновение замерла, а потом нехотя расстыковалась.
Девушка спрыгнула на пол, а мужчина первым делом поднял левую руку и посмотрел на часы, при этом он повернулся к источнику света, так что я видел только его плечо и затылок, а потому и узнал сначала только по голосу.
Узнав, не поверил.
Это был мой давний коллега по спорту, прозванный Серым. Мы не виделись с черт знает какого года. Давным-давно он работал тренером, как и я, а потом подался в похоронный бизнес. Лет пять назад прошел слух, что его застрелили. Значит, он выжил, и теперь работает тут. Или я вижу зомби?..
Серый восседал к кресле с видом что ни на есть самым хозяйским.
Он практически не изменился за годы, что мы не встречались. Только прибавилось морщин в нижней части лица, отчего его привычная нагловатая ухмылка стала еще более выразительной.
– Я ждал вас попозже. – Серый привстал нам навстречу, небрежно протянул руку.
При пожатии он смотрел вниз, на стол, как чиновник, который, чтобы подчеркнуть свою значимость, делает вид, что не может оторваться от документов.
На шее Серого, буквально подпирая снизу кадык, висел золотой крест размером чуть меньше спичечного коробка. Сколько я помнил, никогда раньше в склонностях к повышенной религиозности Серый не был замечен. Наоборот, давным-давно, в нашем старом спортзале, мы как-то спорили о религии, и Серый меня поддержал. Мы оба сходились во мнении, что «там, наверху, что-то есть», но отказывались слепо придерживаться установленных обычаев и канонов. В отличие, скажем, от Берестнева, который не забывал перед каждым нашим значительным делом заскочить в церковь.
Серый плюхнулся в кресло, нам сесть не предложил. Многозначительно посмотрел на подругу, которая неторопливо застегивала халат. Она намек не восприняла. Серый нахмурился:
– Жанна, погуляй где-нибудь. Не видишь, мне с ребятами потолковать надо?!
Лениво виляя бедрами, чтобы продемонстрировать свое презрение, девушка вышла за дверь. В кабинет, где мое обоняние почти успокоилось от приятной смеси духов, коньяка и сигаретного дыма, хлынула коридорная вонь.
Голова сразу настроилась на деловой лад.
– Хорошая баба. Но дура безумная! – вздохнул Серый, озабоченно постукивая кулаками по подлокотникам.
Степан остался стоять, я же пересек кабинет и сел на диван. Он оказался неожиданно мягким, так что я провалился задницей почти до самого пола. Из такого положения быстро не встать…
Серый, перестав сжимать кулаки, поглаживал подлокотники своего кресла и внимательно смотрел на меня.
– Как дела? – спросил я.
– Лучше всех. – Серый ухмыльнулся. – Про твои не спрашиваю, наслышан… На самом деле я не вижу большого смысла смотреть на покойницу.
– Почему?
– Видишь ли, дорогой… Она тут поистаскалась немного за последнее время. – Морщины вокруг его рта обозначились резче.
Поскольку я промолчал, не выказывая желания отменить опознание, он дернул правым плечом и, перестав ласкать подлокотники, решительно облокотился на стол:
– Хозяин – барин! Только не говори потом, что я не предупредил…
– Не скажу.
Он посмотрел на «Хеннесси»:
– По рюмочке?
– Позже.
– Как знаешь. Может, оно так и правильнее. Некоторые вещи лучше делать на чистый желудок. Пошли!
Степан пока так и не сказал ни единого слова.
В коридоре выяснилось, что я уже спокойнее отношусь к запаху. Шли мы недолго. Через два поворота Серый предложил подождать, а сам исчез за дверью темного помещения, из которого нас окатила волна зимнего холода.
Я посмотрел на Степана:
– Ты знал, что здесь Серый?
Степа кивнул.
– Чего не предупредил?
– А вы что, на ножах?
– Нет, конечно!
Конечно же, нет, не на ножах и даже не в контрах, но я бы на месте Степана непременно предупредил, с кем предстоит иметь дело.
– Кем он здесь?
– А хер его знает! Но вес имеет, и его кое-кто слушается.
Серый отсутствовал пару минут. Потом дверь резко распахнулась, и он выкатил тележку, на которой покоилось нечто, напоминающее кокон.
Нечто – потому что я понимал, что вижу перед собой труп, труп молодой девушки, упакованный в специальный мешок с вертикальной молнией от края до края, но очертаниями положенное в мешок меньше всего напоминало человеческое тело. Это было именно нечто, веретенообразное и по плотности напоминающее желе. Я это чувствовал, хотя не притрагивался к мешку. И, наверное, не было в мире силы, которая заставила бы меня притронуться.
Ударом ноги Серый захлопнул за собой дверь и подкатил тележку к нам. Ухмылка на его лице застыла, словно морщины намазали клеем. Он бросил на меня быстрый взгляд, а потом вжикнул молнией непромокаемого мешка.
У меня в желудке образовался комок, который моментально рванул вверх, и лишь отчаянным усилием воли мне удалось остановить его взлет где-то на подступах к ротовой полости. Я стоял, стиснув челюсти, боясь пошевелиться, вдохнуть и даже моргнуть, и надеялся, что никто не замечает моего состояния.
Потом, много позже, я понял, что, Серый конечно же видел, как меня замутило. Видел, но не подколол в тот критический момент и не напомнил, когда прошло время. Он ведь и сам, несмотря на привычку, чувствовал себя неуютно над останками некогда известного нам человека.
А вот Степан начисто выпал из моей памяти. Как будто его там и не было. Как будто он спрятался, пропустив самое жуткое, и пристроился к нам, когда мы уже шли обратно.
– У нас на прошлой неделе холодильник накрылся. – Теперь лицо Серого блестело, словно его действительно обработали клейстером.
Я стоял, не в силах оторвать глаз, и последними усилиями сдерживал в горле готовый вырваться наружу комок.
Мягкие ткани трупа превратились в зловонное кашеобразное месиво. Кое-где наружу проступали кости. Обнажилась половина ребер. Череп лежал, повернутый набок, и поверх покрывающей его жуткой слизи вытянулся короткий локон тонких иссиня-черных волос.
А еще я видел глаз. Он уцелел, только находился совсем не на месте, а где-то в районе скулы. Мне показалось, что он слегка подрагивает. И больше всего он напоминал сырой желток в яичнице-глазунье.
Вот тут-то, когда я об этом подумал, меня и прорвало.
Отскочив от каталки, я блеванул на стену, а потом, не останавливаясь, выпростал содержимое желудка себе прямо под ноги. Из меня било, как из пожарного шланга, срез брандспойта которого пытаются перекрыть пальцами. Вылетело, кажется, все, что я жрал не только сегодня, но и в течение недели. Воздуха не хватало, глаза застилали слезы, навернувшиеся в три ряда. Согнувшись, я цеплялся за стену и скорее почувствовал, чем увидел, как Серый торопливо закрывает мешок и загоняет каталку в холодильную камеру.
Сознания я не потерял, но какая-то часть событий начисто стерлась из памяти.
Мы шли по коридору, и Серый поддерживал меня под локоть. Я оттолкнул его. Наверное, это было проделано грубо, но он не обиделся. И сказал какую-то глупость:
– Не переживай, Жанка все приберет.
Можно подумать, меня в первую очередь сейчас волновало, не вляпается ли кто в мою рвоту!
Сзади размеренно топал Степан. Я оглянулся. Мог бы и предупредить, сучий потрох! Пошутить, что ли, хотел? Ну, я ему пошучу! Такой анекдот забабахаю, что он до смерти будет помнить!
На повернутой вниз ручке кабинетной двери покачивалась зеленая карточка «Пожалуйста, уберите мой номер». Серый отпер замок, пропустил нас, а сам отлучился на десять минут.