– Вот как? А почему я не догадался?
– Вы не все знаете. Если можно, я доложу позже все обстоятельства.
– Чего уж там, потерпим…
Наконец мы подошли. Огонь облизал передние крылья и морду, но только лишь попортил белоснежную краску, не более.
– В пять утра начался ливень, – заметил Лев Валентинович, с напряженным лицом натягивая резиновые перчатки. – Он и не дал разгореться.
– Не факт. Сними плащ, удобнее будет. Я подержу.
Оставшись в костюме, Цыганков решительно подошел к «нексии» и рванул шоферскую дверь. Я тоже переместился поближе, но не настолько, чтобы в полной мере ощутить вонь обгоревшего тела. Мне достаточно общего впечатления, которое вполне можно получить и с трехметровой дистанции. А детали пусть изучает профессионал. Что я смогу увидеть такого, что прозевает Цыган?
Труп не обгорел.
Это был Глеб.
В первый момент я его не узнал. Сказалось отсутствие очков, в которых я привык его видеть. Тех самых, без оправы, с тонкими золотистыми дужками. Оказывается, они здорово меняли его внешность.
Он не выглядел страшно. Вообще не выглядел мертвым. Как будто устал от дальней дороги и закемарил, обхватив руль и положив голову на руки.
Лев Валентинович взял труп за плечи и, морщась, выволок из машины. Положил лицом вниз на траву, присел рядом на корточки, задрал у него куртку на спине.
– Видите?
На пояснице было три раны. Две – с левой стороны, на уровне почки, и одна – справа, немного повыше. И еще одна рана – напротив сердца.
– Вижу… Пулевые?
– Они самые. Стреляли в упор, даже рубашка – видите? – опалилась.
– А куртка будто бы целая.
– Да, куртка не пострадала.
Цыганков выпростал из брюк и, срывая пуговицы, закатал клетчатую рубашку Глеба. Долго рассматривал продырявленную поясницу, совал указательный палец в раны. Потом перевернул труп на спину. Я убедился, что лицо покойника не разбито, отсутствуют следы даже самых слабых побоев, и отошел, решив, что будет больше пользы, если займусь осмотром машины.
Ничего интересного в машине я не нашел. Спинка водительского сиденья была целой, без пулевых отверстий. Не видно было повреждений и в панели приборов. Очки Глеба нигде не валялись. Я заглянул в багажник: запаска, домкрат, пара ключей и компрессор для подкачки колес.
Закурил, стал ждать, пока профессионал закончит осматривать труп. Его дотошность меня раздражала. В любую минуту могут появиться менты, и хотя ничего серьезного они нам предъявить не сумеют, объясняться с ними мне не хотелось. Тем более, что через какое-то время они докопаются, где Глеб работал, увяжут его убийство с гибелью Кушнера, и тогда нового вызова на допрос не миновать.
Сдирая с рук перчатки, Цыганков выпрямился и подошел ко мне.
– Так и оставим? – Я кивнул на труп.
– Да, не волохать же его обратно. Пусть головы поломают…
– Злой ты, Валентиныч, не любишь своих бывших коллег. Пошли? – Я протянул ему плащ.
Цыганков перебросил плащ через левую руку, а в правой понес использованные перчатки.
– Картина примерно ясна. Его или газом вырубили, или под стволом заставили куда-то поехать. А может, вообще какой-то хитростью заманили. На щиколотках и запястьях следы клея – значит, скотчем связывали. В вене след от инъекции – сыворотку правды кололи. А потом, когда стал не нужен, завернули куртку на голову, наклонили и пристрелили. Хватило бы одного выстрела, в сердце, но решили поиздеваться, козлы!
– У тебя, кажется, есть предположения, кто это сделал.
– Не предположения – уверенность. Кроме Татарина – некому! Помнишь, что сказал Плакса? Вчера вечером Рамис точно знал, что звонил именно Глеб. То есть он уже просмотрел сим-карту и увидел, какие были звонки.
– Это не совсем доказательство. – Я был согласен с Цыганковым, но хотел, чтобы он высказался до конца.
– Если бы Глеба похитили посторонние, то на фига им было его убивать? Выпотрошили и выбросили. Накололи бы какой-нибудь дрянью, чтобы он вообще ничего вспомнить не смог. Какой смысл мочить, если он понятия не имеет, кто допрос вел и не сможет никого опознать?
Я продемонстрировал два загнутых пальца:
– Есть еще доказательства?
– Есть! Мы почему здесь стали искать? В пяти километрах отсюда, за Красным Бором, у Татарина есть один хитрый дом, который как раз для таких целей используют. Сейчас там никого, мои ребята проверили, но с вечера до утра кто-то был. Соседи видели свет и три машины заметили. Джип и две легковушки. Одна из них была белого цвета. И последнее – Татарин исчез.
– Я же его видел утром.
– Он пробыл в офисе ровно десять минут. Забрал что-то в своем кабинете и сдернул, никому ни слова не сказав. Трубка выключена.
– Вот сука!
– Я ему за Глеба лично глотку перегрызу!
Цыганков смачно плюнул. Заметив, что до сих пор несет в руке использованные перчатки, широко размахнулся и запулил резиновый комок в придорожные кусты.
Мы остановились, чтобы закончить разговор без посторонних ушей.
– Зачем он это сделал? – спросил я.
– Поймаем – спросим! Очканул, когда узнал, что Плаксе с Пучковским звонили. Нас ему было не тронуть, вот он и прихватил Глеба.
– Все равно ерунда получается. Ну, застрелил он парня – что мешало закопать труп и делать морду кирпичом, с понтом «Ничего знать не знаю»? Зачем подаваться в бега? И потом, чем его наша провокация так напугала?
Я нарочно употребил тот же термин, который использовал сам Цыганков, когда агитировал меня на телефонную авантюру. Пусть попереживает немного: если бы не его гениальная комбинация, которая, по сути, не так уж много пользы дала, Глеб был бы жив.
Я попал в цель. Лицо Цыганкова закаменело.
– Константин Андреич! Я все силы бросаю на поимку Татарина. Разрешаете?
– Разрешаю, Лев Валентинович. Ловите этого оборотня. Сколько времени надо?
– Если он в городе – не больше четырех дней.
– Только мне бы хотелось его живым увидать. А то мертвые как-то все больше молчат… Вызывай сюда ментов, пусть оформляют находку. И в морге договорись, чтобы результат вскрытия нам сообщили раньше, чем следователю. Когда жена Глеба вернуться должна?
– В конце лета. Она ведь к родственникам поехала.
– Значит, не будем тянуть. Надо сейчас сообщить, пусть похоронит мужа по-человечески. Все расходы, естественно, за наш счет. Лучше не по телефону. Адрес есть? Пусть кто-нибудь слетает и сюда ее привезет. Только продумай вопрос, чтобы нам не подставиться перед ментами. А то будем потом объясняться, как мы про труп узнали раньше них. Кстати, документы там были?
– Водительское…
– Тем лучше, не будет проблем с опознанием, как с Ольгой получилось. Слушай, а почему они Глеба просто не закопали? А тачку могли бы бросить на любой трассе. До утра от нее бы даже винтиков не осталось.
– Все совершают ошибки. Им показалось проще поступить таким способом. Может, рассчитывали, что все сгорит дотла и никакая экспертиза не разберет, застрелен был человек или при пожаре погиб. А ливень спутал все планы. Или просто не знают, как надо со спичками обращаться.
Мы сели по машинам и разъехались в разные стороны. Я достал трубку и набрал номер Рамиса. Оказалось, что его аппарат не просто выключен – временно снят с обслуживания.
Да, дела…
Я вспомнил, что не спросил Цыганкова про «эмтээсовскую» распечатку. Ее до сих пор нет? Как-то мне это не нравится…
И еще я подумал: если Рамис организовал убийство Кушнера и похищение моего сына, то что он с этого выиграл? Сто тысяч, которые одолжил мне для повторного выкупа?
А ведь эту сотку, похоже, мне возвращать не придется…
Я лежал рядом со спящей Кариной и думал, что, наверное, больше к ней не приду.
У меня такое и раньше бывало. Неоднократно. Раз – и все чувства перегорели! Точно отрезало. Смотришь и понимаешь: нас ничто больше не связывает. Кроме воспоминаний. И чем быстрее расстанемся, тем безболезненнее это произойдет.
Правда, почти всегда в таких случаях у меня уже была на примете какая-нибудь замена надоевшей любовнице.
На место Карины кандидатур не было.
А может, и не надо пока?
Слишком много вокруг меня непоняток. Разобраться бы в отношениях с теми людьми, которые меня уже окружают, а не искать новые проблемы!
Решено! Утром объявлю Карине об отставке. В таких делах лучше не затягивать объяснения, не рубить хвост по кусочкам…
До которого числа квартира оплачена? До первого, кажется. Проплачу еще на полгода, то есть до конца осени. Шести месяцев будет достаточно, чтобы Карина нашла нового спонсора. Даже трех месяцев хватит, а то и одного. С такой внешностью и мозгами девчонка не пропадет. Но – пусть не торопится, отдохнет, позагорает где-нибудь в Испании или на Кипре. Поездку я, разумеется, оплачу. Как и выдам еще какую-то сумму, чтобы она могла спокойно продержаться до декабря, и даже отложить что-нибудь про запас.
Что еще ей останется? Машина и всякие побрякушки, которые я подарил. По-моему, не так плохо. Через год она обо мне и не вспомнит.
А я? Я буду ее вспоминать?
Наверное, буду. Если останусь в живых. Уж больно горячо вокруг меня стало. Почти как десять лет назад, когда мы умели только отнимать и делить. Когда мы кулаками отвоевывали свое место под солнцем.
Я думал, те времена безвозвратно канули в прошлое. А оказывается, прав был какой-то философ, который сказал, что мир развивается по спирали.
На том витке я был готов потерять. Потому что терять было нечего. А сейчас страшно. Сейчас хочется не участвовать в драке, а наблюдать, как дерутся другие. Сидеть в зрительном зале, твердо зная, что как бы на ринге ни сложились дела, а исход боя меня не коснется. Вне зависимости от результата я сяду в машину и поеду домой, и там будет тепло, вкусный ужин, внимательная жена, а в холодильнике найдется пиво любимого сорта.
Я встал, накинул подвернувшийся под руку Каринин халат и прошел в кухню. По дороге остановился и достал из висевшего в прихожей пиджака фотографии.