– Не знаю, много ли вам известно об «RST» и нашей… – начал он.
– Я знаю, кто ты и чем занимаешься, – оборвал его Джемисон.
Хартинг поставил портфель на колени, вынул бумаги с текстом предложения и выложил их на стол. Подняв взгляд, он увидел собственное отражение – вернее, пару отражений в темных стеклах очков. Хрестоматийный прием ЦРУ, сущая ерунда… однако это также было невежливо и вызывало легкое раздражение.
Зеркальные линзы качнулись книзу, в сторону предложения.
– Что это? – спросил Джемисон.
Ну и тон… будто бы он, Хартинг, кусок дерьма на стол положил!
– Технико-экономическое обоснование проекта, – пояснил Хартинг.
Джемисон снова поднял взгляд на него.
– Ты доверил то, о чем мы собираемся говорить, бумаге и притащил сюда?
Добавлять: «Ты что, идиот?» – ему не потребовалось. Это подразумевалось само собой.
Хартинг почувствовал, что краснеет.
– Это – чтобы прочесть и уничтожить, – сказал он.
– Да мне плевать, будь это хоть пляшущая чечетку корова, которая мне твое предложение пропоет. Разговор о действиях вооруженных формирований в сопредельной стране, и ты все это записываешь? Сынок, своим ли делом ты занялся?
– Послушайте, это же чистая формальность, – начал Хартинг.
В Лэнгли, с начальством Джемисона, дело иметь было намного проще, однако они настояли на том, чтобы последнее слово осталось за «человеком на месте». Что, по мнению доктора, было ошибкой.
– Не формальность, а одолжение. Меня попросили уделить тебе время. Пока ты меня не впечатлил.
– Потому что вы даже не взглянули на…
– Сынок, я знаю: все выглядит так, будто сейчас в Вашингтоне собрался сплошной детский сад, однако за сценой кое-кто из взрослых еще остался, а ты живешь не в стране Делай-как-Нравится, компренде[10]?
– Будьте любезны, прекратите называть меня «сынком», – процедил Хартинг сквозь сжатые зубы.
Джемисон помолчал, глядя на него сквозь зеркальные стекла очков.
– Тебя только это и смущает? – наконец спросил он.
На сей раз Хартинг вздохнул вслух.
– Послушайте, если вы просто… – попробовал он еще раз.
– Если твой цепной пес не прекратит на меня так пялиться, я ему копыта механические оторву и в жопу засуну.
О чем говорит Джемисон, Хартинг поначалу не сообразил, и только после того, как глава резидентуры в Мехико указал на Дальтона, понял все. Бывший «котик» испепелял Джемисона взглядом. Да, пользы Дальтон приносил немало, но время от времени чуточку перебарщивал.
– Дальтон, – одернул его Хартинг.
Бывший «котик» взглянул на него, и доктор попросту отрицательно покачал головой.
– Кажется, мы не с той ноги начали, – заговорил Хартинг.
– Балаган в Будапеште – ваша работа? – вновь перебил его Джемисон.
На сей раз Хартинг был ошеломлен.
– Балаган? – пролепетал он.
В будапештских испытаниях платформа «Бладшот» показала себя с самой лучшей стороны.
– Несколько дюжин покойников на рассвете, – уточнил Джемисон. – Да, я зову это балаганом. Как и кавардак в Силиконовой Долине, и шум в Сан-Франциско, и во Франкфурте, и все остальное. А почему? Все потому, что у вас ма-аленькая загвоздка с внутренней безопасностью? Не тех субподрядчиков выбрали?
– Будем говорить откровенно: речь идет о будущем. Тут нужен некто, способный видеть перспективу, некто, способный…
– То есть, не списанный в тираж старый невежа из Вайоминга? – спросил Джемисон.
«Определенно, да», – подумал Хартинг, но вслух этого не произнес.
– Ладно. Рассказывай попросту: что вы предлагаете? – сказал Джемисон, скрестив на груди руки.
Тут Хартингу стало очевидно: терпение на исходе не у него одного.
– Мы предлагаем консолидацию сил. Вы выберете картель – тот, который можете контролировать, – а мы убираем для вас всех его конкурентов. Так, словно вы совершенно ни при чем. Мало этого: этнические признаки платформы «Бладшот» можно перепрограммировать на местный манер. Учитывая суеверную натуру населения, действия Бладшота могут даже приписать сверхъестественным силам. По результатам анализа СМИ, сюжетная линия мести здесь неизменно популярна, а с точки зрения среднего американца все это прекрасно сочетается с расистской риторикой ваших хозяев. В результате выходит именно то, чего ждут избиратели.
Несмотря на необъяснимую неприязнь Джемисона, лапидарной четкостью своего объяснения Хартинг остался доволен.
– То есть, простое решение сложной проблемы? – спросил Джемисон.
– Вообще-то это называется неординарным, творческим мышлением, – едва ли не зарычал Хартинг.
– А вот я не уверен, что это твое неординарное и творческое можно назвать мышлением.
Хартинг приподнял брови.
– Послушайте, обмениваться колкостями мы можем до самого вечера, но если вы просто прочтете технико-экономическое обоснование, мы сможем приступить к разработке плана…
– Тпр-р-ру! Не гони лошадей. В чем моя проблема? – спросил Джемисон.
«Может, в том, что ты – пережиток девятнадцатого столетия, невесть как занесенный в двадцать первое?» – подумал Хартинг.
– В том, что разборки мексиканских наркоторговцев выплескиваются на американскую территорию.
Джемисон звучно захохотал.
– На самом деле, на это всем плевать, пока стрельба не начнется прямо под окнами у какой-нибудь из основных, важнейших групп населения. Нарковойны служат людям предлогом держать дома стволы и задирать нос перед мексиканцами. Политикам нужен повод для шума, чтоб отвлекать обывателя от домашних проблем, их же несостоятельными решениями и порожденных. В то же время двадцати процентам населения хочется нюхнуть, раскуриться, кольнуться или еще как-нибудь употребить предлагаемый картелями товар. Мы это называем удовлетворением спроса, а мешать удовлетворению нужд сограждан – уж вовсе непатриотично. Ты что же, родину не любишь?
– Э-э… Я не американец, – пояснил Хартинг, здорово сбитый с толку таким поворотом беседы.
– Тогда какого дьявола я тут с тобой лясы точу? – удивился Джемисон.
– Потому что я предлагаю… – начал Хартинг.
– Моя проблема в том, что мексиканская наркоторговля каждый год изымает из нашей экономики около тридцати одного миллиарда старых добрых американских долларов. Вот так: пуф! – Джемисон взмахнул руками, изображая взрыв, – и нету. А ведь с этих денег могли быть уплачены налоги, часть которых пошла бы во всякие идиотские спецфонды вроде того, что финансирует ваши глупости…
– Ну, с меня хватит, – сказал Дальтон, оттолкнувшись плечом от стены.
Джемисон резко развернул кресло к нему и сорвал с носа темные очки. Глаза его оказались холодны и практически бесцветны.
– Как это ты, сынок, ухитрился набраться мужества со мной заговорить? Мир наш, знаешь ли, тесен. Ты бросил уйму народу на погибель в огне. Среди погибших были мои друзья.
Дальтон разом замер, затих, лицо его застыло камнем, но Хартинг и сейчас сомневался, что бывший «котик» чувствует за собой хоть малую долю вины в той афганской оплошности. В некоторых отношениях это и делало его настолько полезным. Однако сие откровение означало, что перед ними – отставной разведчик, диверсант, а не дальновидный деловой человек. Теперь Хартингу сделалось окончательно ясно: понимать, что ему предлагают, Джемисон не собирается. Время потрачено попусту. Придется действовать через его голову, добиваться его смещения, если выйдет… а между тем, не получив заказа, хозяева отнюдь не обрадуются.
Джемисон вновь развернулся к Хартингу.
– Для решения моей проблемы требуется либо чтоб шестьсот пятьдесят с лишком тысяч американцев вдруг проявили намного больше сдержанности, чем проявляли до сих пор, либо чтоб кто-нибудь взял да изобрел средство от наркозависимости, либо чтоб всю наркоторговлю легализовали, упорядочили и обложили налогами.
Хартинг просто смотрел на него. Смотрел и молчал.
– Вот каковы они, сложные-то проблемы, – продолжал Джемисон. – И, видишь ли, считать всех мексиканцев суеверными простачками, которые запросто купятся на фальшивку, запрограммированную согласно понятиям какого-то самонадеянного умника из Лиги Плюща о мексиканцах, для меня – непозволительная роскошь. Потому что нам и нашим братьям да сестрам из прочих федеральных служб, здесь работающих, приходится иметь дело с реальностью, а не с предрассудками.
– Я вам гарантирую…
– Ни хрена ты не можешь мне гарантировать, потому что не знаешь, о чем говоришь.
– Но вашему начальству… – начал Хартинг. Прошедший через смущение и унижение, к этому времени он всерьез разозлился.
– Хватило ума предоставить принятие оперативных решений людям с мест. Ведь ты что сейчас сделал? Вывалил кучу красивых слов, а все для того, чтобы сказать, что собираешься превратить эту страну в цирк с пальбой, вроде того будапештского вздора. И как это поможет решению моей проблемы?
– Для понимания подобных вещей вам не хватает прозорливости и широты взгляда. Состоятельность нашей концепции экспериментально подтверждена. Это же будущее спецопераций!
– Это даже не будущее по части человекоубийства, потому что, кроме кучи трупов, ты на этот стол не положил ничего. И еще меня, надо думать, считаешь каким-нибудь луддитом, верно?
– Я этого не говорил! – прорычал Хартинг, хотя, вероятнее всего, согласиться они могли бы только на этом.
– Давай посмотрим, смогу ли я тебе хоть что-нибудь объяснить, – сказал Джемисон, кивнув на протез Хартинга. – Крутейшее устройство, а? Немалой заботы, наверное, требует?
Сей вопрос доктор счел риторическим и потому промолчал.
– Так вот, когда я был совсем зеленым, как этот вот недоумок, – Джемисон указал в сторону ощетинившегося Дальтона, – выпала мне кое-какая работа за морем…
Хартинг почувствовал, что с него довольно. Щеки пылали огнем.
– Благодарю вас, мистер Джемисон, – сказал он, поднимаясь с кресла, – но мы – люди занятые, и слушать ваши, не сомневаюсь, очаровательные народные сказочки о лихих подвигах нам, к сожалению, некогда.