однялась по шлакобетонным ступенькам; Джейк шел за мной по пятам. Открыла перекошенную деревянную дверь. Сначала я увидела только пирамиду банок с машинным маслом, календарь с поблекшей девицей в купальнике и кипу каталогов автомобильных запчастей. Потом разглядела старика, сидящего на плетеном стуле. Выключив звук, он смотрел телевизор.
— Привет, — сказал он, не оборачиваясь.
— Добрый вечер.
— Чем могу служить?
— У нас кончился бензин, и я… Нам нужна канистра…
— Одни момент, — сказал старик, не отрываясь от телевизора. Показывали рекламу: кто-то, беззвучно ликуя, поднимал бутылку. Потом за неестественно пустым столом появился диктор. Старик вздохнул и поднялся се стула.
— Канистра, — сказал он. — Канистра…
Он исчез в углу за грудой покрышек, но вернулся оттуда с пустыми руками.
— Минутку, — сказал он и скрылся за дверью.
Едва он вышел, Джейк протолкнул меня в глубь комнаты, наклонился через мое плечо к телевизору, включил звук.
— …пока продолжается, — раздался голос диктора, — хотя, по мнению экспертов, к середине лета, возможно…
Джейк стал переключать программы. На экране появилась женщина, намыливающая голову шампунем, потом человек, произносящий какую-то речь, затем мужчина, играющий в гольф. И наконец диктор, бледный и седой.
— Этим летом движение по мосту Бэй-бридж заметно возрастет, — сказал он откуда-то издалека.
Джейк усилил звук. Голос стал громче, но изображение так и осталось расплывчатым. Диктор, будто понимая это, уныло перебирал листки бумаги. На экране возникли Джейк и я, мы отступали от телекамеры. Несмотря на помехи, изображение наших лиц показалось мне более отчетливым. Через неделю на экране можно будет, пожалуй, пересчитать наши ресницы, а то и прочесть наши мысли. Но на этот раз наше пребывание на телеэкране было не столь продолжительным — неожиданно мы исчезли. На смену появился мой муж: не человек, а стоячая вешалка, кожа да кости. Ввалившиеся щеки, на лице, как всегда, выражение отрешенности. Он сидел на нашем диване с цветастой обивкой. Что-то оборвалось у меня внутри.
— Дело об ограблении банка еще не закончено, — сказал диктор, — и полиция разыскивает женщину-заложницу, опознанную как Шарлотта Эмори.
Муж исчез. На экране мелькнуло мое изображение, снимок, сделанный отцом по случаю окончания средней школы, такой я была в пятидесятые годы: покрытая лаком прическа, повязанный на шею шарф и вызывающая улыбка черных от помады губ. Потом снова появился Сол. Диктор сказал:
— Сегодня вечером наш собственный корреспондент Гэри Снайдер взял интервью у ее мужа для программы «Новости».
За кадром голос Гэри Снайдера спросил что-то, я не расслышала, что именно.
Сол перестал хрустеть суставами пальцев.
— Конечно, я обеспокоен, — сказал он, — Но я уверен, ее возвратят нам. Полиция утверждает, что бандит все еще находится в этом районе.
Его голос звучал приглушенно. Казалось, он думает о чем-то другом.
— Не могли бы вы прокомментировать заявление случайного свидетеля, утверждавшего, что они бежали вместе? Нет ли у вас оснований полагать, что она поступила так добровольно?
— Это немыслимо, — сказал Сол и медленно выпрямился с таким грозным видом, что Гэри Снайдер поспешно пробормотал:
— Э-э-э. Я только…
— Шарлотта не могла так поступить. Она порядочная женщина. Просто… я уверен, она никогда бы меня не оставила.
Что-то звякнуло. Джейк стремительно обернулся.
В дверях стоял старик с канистрой бензина в руках, он укоризненно качал головой и смотрел на телевизор.
— Ты давно его смотришь? — спросил Джейк с такой злостью, что трудно было не догадаться, о чем речь. Но старик только улыбнулся в ответ.
— Да в этой округе я первый купил себе телевизор, — сказал он. — Это у меня уже третий. Прежние отработали свое. На сей раз хотел купить цветной, но испугался облучения.
— Ну что же… — сказал Джейк.
Он расплатился со стариком за канистру и бензин. Тот предложил взять канистру в долг, но Джейк отказался: «Предпочитаю платить наличными». Он отдал деньги, взял канистру и вытолкнул меня на улицу. Когда мы выходили, старик уже орудовал у телевизора, переключая его на свою любимую программу.
Как только мы снова очутились на улице, Джейк сказал:
— Ты говорила, что собираешься уйти от мужа.
— Конечно.
— Тогда почему же он так сказал? Значит, ты наврала.
— Это он врал. Не знаю почему. Я не только хотела от него уйти, я уже раз уходила, и ему это известно. Еще в шестидесятом. А в шестьдесят восьмом сказала, что снова уйду. Я ему это много раз говорила, только не могу вспомнить, когда именно…
— О черт, одно к одному…
— Вы о чем?
Но он не ответил. Мы все еще шли, мягко шлепая по мокрому шоссе. Похолодало, начался мелкий, пронизывающий дождь.
О, как бы мне хотелось сказать этому Солу пару теплых слов! Он всегда так, вечно твердит: «Я уверен, ты меня не бросишь, Шарлотта». Посмотрел бы он на меня сейчас. Вот бы отправить ему открытку: «От души наслаждаюсь. Наконец-то я в пути. Привет всем». Из Флориды, с Багамских островов или с Ривьеры.
Но тут я ступила в лужу, и холодная вода обдала меня до самых колен, туфли промокли насквозь, как бумажные; мы обогнули поворот и увидели машину: она стояла в темноте, неуклюже накренившись к обочине, словно хромой человек. Мы подошли к ней. Джейк открыл дверцу, просунул руку внутрь, включил свет. Зажглись фары, но лампа внутри вспыхнула и снова погасла.
— Господи! — воскликнула я (только теперь я увидела, кто это за машина). — Господи, да что же это такое?
— Ты о чем? — спросил Джейк. Он поставил канистру на землю и отвернул крышку бензобака.
— Господи, да это же какое-то ископаемое!
— Точно. Наверно, модель пятьдесят третьего года.
— Но… — Я отступила, глядя на торчащую решетку, на бампер, похожий на проволочный каркас для исправления зубов. Длинный приплюснутый корпус машины был испещрен хромом в самых неожиданных местах. Козырьки, будто ресницы, скромно опущены над фарами, да и сами фары весьма странного цвета, подумала я, бледно-оранжевые, мутные, — Ее видно за милю! — сказала я. — Каждый встречный запомнит. Она всем будет бросаться в глаза, как… ради бога… — Бензин с бульканьем вливался в бак. — Это же чистый идиотизм.
Канистра отлетела далеко в сторону, в кусты, что-то затрещало.
— Влезай, — сказал Джейк.
Я влезла, он — следом за мной и захлопнул дверцу.
Мотор расчихался, мы тронулись, машина качалась и подпрыгивала на скрипучих, визжащих рессорах. Я откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
— Ну что же, — донесся до меня голос Джейка. — По крайней мере ты избавилась наконец от своего чудовища мужа, от этой уродливой цветастой кушетки и дурацкой старомодной лампы с бисером. Нет, меня в такую клетку не засадишь. Радоваться надо, что вырвалась оттуда. Еще будешь благодарить меня. Вот как я смотрю на это дело.
Но только эта лампа у нас и осталась, хотелось мне сказать. Все остальное я раздала. И ковры раздала, и шторы, и чуть ли не всю мебель. Больше вроде и избавляться не от чего. Голова у меня наливалась тяжестью, глаза слипались. Я заснула.
Глава 6
Мне снился муж, только молодой, и щеки у него тогда еще не ввалились. На нем был спортивный свитер, я даже забыла, что он носил такой. В брюках цвета хаки, как те от военной формы, в которых он ходил, когда ухаживал за мной. Я увидела его и загрустила.
Мальчиком мой будущий муж жил по соседству с нами, но нельзя сказать, что мы росли вместе. Он на несколько лет старше — в школьные годы разница достаточно заметная. Когда я училась в восьмом классе, он был уже выпускником: долговязый, ленивый, непутевый парень, один из отпрысков семейства Эмори. Кто таков Сол Эмори, знали все. Я же в ту пору только начинала формироваться. Совсем еще была ребенок. С тех пор как я заметила, что у меня появилась грудь (две небольшие припухлости, вроде подбородков моей матери), я стала морить себя голодом, и на висках у меня просвечивали синие жилки, а на запястьях, коленях и локтях можно было пересчитать все кости. Осанка у меня была никудышная, и с волосами никакого сладу.
Сол Эмори окончил школу и уехал, а годы шли, вот уже и я стала выпускницей, секретарем школьного совета, претенденткой на звание королевы бала на встрече с бывшими выпускниками. К тому времени я начала пользоваться авторитетом. Вполне заслуженно. Я так ради этого старалась. Больше всего мне хотелось, чтобы все окружающие считали меня не хуже других.
Огромным усилием воли я добилась, что обо мне заговорили как о самой веселой девушке в выпускном классе. И самой элегантной: я душилась одеколоном «Цветок пустыни», на шее носила нитку искусственного жемчуга, красила губы модной розовой помадой и то и дело подмазывала в уборной рот маленькой мягкой кисточкой, какими обычно пользовались манекенщицы. У меня было несколько поклонников, но ничего серьезного. Были и подруги; сколько раз на девичниках мы накручивали друг дружке волосы на бигуди. Сама я конечно, никогда не устраивала таких девичников. Никто у меня не спрашивал почему.
После занятий я оставалась на собраниях школьного клуба для девушек, на встречах Почетного общества, на заседаниях комиссии по организации выпускного бала, в командах болельщиков… Но всему этому рано или поздно приходил конец. И я снова возвращалась домой, окуналась в затхлую атмосферу, выслушивала всегдашние вопросы родителей: почему я не попрощалась сегодня утром? Что задержало меня так поздно? Какой мальчик меня провожал? И не побуду ли я хоть одни вечер дома?
Я смотрела на них с высоты своего роста (к этому времени я уже переросла их обоих), и все опять становилось на свои места: я вспоминала, что я такое на самом деле. В мутном зеркале за спиной матери мое жемчужное ожерелье выглядело так же дико, как бусы из медвежьих когтей. А лицо мое отливало желтизной.
Я окончила среднюю школу и получила неполную стипендию для занятий математикой в Марксоповском колледже в городе Холгит. Все это произошло слишком просто. Я ломала себе голову, в чем же здесь фокус.