К вечеру мы приехали в Линекс, который оказался одной широченной пустынной улицей. Мы остановились возле бакалейного магазина, чтобы позвонить по телефону-автомату.
— Приют Доротеи Уитмен, — сказал Джейк. Он перелистывал городскую телефонную книгу толщиной с — небольшую брошюру. Его корявый палец скользил по столбцам номеров. Дверь телефонной будки осталась открытой, я смотрела поверх его плеча и видела одних только желтых бабочек, мелькавших в желтом воздухе. Мы проделали огромный путь, оставили позади холодную, капризную мэрилендскую весну и попали в настоящую теплынь.
— Посмотрите, — сказала я. Джейк резко обернулся. — Бабочки.
— Отстань!
Я сняла плащ, он расстегнул молнию на своей куртке. И оказалось, оба мы в белых рубашках. В застекленной кабине под лучами заходящего солнца лица у нас покрылись блестящими капельками влаги, как растения в оранжерее.
— В Кларионе, наверно, снег идет, — сказала я.
— Навряд ли, — ответил Джейк. Его палец нашел наконец нужный номер и остановился. — Вот. Приют Доротеи Уитмен. Я наберу, а говорить будешь ты:
— Это еще почему?
— С мужчиной ее соединять не станут…
— А по-моему, соединят.
— К чему рисковать? Попроси Минди Каллендер.
Скажи, говорит ее тетка или кто-нибудь в этом роде.
Он опустил десятицентовую монету и набрал номер. Я прижала трубку к уху.
— Приют Уитмен, — ответил женский голос.
— Попросите, пожалуйста, Минди Каллендер.
— В трубке что-то переключилось. После короткой паузы раздался тонкий голосок:
— Алло!
— Алло, Минди?
— Кто это?
Я передала трубку Джейку.
— Привет! — сказал он и осклабился. — Да, да. Я. Прибыл. Да нет, это было просто… Со мной все в порядке. Как ты? — Он долго слушал ее. Лицо его опять посерьезнело. — Вот досада. Правда? Очень жаль… Послушай, Минди… Здесь кто-нибудь интересовался мной? Тебя не спрашивали, где я нахожусь? Точно? Нет, никаких неприятностей, прекрати. Скажи лучше, куда за тобой приехать?
Я прижалась спиной к стеклянной степе будки, пытаясь освободить побольше места. Пальцы Джейка забарабанили по телефонной книге, потом остановились.
— Почему нет? — спросил он, — Ведь еще не темно. Послушай, Минди, нам нельзя здесь задерживаться. Мы… Что? Да нет. Откуда у меня может быть лестница? — Некоторое время он молча слушал, потом сказал: — Ну ладно. Первая слева, после… Конечно, понял. Не такой уж я идиот. Ну, до скорого! — Он повесил трубку и запустил руку в волосы, — Вот черт!
— Что случилось?
— Сначала она сказала, что занята сегодня днем, ей не выйти, и чтобы я явился за ней в полночь с лестницей. Представляешь, с лестницей! Иногда эта Минди бывает такая… А когда я сказал «нет», она сказала, может, выйдет ко мне завтра в шесть утра. Может, выйдет, а может, нет. Что еще за фокусы?
— Думаю, лестница — это довольно… рискованно, — заметила я.
— Ты не знаешь Минди. Она такое обожает, — сказал он, — Удивительно, как это она не требует, чтобы я прискакал за ней на коне.
Мы вышли из будки и зашли в бакалейный магазин. Джейк купил бритву, крем для бритья, огромную бутылку кока-колы и пачку печенья «Доритос». Я увидела там холодильный шкаф, набитый банками с апельсиновым соком. Так хотелось купить несколько банок, но Джейк сказал, что с ними много возни: сок надо разбавлять. Он был очень раздражен. Ходил между полок и что-то бормотал себе под нос, подгоняя меня всякий раз, когда я задерживалась…
— Пошли, пошли. Мы ведь не собираемся здесь ночевать.
— Насколько я понимаю, именно здесь мы и собираемся ночевать, — возразила я.
— Не время шутки шутить, — отрезал Джейк.
Мы вышли из магазина и поехали дальше, через весь город. Теперь, когда зашло солнце, он стал серебристым. Мы ехали долго, я уж решила, мы уезжаем и оставляем здесь Минди. Это было бы неплохо, подумала я. (Пусть даже кто-то другой бросает любимого человека, все равно, это доставляло мне злорадное удовлетворение). Но Джейк притормозил и посмотрел на лес справа: — Пожалуй, здесь и остановимся.
На коричневом деревянном щите были вырезаны большие буквы: КЕМПИНГ «ТАНЗАКВИТ». Мы свернули на грязную дорогу и, подпрыгивая на ухабах, им, ехали мимо пустой доски ИЩУ РАБОТУ и несколько мусорных баков. Потом дорога кончилась. Джейк остановил машину и откинулся назад.
— Прибыли, — сказала я.
— Именно, — ответил он.
Он опустил стекло. В лесу уже смеркалось, и пахнущая грибами прохлада ударила нам в лицо, словно кто-то бросил в нас влажными листьями. Он снова поднял стекло.
— Я думал, у них тут хоть столы есть.
— Может, проедем еще немного?
— Нет, хватит.
Я поплотнее запахнула плащ, а Джейк по-прежнему сидел, постукивая пальцами по баранке. Наконец я открыла бумажный пакет, вынула оттуда пачку «Доритос», распечатала и предложила ему.
Он отрицательно покачал головой. Я достала из банки несколько «Доритос» и съела их одну за другой.
— Вкусно, — сказала я. — Попробуйте.
— Не хочу.
— С апельсиновым соком было бы еще вкуснее.
— Как здесь, в лесу, его разбавлять? И потом, надо — экономить. Мы на мели.
— Раз вы так беспокоитесь о деньгах, зачем же было покупать эту бритву? — спросила я. — По-моему, апельсиновый сок куда лучше.
— А по-моему, лучше побриться, — сказал Джейк. Выпрямился и посмотрел на себя в зеркало. — Рожа смертника. — Он откинулся назад. — Увидит такую рожу — и сбежит на край света. Не могу без бритья.
— А я не могу без фруктов, — сказала я. — Так хочется фруктов, как будто у меня начинается цинга.
— Замолчи. Хватит размусоливать одно и то же.
Я замолчала. Съела еще несколько «Доритос» и посмотрела на лес.
Привыкнув к этой пустынной поляне — коричневая, усыпанная хвоей земля, мягкие, размытые сумерками тона, — я подумала, что не так уж здесь плохо. Но Джейк продолжал суетиться. Полез в бумажный пакет с продуктами. Достал несколько «Доритос», вынул бутылку кока-колы и откупорил — нас обдало теплыми брызгами.
— Ой, извини, — сказал, он.
— Ничего.
— Выпей немного.
— Нет, спасибо.
— Если хочешь, можешь спать сегодня на заднем сиденье. Я все равно не засну. Так и буду сидеть всю ночь напролет и психовать.
— Ладно.
— Не понимаю, как ты, только можешь вытерпеть, все это? — сказал он.
— Не забудьте, я была замужем.
Мы сидели в машине, грызли «Доритос» и смотрели, как деревья становятся все выше и чернее.
Глава 10
Впервые я ушла от мужа в 1960 году, после ссоры из-за мебели. То была мебель Альберты: он продал ее дом, а мебель почему-то решил сохранить. Не прошло и месяца нашей супружеской жизни, как он нанял грузовик и перевез все к нам: старые спальные гарнитуры, стол с линолеумовым верхом, обшарпанные стулья, пёстрые занавеси, шали, платья… Добавьте к этому пожитки ее свекра, реквизит и театральные костюмы, которые старик держал в столовой. Сначала я подумала, Сол решил устроить распродажу. Платить за хранение всех этих вещей мы не могли. Это ясно. Но оказалось, он и не собирался их продавать. Оставил себе все до последней тряпки. Наш дом и без того был забит мебелью, а он взял и удвоил каждый предмет: к одному журнальному столику приставил другой, к спинке одного дивана — второй диван. Безумие какое-то. У каждого предмета появилась тень, свой сиамские близнец. Мама не находила в этом ничего странного (теперь она обожала Сола, считала, что он не способен ошибаться), не могу сказать этого о себе. Он даже не распечатывал письма Альберты, зачем же ему понадобилась ее мебель? Сама я постоянно думала об Альберте, дорожила каждой ее мелочью, но эти-то вещи были ей не нужны. Если она сама их выбросила, я тем более могла от них отказаться.
— Сол, — сказала я. — Надо избавиться от этого барахла. Здесь невозможно двигаться, нечем дышать. Надо все это выбросить.
— Со временем разберемся, что к чему, — сказал он.
Я поверила. И продолжала спотыкаться о ящики с атласными туфельками и сапогами для верховой езды, больно ударялась о бесчисленные ножки стульев и все ждала, когда же он что-нибудь предпримет.
Но он поступил в баптистский колледж и погрузился в учебу. Ночами готовил задания, а каждую свободную минуту проводил в радиомастерской. Про мебель он и думать забыл, это было ясно.
И вот в октябре я решила самостоятельно избавиться от нее. Признаюсь, я делала это за спиной, так, чтобы было незаметно: тайком выносила одну вещь за другой и оставляла возле мусорного ящика. Мусорщик приезжал к нашему дому на грузовике по средам и субботам. В среду я выставила ночной столик, а в субботу — книжный шкаф. Выбрасывать сразу больше одной вещи я не решалась: в городе существовал лимит по вывозу на свалку громоздких предметов. У меня лопалось терпение. Ночами я глаз не смыкала, обдумывая, какую вещь вывести из дому в следующий раз. Выбрать было очень трудно. Комод? Или журнальный столик? — А может, кухонные стулья? Но их восемь штук, и как это нудно — выносить по одному, неделя за неделей. А может, диван — самую громоздкую вещь в доме? Но это Сол, конечно, тотчас заметит, как не заметить?
Теперь Сол относился ко мне тепло, но отрешенно — не такого отношения ждешь от мужа. Он сразу же определил мне место в своей жизни и занялся другими делами. Я была как забытая игрушка, которую ребенок рассеянно тянет за собой на веревке. Как это случилось, что между нами уже установились такие же неясные, запутанные, нелепые отношения, какие существовали у меня со всеми другими людьми?
На все наше имущество я смотрела теперь только с одной точки зрения: как оно будет выглядеть возле мусорного ящика? Не только на вещи Альберты, но и на мамины, и на свои собственные. В самом деле, зачем писать на письменных столах, ходить по коврам? Во время обеда я вдруг застывала, уставившись на горку с чашками для компота. Господи, да ведь их можно упрятать внутрь мусорного ящика и в тот же день выбросить что-нибудь еще! А папин «графлекс», которым я никогда не пользовалась, а моя детская одежда, хранящаяся в железном сундучке, а ящички, забитые фотографиями для паспортов давно умерших людей? Зачем мне все это?