Осознав, что шали на плечах нет, Тамара моментально почувствовала себя голой, ей казалось, будто все на улице замечают, что в ее наряде не хватает чего-то очень важного, показывают на нее пальцем и смеются. Такое ощущение, что идешь в пальто, под которым нет юбки: вроде ты и одета, и все с виду прилично, но на самом деле далеко не все в порядке, и все это понимают. Настроение у Тамары испортилось еще больше, мало того, что отец с раннего утра завелся, так еще и шаль… Ах, как досадно!
Но никто не показывал на нее пальцем и не смеялся вслед, и от этого Тамара расстроилась еще больше. Неужели никто не замечает, что не хватает шали, неужели в целом городе нет ни одного человека, который понял бы и оценил ее замысел? Не полностью одетая женщина вступила в конфликт с художником…
– Простите, пожалуйста, вы не уделите мне несколько секунд?
Тамара отвлеклась от своих угрюмых мыслей, подняла голову и уставилась на высокого худого незнакомца, остановившего ее. Она уже шла по проспекту Калинина, до салона оставалось метров двести, и несколько секунд не грозили перерасти в катастрофическое опоздание на работу. Наверное, гость столицы, который спросит, как пройти на Красную площадь или к Библиотеке имени Ленина, потому что только приезжий может так неторопливо расхаживать по Калининскому без пятнадцати семь утра.
– Я вас слушаю, – любезно улыбнулась Тамара.
– Я никогда не осмелился бы давать вам советы, видя ваш туалет. Я отдаю себе отчет в том, что разговариваю с человеком, обладающим потрясающим вкусом и чувством цвета, но вы позволите мне высказать одно соображение? Это не совет, а именно соображение.
Она взглянула на незнакомца с интересом и сразу же отметила длинные седоватые волосы, забранные сзади в хвост, затейливо повязанный шейный платок и брючный ремень, обтянутый такой же, как и платок, тканью. «Любопытная идея, – мелькнуло у нее в голове, – надо будет взять на вооружение. Платок и пояс, например, или платок и сумочка. Может получиться очень славно».
– Я вас слушаю, – повторила она и улыбнулась еще приветливее.
– Мне кажется, с этим туалетом хорошо смотрелась бы шаль из сиреневого креп-сатина, с длинными кистями, гладкая, без набивного рисунка, но по краям нужен орнамент из бисера или паеток. Как вы считаете?
Тамара потеряла дар речи. Высокий незнакомец в точности описал ту самую шаль, которую она забыла дома. Неужели нашелся все-таки человек, который видит и чувствует, как она сама?
Она молча стояла и смотрела на него, вбирая глазами каждую черточку, каждую самую маленькую деталь его внешности и одежды. Вот сейчас он уйдет, растает, и они никогда больше не встретятся, и через какое-то время Тамаре уже будет казаться, что этой встречи и не было вовсе, и этот удивительный человек, который думает, чувствует и видит точно так же, как она, просто привиделся ей во сне. Нужно как можно лучше запомнить его, впитать в себя, чтобы потом вызывать в памяти, когда захочется, и не усомниться в том, что это было на самом деле.
– Вы со мной не согласны? – огорченно спросил он. – Вы молчите, значит, вы не согласны. Жаль. Простите.
– Подождите, – Тамара схватила его за руку и судорожно сжала худую кисть с длинными сильными пальцами. – Я с вами совершенно согласна. И вы абсолютно правы. У меня есть такая шаль. Я делала ее специально для этого костюма, но второпях забыла взять из дома. Скажите, очень заметно, что шали здесь не хватает?
– Только мне. – Он улыбнулся, и эта улыбка, обнажившая чуть длинноватые не очень ровные зубы, показалась Тамаре самой замечательной улыбкой на свете. – Больше никто ничего не поймет, уверяю вас. Просто я очень придирчив во всем, что касается одежды. Но в целом вы выглядите великолепно! И если позволите мне совсем уж банальный комплимент, то скажу: вы очень красивая женщина. Самая красивая из всех, которых я встречал в своей жизни. Еще раз прошу прощения, не смею больше вас задерживать.
– Задержите меня, – неожиданно для себя самой сказала Тамара. – Задержите меня еще. Пожалуйста.
– Но вы куда-то торопились…
– На работу! – спохватилась она и совсем по-детски спросила: – Что же делать?
– Где вы работаете?
– В «Чародейке», – она указала рукой на стоящее неподалеку здание.
– С семи утра?
– Да, я парикмахер.
– Почему-то я так и подумал. – Он снова улыбнулся, открыто и ласково. – Значит, с семи и до…? До двух? До трех?
– До двух.
– Значит, ровно в два я буду вас ждать на этом же месте. Договорились?
– Да! – почти крикнула она и чуть спокойнее добавила: – Да. Я обязательно приду. Только вы обязательно ждите меня. Я не могу вас потерять, просто не имею права.
– Вы меня не потеряете, потому что я вас нашел, – бросил он на прощание загадочную фразу.
В этот день Тамара Головина превзошла сама себя. Творимые ею прически были не просто совершенны – они делали их обладательниц красивыми и счастливыми. Одна часть ее мозга думала о волосах, стрижках, прядях, укладке и окраске, другая же постоянно возвращалась к утреннему незнакомцу и заодно ко всем мужчинам, которые были в ее жизни. Вопреки неутешительным прогнозам мамы Зины мужчины неизменно испытывали к Тамаре жгучий интерес, за ней активно ухаживали, и некоторые даже звали замуж, но она, пройдя за две-три недели период первоначального интереса, быстро остывала к очередному ухажеру и прекращала с ним всяческие отношения, даже приятельские. Все эти мужчины казались ей скучными, пресными и обыкновенными, ей же хотелось связать себя прочными отношениями с личностью творческой и неординарной. Пусть он будет пекарем или маляром, но он должен гореть на своей работе и придумывать что-то новое и нерядовое, он должен быть творцом, и совсем необязательно творить в сфере искусства, творить можно где угодно, хоть в столярном деле, хоть в педагогическом. Творцов Тамаре не попадалось, а попадались почему-то обыватели, про которых она пренебрежительно говорила: «Жуткие мещане». Зинаида Васильевна каждого нового поклонника Тамары воспринимала как потенциального жениха, требовала, чтобы дочь привела ухажера «в дом» и познакомила с родителями, была навязчиво любопытной и после каждого возвращения Тамары со свидания требовала подробностей. Тамара со смехом отнекивалась, она давно уже оставила попытки объяснить матери, что замужество не является для нее приоритетом и самоценностью, что она прекрасно себя чувствует вне брака, что она точно знает, каким должен быть «ее» мужчина, и что такой пока еще ей не встретился. Мама Зина то и дело впадала в истерические причитания на тему «останешься одна, без мужа и детей, на старости лет некому будет стакан воды подать, и в кого ты такая переборчивая, и тот тебе не годится, и этот нехорош, ладно бы еще сама что-то собой представляла, а то ведь ни кожи ни рожи, а туда же, от хороших мужиков морду воротишь», а Тамара молча терпела: ну что тут сделаешь, если матери ума бог не дал.
В этом году Тамаре исполнилось тридцать три, и она считала, что для личной жизни у нее впереди еще масса времени, Зинаида же Васильевна полагала, что дочь давно и окончательно перешла тот рубеж, за которым молодая женщина превращается в старую деву, и очень переживала. По ее мнению, Тамара должна была выскакивать замуж за первого попавшегося, за кого угодно, лишь бы состоять в браке, чтобы все было как у людей. Однако же препятствием к осуществлению этих планов была не только позиция самой Тамары, но и нетерпимость Николая Дмитриевича, который, разумеется, не позволил бы ввести в дом «кого угодно».
«Только бы он пришел, – думала Тамара, щелкая ножницами и взмахивая расческой, – только бы не передумал. Таких, как он, больше нет, и будет просто преступлением не удержать его».
Наконец ушла последняя клиентка, Тамара быстро скинула белый нейлоновый халатик и переоделась, сложила в сумку дефицитные английские инструменты, подкрасила губы, проверила прическу. Кажется, все в порядке. Только шали не хватает. Она улыбнулась своему отражению, подмигнула и вдруг замерла, охваченная леденящим предчувствием: он не придет. И это будет ужасно. Это будет означать конец всем ее надеждам, потому что другого такого мужчины нет. По лестнице со второго этажа она спускалась на подгибающихся ногах и, выходя из стеклянной двери на проспект Калинина, боялась посмотреть в ту сторону, где он должен был ждать.
Но он ждал. Он стоял ровно на том самом месте, где рано утром остановил ее, и в руках у него был огромный букет. Тамара еще не дошла до него, когда вдруг отчетливо поняла: они будут вместе, чего бы это им ни стоило.
– Я боялась, что вы не придете, – честно призналась она вместо приветствия.
– Я тоже боялся, что вы не придете. У нас с вами не только одинаковый вкус, но и одинаковые мысли. Странно, правда?
– Правда. Только не странно, а страшно.
– Почему страшно?
Тамара открыто посмотрела ему в глаза. С ним нельзя лукавить, кокетничать и притворяться, можно все испортить.
– Страшно, что это окажется неправдой и быстро закончится, – просто ответила она.
Он протянул ей цветы, слегка коснулся пальцами ее руки.
– Григорий Аркадьевич Виноградов, приехал на несколько дней из Горького. Холост. Мастер по пошиву одежды.
– Тамара Головина, – она решила обойтись без отчества, – не замужем. Парикмахер. Живу в Москве.
– Я могу пригласить вас пообедать?
– Вы должны, – улыбнулась Тамара.
Он повел ее в «Прагу», где, как выяснилось, заранее заказал столик. Всю дорогу до ресторана они еще соблюдали вежливость и обращались друг к другу на «вы», но за закуской перешли на «ты» и даже не заметили, как стали на полном серьезе обсуждать возможность переезда Тамары в Горький. Началось все с вполне невинного вопроса о гостинице, в которой остановился Григорий.
– Я живу в «Белграде». Раньше я всегда останавливался в «России», у меня там есть знакомый администратор, так что на одноместный номер я мог рассчитывать в любой момент, но теперь, после пожара, мне как-то боязно.