— Предлагаю выпить за наш непотопляемый одиннадцатый «б»! Налетай, торопись, пока пузырьки булькают!
Танцующие пары сбились с ритма, все потянулись к подносу.
— Хороший ты парень, Антон, — тихо сказала Юля. — Но совсем…
Она замолчала, подыскивая слово. Антон напрягся, опасаясь, что прозвучит что-нибудь очень обидное.
— …не рыцарь! — произнесла Юля.
Вскочила и, придерживая подол, побежала к Валере с задорным возгласом:
— Валера, а где мои пузырьки?..
Рогов смотрел в открытое окно. Воздух — закачаешься. К вечеру зной спал, осталось одно ласковое тепло.
По Суворовскому гуляли нарядные девчонки.
Сзади них шествовали парни-одноклассники с бутылками пива. «„Балтика", — подумал Рогов. — А у этого вообще „Тинькофф" платиновый, етишкин кот!»
— Народу мно-ого-о. Задеть бо-оялся, — тянул Малышев. Губошлепа пытались разговорить Виригин с Любимовым.
— Хорошо, задеть боялся! — возмущался Любимов. — А почему не побежал за ним?..
— Да я побежал и то-гоо…
— Чего «того»? — еле сдерживался Жора.
— Зацепи-и-ился, — ответил за Малышева Рогов.
— Зацепился, — повторил Малышев. — И того…
— Чего «того»?!
— Растя-янулся-я… — продолжал дразниться Рогов.
— Растянулся, — подтвердил Малышев. Любимов угрожающе зарычал.
— Погоди! — остановил его Виригин и обратился к Малышеву. — Ты из какой деревни?
— Из Сосновки, товарищ майор, — неожиданно четко отрапортовал сержант. Очевидно, на этот вопрос ему приходится отвечать часто.
— Из Сосновки, говоришь… — Виригин обратился к сослуживцам. — Помните, маньяк-то этот, Рабинович, который старушкам груди отрезал, — тоже был из Сосновки. Земляк, значит…
— Да не, Макс, — возразил Рогов. — Ты забыл, мы «пробивали» тогда — в России полторы тыщи Сосновок. Тот был из Биробиджанской области.
— Понятно, — Виригин снова повернулся к сержанту. — А ты из какой?
— Под Псковом…
— В органах-то давно?
— Второй год, после армии, — Малышев опять стал отвечать как-то заторможено.
— А служил где?
— На Се-евере. Во внутренних войсках.
— Значит, не салага. Тогда объясни, откуда у него «ствол» взялся?
— Не знаю.
— Как это — «не знаю»?! — эмоционально переспросил Жора.
— Кто-то передал, — предположил Малышев после короткого раздумья.
— Догадливый! И кто же?! Не ты, случайно?!
— Точно не я. Может, в «Креста-ах». Или адвокат.
— А вы тогда на хрена?! — Любимов ударил ладонью по столу.
Рогов едва успел подхватить полетевшую на пол чайную чашку.
Малышев пошевелил губами, но ничего не сказал.
— Чего замолк?! — наседал Любимов.
— Погоди, Жор, — опять остановил его Виригин. — Вы что, его не обыскивали? Когда в суд везли?..
— Их в «Крестах» шмонают. После нам отдают.
— А вы — нет?
— Если только Серега, — все так же заморожено ответил сержант. — Он старший конвоя.
— А в автозаке кто ехал?
— Мы и еще водитель.
— Привезли — и сразу в зал?..
— Да.
— И пока вели, никто не подходил?
— Нет…
— Макс, дело ясное, — подытожил Любимов. — Пустой номер… Растяну-улся-я…
— Ты прав, — согласился Виригин. — Поехали в «Кресты». Там потолкуем. Вась, а ты Игоря с Гришей дождешься — и в засаду.
— Только к утру смените, — Рогов снова уставился в окно. Очередная стайка выпускников волокла целый жестяной бочонок пива, литров на пять.
— А ты нас в дежурке жди. Ясно? — велел Любимов Малышеву.
Тот печально кивнул головой.
Рогов догнал Жору и Макса на лестнице:
— Слышь, мужики… Чё-то не похоже, чтобы этот губошлеп из Сосновки…
— Не очень похоже, — согласился Виригин. — Но всякое бывает, сам знаешь.
— Адвоката еще надо проверить, — сказал Любимов. — Судья говорит, он прям там, в зале, закричал, что пистолет не проносил… С чего бы ему там паясничать?
— В смысле: на воре шапка горит?.. — спросил Рогов. — Да, подозрительно.
— Слушай, хорошо устроился! — Рогов окинул взглядом уютный двор.
— Кто? — не понял Гриша Стрельцов, коллега и приятель Васи.
— Ну, этот, Кедров. Которого мы ловим…
— А… Ты ж сказал, что тут не он, а сожительница его.
— Какая разница! Если она сожительница, то он сожитель, и если она хорошо устроилась, то и он хорошо устроился!
Двор у «марухи» сбежавшего преступника и впрямь радовал глаз. Новый асфальт, аккуратные, недавно выкрашенные скамеечки с полным комплектом ребер, целые — и даже красивые, фигурного литья! — фонари… Детская площадка укомплектована разноцветными качелями и песочницами.
— Могут же, если захотят! — обрадовался Рогов.
— Да, если захотим, можем… — кивнул Гриша.
— Не все у нас так плохо, как могло бы показаться.
— Не все так плохо, как могло бы быть!..
— Точно!
Рассуждая таким образом, приятели подошли к угловому подъезду. Здесь, на третьем этаже, располагалась квартира пресловутой сожительницы. Немного, конечно, шансов, что прямо из зала суда беглец дернул сюда, но с чего-то ведь начинать надо…
Стрельцов открыл тяжелую дверь, за которой чернела непроглядная тьма.
— Блин, Вася, я, кажется, на что-то наступил…
— На что?
— На что, на что… Догадайся с трех раз!
— На кошачье, на собачье или…
Закончить свою мысль Рогов не успел, ибо сам наступил — на этот раз на саму кошку. Или на кота. Животное с диким криком вылетело из-под роговского башмака и едва не сбило с ног великана Стрельцова — он пошатнулся и больно стукнулся обо что-то головой.
— Блин, надо же, такой двор и такое парадное…
— Петербург — город контрастов.
— И куда только участковый смотрит?
— А жильцы куда смотрят? — вдруг распалился Рогов. — Каждый день в такой тьме, и еще с этим… И сожительница эта — о чем она думает? Неряха, наверное…
— Точно! Не повезло Кедрову!
На площадке третьего этажа, впрочем, оказалось светло. Даже очень светло — благодаря хоть и давно не мытому, но огромному окну. Рогов придирчиво оглядел себя и напарника и решительно нажал на кнопку звонка. Тишина. Еще раз нажал. Опять тишина.
— Давай лучше я, — предложил Гриша.
— А какая разница? — поразился Рогов.
— На удачу, — пояснил Стрельцов. Палец на кнопке он держал долго.
— Не открывают, — сделал правильный вывод Василий. — Если он там, так и не откроют.
— Точно!
— Надо здесь караулить.
— Точно!
Господа огляделись. Большая лестничная площадка, на которой не было ничего, кроме старинной мебельной тумбы, прекрасно просматривалась из дверного глазка.
— Здесь глупо светиться, — заметил Рогов.
— Точно, — согласился коллега.
Он осторожно подошел к тумбе, открыл дверцы.
— Пусто… Поместишься?
— Издеваешься?
— А я помогу.
— Ёшкин кот!
Рогов посмотрел на тумбу. Потом на Стрельцова. Потом опять на тумбу, потом опять на Стрельцова. Все не мог понять, издевается коллега или нет. Потом крякнул и нехотя забрался внутрь. Гриша аккуратно прикрыл дверцы.
— Хорошо устроился?
— Как у Кио в цирке.
— Тогда сиди, а я выше поднимусь. Приятной засады.
И, не пуская мглу ночную,
На золотые небеса
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса!
Юля, опьяневшая от шампанского, от присутствия друзей, от белой ночи, от осознания значительности ушедшего дня, от… От себя самой, великолепной и удивительной. Она декламировала Пушкина, подняв к небу руки, — рукава платья падали, Юля любовалась своими локтями и запястьями и удивлялась, как это Антон не понимает, насколько она прекрасна…
Одна заря между тем действительно сменила другую, и белая ночь предстала во всем своем трогательном величии. Жидкое золото изливалось с небес сквозь фольгу облаков, и нежный свет струился, словно стал видимым воспетый Пушкиным эфир.
Многие туристы, приезжая в Петербург на белые ночи, уезжают, так ничего и не поняв. Дождавшись позднего заката, полюбовавшись сапфировым багрянцем, они недоумевают: ну да, красиво, но вовсе не так сногсшибательно, как настаивают на том впечатлительные поэты. Этим туристам никто не объяснил, что настоящее чудо начнется на рассвете, буквально через полчаса, когда короткая полоска тьмы исчезнет, словно ее сдернет рука кого-то, кто сидит очень высоко…
Видели ночь, гуляли всю ночь до утра!..
Валера бил по струнам гитары, ребята, взявшись за руки, кружились вокруг и распевали стихи другого любимого Юлиного поэта, Дима невесть откуда вытащил еще одну бутылку шампанского, вызвав настоящую бурю восторгов, и только Антон выглядел грустным и задумчивым. Как Пьеро.
— Медный Всадник! — возвестил Валера, протягивая руку так, как протягивал ее восседающий на коне Петр. — Самый знаменитый монумент лучшего на свете города! Кто что про него знает?..
— Я частушку знаю! — закричала заводная Оля, самая смелая девчонка в классе, розовощекая, немножко пухленькая, но очень привлекательная.
У Петра Великого
Близких нету никого!..
Только лошадь да змея —
Вот и вся его семья!
Все засмеялись. Дима открыл шампанское. Бутылка мгновенно опустела, и ее насадили на один из кольев опоясывающей памятник ограды, едва отыскав свободный.
— А знаете, — сказал вдруг Валера, — что выпускники Дзержинки, когда получают лейтенантские погоны, надраивают этому коню…
Валера что-то шепнул на ухо Диме, тот расхохотался.
— До блеска! — громко закончил Валера. — Такая у них морская традиция.
— Ты и нам предлагаешь?..
— Валер, мы тоже знать хотим, — Лена капризно поджала губы, сделала вид, что обижается.
— Путеводитель купите, — посоветовал Дима.
— А фрунзенцы, — вступил обычно молчаливый Саша, — на памятник Крузенштерну тельняшку натягивают. У меня отец там учился.