Впрочем, пусть пункт остается в качестве непонятной детали. Может быть, именно эту деталь он и ищет, деталь, которая в итоге позволит понять, почему Генри Каргейт умер в поезде. В поезде? Кстати, забитая выхлопная труба… Мог кто-то заткнуть ее намеренно? Кто-то, кому не по нраву мысль о мертвеце за рулем мчащегося автомобиля, – ведь, как говорила мисс Нокс Форстер, это могло угрожать людям, никак не связанным ни с Каргейтом, ни с его окружением. Так появился пункт 7.
Внезапно у Фенби возникла новая идея, и он возбужденно просмотрел записи. Если одна-единственная ремарка человека, убившего Каргейта, была неправдой, то все остальное встает на свои места. В список вопросов инспектор добавил: «8. Розы? 9. Ваза поцарапана?» Если он получит ответы, на которые рассчитывает, если по остальным пунктам, особенно по шестому, все пройдет так, как он ожидает, появится и доказательство. А что касается шестого пункта, понял Фенби, должна существовать вторая ложь, но от того же человека, которого он уже начал подозревать. Нужно немедленно возвращаться в Скотни-Энд.
– По этим причинам, господа присяжные, – Фенби получил те ответы на свои вопросы, какие и ожидал, а Блэйтон тщательно разъяснил их и подал должным образом, – обвинение просит вас вынести обвинительный вердикт.
Старшина Эллис посмотрел на присяжных. Судя по выражению лиц, они на девять десятых уже согласились. Справедливо ли по отношению к подсудимым, подумал Эллис, что обвинитель выступает первым? В наши легкомысленные дни не становится ли первое мнение сильнее последнего?
У судьи Смита появилась возможность объявить перерыв. Вступительное слово показалось ему чересчур длинным, и вряд ли обвинителю стоило спорить с гипотетическими линиями защиты. Одно приходилось признать, несмотря на всю неприязнь к Анструтеру Блэйтону и его напыщенным, вычурным манерам: выступление было четким и убедительным. Если Блэйтон однажды наденет судейскую мантию – что вполне вероятно, – он, видимо, станет хорошим судьей. Лучшим судьей, чем обвинителем.
Часть IVЗащита
– Не оберемся мы хлопот с этим делом, – сказал Вернон помощнику, выуживая из кармана трубку. – Из того, что вы рассказали, просто позор вешать человека за убийство такого гнусного паразита, как Каргейт. Это деяние свершилось из лучших побуждений; если спросите меня неофициально, множество людей заслуживают смерти, и очень-очень немногие действительно умирают. Впрочем, мы будем бороться по каждому пункту. И, полагаю, должны победить. Больше всего меня беспокоит наш клиент. Слишком незамутненная честность, на мой вкус. Такие люди на скамье подсудимых сознаются в преступлении просто из порядочности.
Оливер улыбнулся, давно привыкнув к сильному, пусть и эксцентричному характеру своего шефа. Сколько бы Вернон ни разглагольствовал о людях, заслуживающих смерти, в жизни он и мухи не обидит.
– Думаю, придется рискнуть, – сказал Оливер. – И вряд ли стоит опасаться переизбытка честности. Если обвинения ложны, нам же лучше, но если все же прокурор прав, то ложь уже была произнесена, причем дважды. И беда в том, что это почти доказано.
Вернон поморщился.
– Ничего, отобьемся. В любом случае, мы забегаем вперед. До суда достаточно времени, чтобы тщательно продумать защиту. Что будем делать?
– Пожалуй, – осторожно начал Оливер, понимая, что выбор политики – прерогатива руководителя, – для начала можно объявить, что его не убили.
– То есть самоубийство?
– Нет. Я думал об этом, но нет никакого мотива. По крайней мере, приемлемого.
– Вы имеете в виду, что всему виной сердечный приступ? Не помню, чтобы такая версия рассматривалась.
– Не рассматривалась. Медицинское свидетельство не слишком однозначное. Вскрытие, разумеется, ничего не дало, и неудивительно – мне объяснили, что цианистый калий фактически вызывает остановку сердца. И хотя верно, что табак был отравлен, очень мало свидетельств, что Каргейт вообще нюхал табак. Он только собирался нюхнуть на перроне, когда его толкнул носильщик, сбив табак с пальца. Потом покойный сел в поезд и, по свидетельству пекаря Харди, снова извлек табакерку. И тот же Харди видел, как Каргейт готовился нюхнуть на платформе. Мы можем предположить, что остальное – плод разыгравшегося воображения свидетеля?
– Предположить мы можем что угодно; боюсь, Харди ответит, что потому и наблюдал внимательно, что разыгралось его любопытство.
– А если заявить, что покойный только собирался принять понюшку, но так и не успел? Что он фактически умер перед этим?
– Ясно, что обвинение, – сказал Вернон, переворачивая бумаги на столе, – научит Харди: он, мол, видел румянец на щеках Каргейта, как раз когда тот умер.
– Полагаю, это удастся обойти. Понимаете, Харди видел лицо жертвы только в отражении. Если подвергнуть свидетеля перекрестному допросу, надавить хорошенько, он собьется, и мы сможем отвести его показания как малоубедительные.
– Что ж, недурно, буду иметь в виду. Хотя, если честно, вряд ли нам это поможет. Слишком странное совпадение, чтобы человек умер от остановки сердца за долю секунды до того, как принять смертельный яд.
– Совпадения случаются, и пусть обвинение доказывает обратное. Вот я, к примеру, и не подозревал, что понюхать что-то может оказаться смертельным. Помню, в детстве я понюхал большую бутыль, куда собирали несчастных бабочек, – и меня не убило. Хотя голова болела… – задумчиво добавил помощник.
– Именно. А бабочек убило. Вы не втянули носом тщательно измельченный порошок, и у вас не было больного сердца. Нет, вряд ли это подходящая линия – в любом случае, мы лишь сдвинемся от убийства к покушению на убийство, потому что никак нельзя обойти факт, что кристаллы были размолоты – хотя мы, конечно, попытаемся. Нужно продумать и другие линии. А кстати, кто судья?
– Видимо, Смит.
– Тогда, боюсь, удачи нам не видать.
Немалый опыт Вернона позволял ему заранее в деталях представить все, что произойдет. После выступления обвинителя он поднялся и сделал предварительное заявление:
– Я утверждаю, милорд, что прокурор не привел доказательств убийства покойного; на этом основании я прошу вашу светлость не передавать дело на рассмотрение присяжных.
Судья Смит, разумеется, выразил удивление, однако он всегда любил привносить в процесс столько пряной оригинальности, сколько допустимо. Тонкое и оригинальное заявление – вовсе не очевидное – ему определенно понравилось, и он дал волю воображению поиграть с новой идеей, как кошка с мышкой. Но, подобно коту, судья редко позволял мыши убежать, и, хотя он с удовольствием выслушал выдвинутое Верноном (пусть изначально пришедшее в голову Оливеру) предложение, здравый смысл не позволил ему рассматривать его всерьез. И все же удовольствие от выступления Вернона судья получил.
Он просмотрел записи.
– Мистер Вернон, свидетель, Харди или Пекарь – по поводу его фамилии, похоже, есть некоторые расхождения – заявил, что видел, как из кармана покойного появилась коробочка со сверкающей крышкой, и на большой палец левой руки был насыпан светло-коричневый порошок. Много порошка, утверждает свидетель, и добавляет, что насыпано было очень умело. Потом, по словам свидетеля, палец поднялся к носу Каргейта, и с мощным вдохом порошок исчез.
– Да, милорд, но вспомните: я задавал свидетелю вопросы по этому поводу.
– Помню. Посмотрим. «Вы находились, когда покойный принял щепотку табаку, в своем купе». Нет, раньше. Если я не ошибаюсь, вы дважды привлекли внимание суда к тому факту, что свидетель находился в коридоре. Ага, вот здесь. Позвольте, я зачитаю.
Его светлость поправил очки и прочел вслух:
«Вы видели, как смесь была насыпана на большой палец покойного?»
«Да».
«Вам доводилось видеть подобное прежде? Вы уверены, что не спутали один случай с другим?»
«Уверен. Мне захотелось посмотреть еще».
«Именно. Захотелось посмотреть… Вам хорошо было видно? Ведь непросто рассмотреть что-то в отражении?»
«Не очень ясно, но увидел я достаточно».
«Вы видели порошок на большом пальце?»
«Видел».
«А потом видели, как порошок исчез?»
«Да».
«А может, покойный просыпал порошок на пол?»
«Он поднял палец к носу».
«А потом чихнул?»
«Да. От души».
«А может, он чихом сдул порошок с пальца?»
«Может, но думаю, он нюхнул».
«Однако мог и не нюхнуть?»
«Ну, мог».
– Насколько я помню, мистер Вернон, – продолжил судья Смит, отложив записи, – свидетель интонацией выразил явное сомнение в такой возможности.
– Тем не менее ему пришлось признать, что табак мог оказаться на полу.
– Да, таковое он действительно признал. И все же… – Мысли судьи Смита были ясны. – Затем вы перешли к вопросу о румянце на щеках мистера Каргейта. Думаю, вы согласитесь, что свидетель, хотя и выказал сомнения в отношении цвета галстука покойного, по этому вопросу был тверд. Более того, отвечая мистеру Блэйтону, он заявил, что ясно видел, как табак с пальца мистера Каргейта действительно исчез в его ноздре. Что скажете?
– Что свидетель сделал поспешные выводы. Я ставлю под сомнение не добросовестность свидетеля, а лишь точность его показаний. Как вы, милорд, только что упомянули, я задал ему несколько вопросов по поводу одежды мистера Каргейта и его действий, и свидетель не смог ответить. Его воспоминания весьма смутны – за исключением действительно важных, в которых он на удивление точен и уверен.
Судья Смит задумался. Можно, разумеется, ответить, что свидетель уверен в существенных деталях, потому что интересовался именно ими, и он не терял времени, разглядывая незначительные подробности…
Уголком глаза сэр Трефузис заметил, как начал подниматься Блэйтон, – вот его слушать не хотелось совершенно.
– Полагаю, нет нужды вас беспокоить, мистер Блэйтон. Я не вижу причин забирать дело у присяжных. Однако напомню им, что Генри Каргейт на самом деле умер в результате проникновения цианистого калия через слизистую носа. Продолжайте, мистер Вернон.