– Не совсем так. – Мистер Хансон решил внести в дискуссию нечто более позитивное, чем его предыдущие ремарки. – Выяснилось только, что она противница войны, как и все мы, хотя мы по-разному можем представлять, как остановить войну. Но ничего не было сказано о том, что она противница уничтожения осиных гнезд. Она жила под одной крышей с Каргейтом многие месяцы, день ото дня ненавидела его все больше, была вынуждена выслушивать его мнения, которые ей казались воплощением зла, и видеть его отношение к окружающим, которого она не могла терпеть. И все это время она таила свои чувства, пока не дошла до точки.
– Но ведь это предположение?
– Так, по крайней мере, представил дело судья. Лично я ее понимаю, однако на нас это влиять не должно.
– Думаю, господин старшина, – (Эллис обнаружил, что ему неприятно обращение «господин старшина» из уст лощеного господина, но тот хотя бы вернул дискуссию в колею), – что она наверняка солгала о розе. И о царапинах на вазе, если хотите знать мое мнение. И о том, сколько они шли на обед.
– Про розы это точно. У меня в саду растут оба сорта, и один с другим никак не спутаешь. – Отставной фермер больше полагался на опыт, чем на свидетельства.
– На мой взгляд, есть два возможных ответа, – сказал Эллис. – Во-первых, она очень близорука и понимает в розах куда меньше вас. А во-вторых, Рейкс мог сам выбросить ту розу, которую она поставила.
– Что-то вы мудрите, мистер, – вмешался молчавший до сих пор присяжный. – Откуда бы Рейксу знать, что это важно?
– Он указал на сорт роз в вазе. Мне кажется, что он пытался привлечь к ним внимание инспектора.
– Но он не знал, что она скажет.
– Допустим, он слышал ее разговор с инспектором.
– Ну уж точно не слышал. В этом полиция очень аккуратна.
– Все равно, – Эллису приходилось трудно. – Мы должны быть полностью уверенными, чтобы принять решение. Нам необходимо рассмотреть все, что было сказано в ее пользу.
– Судья не слишком-то много сказал, – откликнулся лощеный господин. – А он понимает в подобных вещах куда больше нас. Он выслушал больше лживых свидетельств, чем мы, и он ее насквозь видит. И потом, никто другой не мог этого совершить. Мы все согласны – практически все, – что убийцей не может быть никто, кроме нее и Рейкса, а Рейкс не мог этого сделать, потому что у него железное алиби на все время, если только не предположить – а пока никто и не пытался, – что кухарка была с ним в сговоре. Но против них нет ни тени доказательства, а вот против другой женщины – розы, ваза, умывание и машина. Я лично считаю машину очень важной уликой. Нет – войне; но убийству – да. Убийству – да; но аварии – нет. Не люблю таких. Лучше ее повесить.
– Знаете, как-то мне кажется, что это не очень честно. Вот не видится мне, что судья совершенно беспристрастен.
– Слушайте, если уж вы собрались против судьи выступать!.. То есть так нельзя!
– Я не выступаю. Просто судья высказал свое мнение слишком определенно.
– Он ведь должен был дать нам направление, правда?
– Верно. Однако верно и то, что следует опираться на свидетельства и только на свидетельства. – Эллис считал себя обязанным продолжать борьбу, хотя и начинал понимать, что проигрывает ее, да и сам не слишком убежден.
В другом конце комнаты он расслышал шепот самых тихих присяжных:
– Мы вот впятером, господин старшина, определились. Мы говорим «виновна».
Эллис огляделся и услышал со всех сторон слова одобрения. Даже фермер, желавший повесить Рейкса, похоже, передумал.
Эллис помедлил минуту, затем сказал:
– Нет, нельзя выносить вердикт, не достигнув единодушия, а я не могу с чистой совестью согласиться с вами, пока мы вместе не пересмотрим все свидетельства.
– Должен заметить, господин старшина, что мне ваша совесть утомительна.
– Поддерживаю.
– Но это и есть метод.
– Простите, я настаиваю. Если вы все уверены, тогда другое дело; в противном случае выходит, что нам вовсе наплевать на это дело.
– Ну, серьезно. – Общий ропот показал, что Эллис зашел слишком далеко. Тем не менее сейчас он победил. Присяжные продолжили более систематично, чем можно было ожидать, хотя все еще суетливо, обсуждать дело. Это заняло больше двух часов, и по окончании они были не очень довольны друг другом.
Секретарь суда поднялся и задал обычный вопрос:
– Господа присяжные, вы готовы объявить вердикт?
– Готовы.
– Вы признаете подсудимую (он полностью назвал имя) виновной или невиновной?
Единственным словом Эллис выразил то, что так и не смог поколебать первоначальное мнение своих коллег.
Секретарь суда повернулся к подсудимой.
Часть VIIФинал
В тишине маленького дома в Дорсете, в долине Фрома, обещавшей долгие счастливые дни мирной рыбалки, сэр Трефузис Смит с удовольствием читал «Таймс». Он верил, что может положиться на Уголовный апелляционный суд, и теперь убедился, что не зря.
Он намеревался выйти в отставку сразу после суда над Джоан Нокс Форстер и немедленно осуществил свои намерения. Финал получился, что бы ни подумали люди, читающие отчет апелляционного суда, вполне героический. Ведь у судьи не возникало ни малейших сомнений в виновности подсудимой. Даже враждебная реакция на многоречивые манеры Антрузера Блэйтона – пусть и компетентного прокурора – не поколебала его точку зрения. И присяжные, по мнению судьи, не могли прийти ни к какому иному решению, кроме того, к которому пришли; и все усилия Вернона не могли перевесить того, что его честная клиентка практически выдала себя на скамье подсудимых.
В том-то и беда. Сэр Трефузис чуть ли не восхищался подсудимой. Он полностью соглашался с ее мнением о Каргейте, а кроме того, высокая неуклюжая женщина была на удивление честна. Она понравилась судье. Он даже уважал ее политические взгляды, хоть и не разделял их. И в итоге пришел к выводу, что, несмотря на виновность Джоан Нокс Форстер, было бы жаль ее казнить.
Тут он сам испытал потрясение и готов был списать свои чувства на приближающуюся старость и осознание того, что этот процесс – последний. Всю свою жизнь сэр Трефузис оставался реалистом. Даже подумать о том, что английское уголовное судопроизводство может основываться на чувствах, а не на законе, было омерзительно. Стоит лишь раз признать, что убийство – кроме случаев самозащиты – может быть оправдано, и в стране воцарятся безумие и хаос. Чтобы он, заслуживший славу судьи-вешателя, позволил проявиться подобному свободомыслию… Невозможная, нетерпимая идея!
Нет. В ходе всего процесса он четко ставил перед собой цель – подобного не должно случиться; даже вердикт «невиновна» представлялся судье нетерпимым, поскольку, на его взгляд, явно противоречил бы фактам. Все сочтут его основанным на искажении закона; а случись такой прецедент, кто знает, куда бы это привело.
Тем не менее, слушая честные, но немилосердные речи Блэйтона, судья все больше желал уберечь и принципы, на которых зиждется закон, и жизнь подсудимой. Сначала это представлялось крайне сложным, однако вскоре впереди забрезжил луч надежды. Возможно, судье придется пожертвовать собственной репутацией; впрочем, надо сказать, он ей никогда не дорожил. Если его совесть будет покойна, то весь мир может лететь в тартарары.
Возникло искушение согласиться с заявлением Вернона и забрать дело у присяжных на основании того, что не доказано однозначно, будто Каргейт умер от яда. Однако понимание закона подсказало: так поступать нельзя. На самом деле у самого судьи не было и тени сомнения, что Каргейта убили.
В конце концов сэр Трефузис выбрал окончательную линию. Он не сомневался, что все получится, хотя примерно полчаса переживал, не чересчур ли надавил на присяжных – и тогда они могли выразить свою независимость, провозгласив обратный вердикт. Насколько он разбирался в людях, старшина присяжных как раз на такое способен.
Однако вердикт отстоял правосудие, а теперь человечность восторжествовала и в Уголовном апелляционном суде. Судья достиг обеих целей. Казнь отменяется.
Довольно улыбаясь, сэр Трефузис снова пробежал глазами колонку. «Подчеркнул линию обвинения… не упомянув все, говорившее в ее пользу… в частности, не была упомянута близорукость подсудимой… не понимая ничего ни в ботанике, ни в садоводстве… многочисленные ошибки…» Да, Вернон аккуратно собрал все моменты, на которые надеялся сэр Трефузис, и даже добавил несколько таких, которые сэру Трефузису показались менее удачными. Вряд ли было честно утверждать, что судья почти не рассмотрел возможной виновности трех остальных. Ему пришлось строго напомнить себе, что на это обижаться нечего.
Ага! И вот, наконец, главный пункт, на который он рассчитывал. Не зря ему показалось, что Вернон, заметив промашку, едва сдержал торжествующую улыбку. Сэр Трефузис удовлетворенно кивнул. Да, именно так. Он не объявил присяжным, что они могут признать лицо виновным только «вне всякого разумного сомнения», а в противном случае они обязаны… Эти слова давно стали его плотью и кровью, и потребовались значительные усилия, чтобы их не произнести.
И судья не произнес их, гарантировав, что это упущение вкупе с общим враждебным тоном напутствия присяжным практически заставит Уголовный апелляционный суд аннулировать вердикт. Так все и вышло. Сэр Трефузис чуть не расхохотался, читая, с какой деликатностью они пытались пощадить его чувства. Они были полны таких же благих намерений, как и он сам. Но главное – они сделали все как надо. Он радовался, радовался всем сердцем итогу суда по делу об убийстве Ланселота Генри Катберта Каргейта.
Мой убийца
Часть IПриезд
Глава 1
Алан Ренвик был мне не по душе еще до того, как стал убийцей. И в некотором роде удивительно, что я так для него расстарался. Впрочем, я никогда не делал вид, что действую исключительно из добрых побуждений. Не то чтобы он совсем мне не нравился: время от времени и я попадал под его чары, однако у наших отношений была другая основа.
Он был моим клиентом. Я составлял завещание, оформлял бумаги на аренду квартиры и решал от его имени кучу других менее банальных проблем. Обычно отношения между юристом и клиентом не приводят к стрессовой ситуации.
Крупный и высокий – примерно метр девяносто, Алан мог бы показаться симпатичным, если бы не заметный шрам на левой щеке – по его словам, результат автокатастрофы. С ним бывало весело, если собиралась приятная компания и он снисходил до общения. Однако он всегда все портил несносной заносчивостью. Каждым словом, каждым жестом намекал на то, что я ничтожен физически и профессионально – мелкий юристишка, нанятый для плевой работы, где требуется пара формальных навыков. По сути, сантехник. В те редкие моменты, когда он не мог не замечать, что я нахожусь с ним на одной ступеньке социальной лестницы, например при встрече в клубе, в котором мы оба состояли, он слегка удивлялся – причем, как правило, так, чтобы я это увидел.
И все же многим он нравился. Женщины, которые встречались на его пути, буквально теряли голову. Сам он не проявлял к ним ни капли уважения, а их не отталкивал даже шрам. Возможно, если бы им стало известно происхождение шрама, все было бы иначе.
Мы звали друг друга «Алан» и «Дик» и, наверное, казались друзьями. Алан всегда советовал своим приятелям: «Обратитесь к Сэмпсону! Он скажет, что делать». Надо отдать должное: он свел меня с полудюжиной очень приличных клиентов, а приличные клиенты мне нужны, и дал в руки несколько дел, в которых требовалось урегулировать скорее бытовые, нежели правовые вопросы. Люди обычно считают офис юриста скучным и пыльным местом, но в жизни все не так. До наших ушей порой доходят весьма чудны́е истории, которые на поверку оказываются еще чудне́е.
Порой и для Ренвика я выполнял работу не вполне стандартную. Кроме того, подобно многим клиентам, он не раз позволял мне обнаружить кое-какие факты, которые выставляли его не в лучшем свете. Но даже привычный к таким выходкам, я не ожидал встретить Алана у своего подъезда в полдвенадцатого ночи. Очевидно, он меня поджидал. Стоял март, день к тому же выдался слякотный. Я сразу обратил внимание, что Алан основательно продрог и выглядел паршиво.
– Привет! – сказал я. – И что же ты здесь забыл?
– Тебя! – огрызнулся он. – Подозреваю, в квартире тоже никого. По крайней мере, к телефону никто не подходит.
– Если честно, никого, – подтвердил я, – хотя не возьму в толк, тебе-то какое дело. Ты не хуже меня знаешь, что я весь день в офисе, а ужинаю в клубе. Почему не позвонил туда?
С улицы шел слишком тусклый свет, и я не мог разглядеть выражение его лица.
– Не хотел. – В голосе Алана прозвучали подозрительные нотки. – Милое местечко у тебя, спокойное, – не к месту продолжил он, как я заметил, уклоняясь от темы.
При этом он нечаянно затронул особенно приятный для меня момент. Люблю тишину.
– Как в деревне, – согласился я. – Ни единого звука. Квартирка маленькая – большая мне не нужна, и смысла пускать деньги на ветер я не вижу. В меру современна, с приличной планировкой, рядом с центром. Соседей вообще не слышно, ни тех, что рядом, ни сверху, ни снизу. Напротив дома растут деревья, так что подглядеть за мной не получится. И я прекрасно обхожусь тем, что ежедневно ко мне заходит уборщица.
– Ты нанял домработницу? – с сомнением переспросил Алан.
– Да. Но она только что меня оставила. Между прочим, теперь придется стелить постель своими силами, а я не знаю, как это делается.
– Э-э… – протянул он, – у тебя только одна комната?
Такой грубый вопрос как раз в духе Алана Ренвика. Не думая, что может за ним стоять – хотя следовало бы подумать, учитывая, что он вообще странным образом оказался на моем пороге, – я ответил без промедления:
– Почему же. Комнатки, конечно, маленькие, но есть и гостиная, и гостевая рядом с моей спальней.
– И часто ты пользуешься гостевой?
– Почти никогда.
– Ясно… – Возникла небольшая пауза. – Тогда я поднимусь? Нужно переговорить. И кстати, у меня с обеда крошки во рту не было. Ты всегда держишь гостей на пороге?
Очевидная резонность последнего вопроса и полушутливый тон, коим он был задан, застали меня врасплох. Ко мне редко кто заходит. По правде сказать, почти никто и никогда. Квартира располагалась на втором этаже, и отсутствие лифта в здании меня не волновало. На самом деле я был даже рад – уж точно не будет шума лязгающих дверей, – но соседи с пятого не переставая твердили, что здание устарело. Надоели до чертиков.
– Выходит, гостей ты принимаешь редко? – пробормотал Ренвик, поднимаясь вслед за мной.
Я не обратил на это внимания, так же как не заметил, насколько осторожно он держался вдали от окна, пока я не задернул шторы. Развернувшись к нему, я, естественно, спросил, не хочет ли он мне объяснить, в чем дело.
– Всему свое время, – откликнулся Алан. – Ты что, плохо расслышал: я сегодня почти не ел.
– Почему же, черт возьми?
– Вдруг с тобой бы разминулся.
– Видимо, срочно потребовалось со мной встретиться.
– Ну да, соскучился. И все же… у тебя есть еда?
– Нет. Я не ем дома.
– О боже! Вот невозможный тип! Что, даже не завтракаешь?
– Завтракаю. Тостом и вареным яйцом. Утром мне хватает. На одного. Я же сказал: от меня ушла домработница.
– Да, скромно, – вздохнул Алан. – Надеюсь, батон хлеба и кусочек масла найдется?
– Найдется. Но завтра мне самому нужно будет поесть. Ты меня слышишь?
– Это ты меня не слышишь. Я умираю от голода! Что-то ты не очень гостеприимен. Сложно, что ли, выскочить с утра в магазинчик. Рядом ведь есть молочный?
Умышленно или нет – этого мне знать не дано, – Ренвик всегда к своим самым возмутительным заявлениям добавлял вопрос, и к тому времени, как ты на него отвечал, было слишком поздно к ним возвращаться. И этот случай не стал исключением. Едва я промямлил, что да, рядом есть молочный, как он, торжествуя, провозгласил:
– Ну видишь! Кухня здесь? Поджарю-ка я хлеба с яйцом… Ан нет, обознался, это твоя спальня. А это, видимо, гостевая, о которой ты упоминал… Так, вот и кухня! Боюсь, я влезаю с трудом, но уж ладно…
К этому моменту он обошел мою крохотную квартирку, и если с другим можно было спорить, здесь, что ни говори, он оказался прав: кухня была тесновата. Алан заполнил собой все пространство и, естественно, пытался занять выгодную позицию, что меня всегда возмущало. Но и я, надо признать, пока не проявлял сверхрадушия к напросившемуся гостю. Впрочем, я придерживаюсь старомодного принципа лично приглашать гостей – когда я хотел их принять, и туда, где я хотел их принять. При этом мне нравилось, когда я к гостям готов. Да и почему человек, кого никоим образом нельзя причислить к нищим, в городе, где можно найти ресторан на любой вкус, сваливается мне ночью на голову и хочет съесть мой завтрак? Чем больше я над этим размышлял, тем более невразумительной представлялась мне вся ситуация.
– Почему, черт возьми, ты не можешь пойти куда-нибудь и поесть, как нормальные люди?
– Ну понимаешь, – начал он, – история очень занимательная, по крайней мере для меня. Рассказывать долго, а я хочу съесть это превосходное яйцо. Оно так одиноко… Держал бы хотя бы дюжину!
– Я мало ем за завтраком. Сейчас осталось последнее, а ты не озаботился сообщить о своем намерении зайти.
Сарказма Ренвик не уловил; похоже, он не сознавал, что я раздражен или что он странно себя ведет. Просто без умолку болтал, словно происходящее – абсолютно заурядный эпизод из нашей с ним повседневной дружбы. Естественно, на тот момент я и понятия не имел, что стало с Бейнсом. Случилось явно нечто из ряда вон: вероятно, Алан скрывался от какой-то из своих многочисленных подружек. Но, хоть убей, как это мешает поужинать?.. В своем блаженном неведении я хотел подождать, пока Ренвик расскажет все сам. В общем, я вознамерился мужественно перенести невзгоды.
– Мой завтрак будешь запивать чаем? – спокойно поинтересовался я. – Или налить виски с содовой?
На этот раз сарказм не остался незамеченным.
– Виски с содовой, – мгновенно отреагировал Алан. – Я думал, ты никогда не предложишь!.. Честно: слишком ты дергаешься из-за одного яйца.
– Меня бесит тащиться куда-то с утра пораньше. А завтра именно это и предстоит. Кстати, предлагать тебе что-нибудь до сих пор не требовалось.
– Не сравнивай виски и яйца, это разные вещи. Согласен, тащиться утром на улицу – хорошего мало, но не беда! Хочешь поджаренного хлебушка? Боюсь, яйцо я уже съел. Люблю готовить; жаль, что не получается часто. Надо было мне стать поваром… Наверное, теперь придется.
Последние слова он произнес уже другим тоном, и я понял: сейчас он расскажет, что произошло. У меня хватило мозгов его не торопить. Я смиренно ждал, даже придвинул стул и съел немного хлеба, который, без сомнения, был поджарен превосходно. Я и глазом не моргнул, как он выпил все виски, к сифону с содовой практически не прикоснувшись.
– Итак, – начал Алан, закуривая сигарету и устраиваясь поудобнее в моем любимом кресле; меня он тем самым вынудил выбирать между оставшимися двумя за обеденным столом или третьим, предназначенным для редких гостей. – Думаю, лучше все объяснить. Кстати, позволь для начала поблагодарить за яйцо. Я правда тебе признателен. Далеко не каждый со мной поделился бы.
Вот так, взял и перевернул все с ног на голову. Я с ним не делился. Яйцо он просто захватил, вероломнейшим образом. Совершенно в духе Алана: не просто поблагодарить, а сделать это настолько искренне, что мне стало приятно.
– Да ладно, – благодушно сказал я. – Для тебя я и на большее готов.
– Правда? – мгновенно отреагировал он. – Ловлю на слове.
– Ну…
– Я знаю, ты меня не подведешь.
Хотя замечание несколько настораживало, голос Алана и его манера все скрасили. Я только начал бормотать что-то в ответ, пытаясь аккуратно уточнить суть, как прозвенел телефонный звонок. Было уже за полночь, и ранее такого не случалось. На лице Алана я прочитал явно выраженную тревогу.
– Кто бы ни звонил, – быстро проговорил он, – кто бы ни звонил, меня здесь нет. Ты видел меня в семь вечера в клубе, потом я уехал за город на выходные и собирался задержаться.
Когда настойчиво трезвонит телефон, хочется немедленно ответить, и любой человек готов согласиться на что угодно, лишь бы поскорее прекратить этот звук. Кроме того, похоже, Алан меня загипнотизировал. Я поднял трубку, убежденный, что звонят по его поводу, твердо намереваясь сделать именно то, о чем он меня попросил.
На том конце, как я и думал, послышался женский голос:
– Это мистер Сэмпсон?
– Да.
– Говорит миссис Килнер.
– Миссис Килнер? – повторил я, словно удивляясь, – естественно, для того, чтобы Алан услышал, кто звонит. Как и ожидалось, он прошептал:
– Ты ничего не знаешь…
А в это время взволнованный голос снова повторил свое имя.
– Конечно, я вас помню, – успокаивающе произнес я, – нас познакомил Ренвик.
– Речь как раз о нем. Я должна с вами поговорить. Немедленно. Вы его сегодня вечером видели?
– Только мимолетно, в клубе, часов в семь. У меня сложилось впечатление, что он собирался уехать из города на выходные.
– В семь? Интересно… Уверены?
– Думаю, да. А это имеет значение?
– Послушайте, так много нужно обсудить, а по телефону неудобно. Никуда не уходите, я к вам заеду.
– Заедете? Едва ли… – Подняв на Алана глаза, я увидел, как он яростно мотает головой. – Мне сложно вас так обременять. Может, завтра?
– Нет, нет и нет. Сегодня!
– Ну если дело действительно не терпит промедлений, давайте я приеду к вам.
– В самом деле? На такси вы доберетесь за десять минут.
И она продиктовала адрес.
Отчетливо ощущая себя пешкой в игре, правил которой я не понимаю, я предпринял еще одну попытку несколько вразумить даму.
– Я, конечно, могу приехать, но уже за полночь, к тому же погода отвратительная, а завтра мне рано вставать. Сегодня, очевидно, уже не получится. Наверняка дело подождет до завтра.
– Если не приедете вы, приеду я. Предлагала ведь. И не говорите мне про благоразумие, – продолжила она, когда я стал возражать что-то в этом духе – Я не в состоянии его проявлять. И пока с кем-нибудь не поговорю, не буду. Жду вас. Поскорее.
С этими словами она повесила трубку, и я кратко разъяснил ситуацию Алану. Сначала он выглядел обеспокоенно, однако, к моей досаде, в конце широко ухмыльнулся. Очевидно, его забавляли проблемы, в которые он меня втянул. У Ренвика даже те ситуации, которые не обещали ничего хорошего, вызывали смех.
– Одному богу известно, когда я сегодня лягу спать, – вздохнул я, набирая телефон вызова такси. – Что стряслось-то?
– Будешь тянуть время, скоро Анита начнет колотить в дверь, а этого я просто не вынесу. Давай так: я тебе постелю.
– Ну хоть что-то, – парировал я, натягивая пальто. – Неожиданные таланты проявляешь!
Улыбка у Алана вышла подозрительная.
Глава 2
По дороге я пытался припомнить, что знал о миссис Аните Килнер и ее муже.
По рекомендации Ренвика я урегулировал для нее несколько мелких юридических вопросов. Он присылал ко мне большинство своих подружек. Однако с миссис Килнер мы встречались лишь однажды. Похоже, они с Аланом приостановили тесное общение.
Она была из тех женщин, чьи фото часто появлялись на страницах журналов – эффектная, шикарно одетая блондинка, которая умудрялась выглядеть красавицей, не обладая выдающимися внешними данными. Зато имелись хорошая фигура и внушительный счет в банке; здесь, при самом непосредственном участии владелицы, вступали в дело портниха, парикмахер и тому подобные помощники.
В тот единственный раз, когда я ее видел, у меня не сложилось о ней высокое мнение. Излишне своевольная и жадная, она держалась со мной покровительственно. На мой взгляд, предварительный портрет этой довольно утомляющей женской особи я обрисовал достаточно точно. Вот о муже я знал мало. Он существовал главным образом для того, чтобы пополнять банковский счет, и, по слухам, ему это нравилось. Бедолага гордился тем, что у него чрезвычайно дорогая супруга.
Дверь в квартиру открыла сама миссис Килнер.
– Где вас носило?! Добирались, как черепаха. И не суетитесь. Не надо кричать на весь мир, что вы здесь. Лучше бы я сама к вам приехала. Почему вы были против?
Такое приветствие едва ли можно считать адекватным, учитывая, что я в середине ночи поперся на улицу. И я невольно задумался о новых долгах – не забыв про яйцо и время, которое придется потратить на закупку припасов, – что мог справедливо записать на счет Ренвика. Естественно, озвучивать подобные мысли я не стал, а промычал что-то удобоваримое: мол, не подобает леди наносить визит в столь поздний час.
– Какая ерунда! – последовал довольно грубый ответ. – То, что вы пришли сами, ничуть не лучше. К тому же вы здесь как адвокат, а не мужчина.
– Чей адвокат? – поинтересовался я, стараясь не злиться. – Ваш или мистера Ренвика?
– Наверное, Алана. Но если угодно, и мой.
– В случае столкновения интересов я должен отказаться от вашего предложения, чтобы иметь возможность представлять мистера Ренвика.
– А почему наши интересы должны сталкиваться?
– Мне неизвестно, какие между вами отношения, – увильнул я.
– А вас это разве касается?
– Да ладно, миссис Килнер, не будем ходить вокруг да около! Уже очень поздно.
– Так не говорите таких слов, «отношения»… как будто вы на что-то намекаете.
– Я ни на что не намекаю. Я хочу, чтобы мне внятно объяснили, что происходит, а потом дали поспать.
Тут миссис Килнер неожиданно рассмеялась и стала милой.
– Извините, – сказала она, – я была с вами довольно резка. Пожалуйста, присаживайтесь, наливайте виски. Вот содовая, сейчас все расскажу.
Приятная перемена – по крайней мере, теперь не мне раскошеливаться на виски. Я устроился в одном из тех уродливых кресел, полностью из металла, которые на деле оказываются более удобными, чем ожидаешь. Впрочем, их вид мне никогда не нравился.
Хозяйка также налила себе виски и вставила сигарету в длинный янтарный мундштук.
– В некотором смысле, – начала она, – мои «отношения» – как вы выразились – необходимая часть всей истории. Не знаю почему – ведь он не очень был вежлив, – но Алан мне нравится. Думаю, оттого, что большинство мужчин ведут себя со мной слишком обходительно, а раболепство мне не по душе. Не сказать, что я без ума от манеры мужа: тот вообще считает меня чем-то средним между ожившей бельевой прищепкой и картиной на стене. Однако слишком многие ходят за мной с собачьими глазами, а Алан был исключением. Надо сказать, он подчеркнуто меня игнорировал, и я решила преподать ему урок: влюбить в себя, после чего бросить.
Этот прием всегда использовал сам Алан Ренвик. Ему нравилось делать вид – даже со мной, – что это неосознанно, но я был стопроцентно уверен, что проделывал он все совершенно осмысленно. Удивительно только, что такая проницательная женщина, как Анита Килнер, не раскусила его с самого начала.
Наверное, выражение моего лица выдало направление мыслей – ведь вслух я ничего не сказал, – а миссис Килнер продолжила уже ледяным тоном с легкой стильной хрипотцой:
– История стара как мир, и хотя мне нравилось играть с огнем, я не наивная барышня.
Она замолчала, словно ожидая какой-то реакции. Видимо, хотела, чтобы я всецело уяснил ее мотивы. Однако я не сильно стремился их обсуждать и попытался вернуть даму к сути проблемы.
– Я не хочу знать то, что меня не касается. Но если это имеет отношение к нашему делу, то позвольте спросить, сегодня ночью вы – выражаясь вашими же словами – тоже играли с огнем?
– Предполагалось… Давайте не придираться к словам, что мы как дети. Мой муж часто уезжает по делам. Когда я была не занята, то иногда ужинала с Аланом у него дома. Ради общего блага начало вечера мы должны были проводить с его крайне тактичным слугой, Бейнсом, а в конце уже оставались одни, проявляя обоюдный интерес к персидскому искусству.
– К персидскому искусству? Интерес? У Алана? – Я не мог сдержать удивления.
– Ну да. Его познания довольно обширны, чего он несколько стесняется, потому что, на его взгляд, такое больше свойственно женщинам. Кое-что дополнительно изучив, я могла – какое-то время – лепить из Алана что вздумается. Не делайте поспешных выводов! Мы действительно обсуждали персидское искусство. Еще пару недель назад все продвигалось по плану, я была собой довольна и вскоре собиралась отомстить за его былое безразличие.
При этих словах я едва не рассмеялся: безразличие – последнее качество, которое я приписал бы Ренвику.
– Хотя наши отношения были платоническими, я держала их в секрете, не желая, чтобы кто-либо о нас узнал. Встречи я назначала, когда муж уезжал по делам. Но так вышло, что в последнее время он почти всегда был дома, а в те редкие моменты, когда отсутствовал, был занят Алан.
Она со злостью затушила окурок и прикурила новую сигарету.
– На сегодняшний вечер мы условились заранее, и меня сильно покоробило, когда я получила его телеграмму.
– Телеграмму? – переспросил я.
– Именно. К тому же полную мелодраматизма. Кстати, она отправлена в семь, когда вы видели его в клубе.
– Когда мне показалось, что я его видел. Всего лишь мельком.
– Давайте об этом потом. Телеграмма отправлена из почтового отделения недалеко от вашей квартиры. «Не выходи на связь. Чрезвычайно важно. Не пиши, не звони. Все зависит от твоего полного молчания». Понимаете, – продолжила она, положив бланк обратно в сумочку, – посылать телеграмму в принципе глупо. Если бы меня не было дома, когда ее доставили, ее мог прочитать кто угодно. Одному богу известно, как бы я оправдалась перед Берти.
– Но Алан знал, что ваш муж в отъезде.
– Только не в семь. Он переоделся дома, потом пошел на ужин с представителями крупной компании, а потом сел на ночной поезд до Глазго.
– Понятно.
– А вот мне – нет. Почему Алан не объяснился по телефону?
– Этого я вам сказать не могу.
– Я, естественно, тоже. И мне стало любопытно. А кому бы не стало? Поэтому я пошла к нему.
– Хотя он просил вас этого не делать.
– Так я и не делала. Во всяком случае, открыто. Хотела побродить немного вокруг, понаблюдать, может, увижу что-нибудь…
Услышав такое объяснение, я уставился на нее в упор.
– И что вы ожидали увидеть?
– Ну не знаю. Что-нибудь. Горит ли, например, в окнах свет.
– Иными словами, сказал он вам правду или солгал?
– Пусть так, если угодно. Если он меня отвадил без веской причины, ему же было бы хуже. И я решила, что должна все узнать.
– Однако свет в окнах мог включить Бейнс.
– Ненадолго. Наш скромный Бейнс старался не выходить из своей комнаты. Так или иначе, я не ожидала увидеть то, что увидела.
– Что же вы увидели?
– Свет горел во всей квартире. Шторы были не опущены, и внутри ходили люди. Очевидно, там полным ходом шла вечеринка, и я сильно разозлилась, что меня отшили. А еще, не скрою, стало любопытно. В общем, я решила разузнать побольше. Подождала, пока консьерж повернулся спиной, проскользнула внутрь и поднялась наверх. По лестнице, чтобы меня не выдал шум лифта.
– Но как вы надеялись что-то увидеть? Нельзя же просто стоять и таращиться на закрытую дверь.
– Можно. По правде сказать, так я и поступила.
– Увидели хоть что-то?
– Полицейского.
– Полицейского? – К ее явному удовольствию, я смотрел с недоверием.
– Вот именно, – кивнула миссис Килнер. – В форме. Вероятно, что-то все-таки услышав, сначала он просто высунул из квартиры голову, потом вышел и огляделся. Повезло, что наверх он посмотрел не сразу, и мне удалось скрыться из виду, поднявшись по ступенькам. Конечно, это лишь разогрело мое любопытство. Я опять спустилась вниз и еще раз увильнула от консьержа, что совсем не трудно: торчать постоянно на посту он не обязан. На этот раз я подметила на доске фамилию людей, которые проживали на седьмом этаже, над Аланом. Я поднялась на лифте и, доехав до нужного этажа, отважно позвонила в дверь. Мне открыл тот же полицейский, и когда я его увидела, то очень реалистично воскликнула: «Мама родная! С Уэлинсами что-то случилось?»
«Ничего не случилось, мадам», – ответил он.
«Но как же…» – усомнилась я, показав на его форму.
«Мадам, эта квартира принадлежит не Уэлинсам. Кажется, они живут этажом выше».
«Ой! А что здесь произошло? Ведь что-то же произошло. Могу я помочь?»
«Вы знакомы с жильцом этой квартиры, мадам? Если да, я попросил бы вас задержаться».
Такой вот каверзный вопрос. Я не собиралась признаваться, что нас с Аланом что-то связывает, и приняла меры предосторожности: почти полностью укутала лицо платком. В конце концов, ночь выдалась холодная. Так что просто сказала «нет». Дверь за мной вежливо, но плотно закрыли, а я начала подниматься по лестнице. К счастью, полицейский не стал проверять, на самом ли деле я направляюсь к Уэлинсам. Потом я пошла домой, естественно, слегка расстроенная, и попыталась дозвониться вам.
– Но почему мне?
– Так сказал Алан. Ой, забыла. Я не дочитала телеграмму до конца.
Она снова вытащила листок бумаги, а я размышлял, как это чисто по-женски – начать что-то делать и остановиться на полпути.
– Вот тут, в конце, – продолжила миссис Килнер. – «Все зависит от твоего полного молчания. Найди Сэмпсона. Он все знает».
– Вообще ничего не знаю!
– А Алан написал, что знаете. И вы видели его тем вечером. Как раз в то время, когда отправили телеграмму.
– Я уже начинаю сомневаться. Утверждать не берусь. Просто увидел на выходе из клуба похожего на него человека – тот грузил в такси чемоданы.
– Понятно. Жаль, что я не знаю названия вашего клуба. Вы провели там весь вечер. А я вам названивала домой. Я навела справки: телефон исправен, однако вы редко им пользуетесь.
– Так и есть. Я мало времени провожу дома. И считаю телефон бесполезной блажью.
На самом деле я уже пару раз хотел от него отказаться. Но клиенты, похоже, думали, что я все время должен быть на проводе. К тому же им не нравилось, что звонить мне нужно в офис. Хотя отсутствие телефона в квартире принесло бы ощутимую экономию, ощутимая экономия не по карману профессионалу, если этот профессионал хочет, чтобы его считали успешным.
Мою задумчивость – а я уже стал засыпать – прервала миссис Килнер:
– Так вам действительно ничего не известно?
– Ничего. Во всяком случае, пока. Раз мистер Ренвик попросил вас со мной связаться, нет сомнений, что в нужное время он даст мне знать, и тогда я смогу сообщить что-то и вам. Если он мне поручит это сделать.
Миссис Килнер затушила окурок.
– Вам что, сложно проявить чуть больше человечности? Разве не видно, что я по уши… заинтригована?
Похоже, она произнесла не то слово, которое хотела сказать. Вышла небольшая заминка.
– Ясно, – сказал я. – Все это в высшей степени необычно. Мне, как и вам, небезынтересно выяснить, что же произошло. Обещаю, что, как только что-либо станет известно, я вам сообщу. А теперь, если вы меня извините…
Я поднялся с кресла.
– Тогда это первое, что вы сделаете завтра с утра.
– Как только приду в свой офис, – твердо сказал я. – Уверен, что мистер Ренвик напишет мне туда. Вряд ли ему известен адрес моей квартиры.
– Он есть в телефонном справочнике.
– А если мистер Ренвик уехал за город?.. В любом случае я вам позвоню, как только будут новости.
– Звоните в любое время. Телефон у меня рядом с кроватью.
Я наконец-то сбежал. Но мысль о том, что телефон у нее под рукой, навевала уныние. Хорошо бы, она поздно вставала.
И если уж она была «по уши заинтригована», то я тем более. Что, черт возьми, натворил Алан и как ему хватило наглости явиться ко мне, ничего не рассказав? Я захотел сделать две вещи: немедленно, если получится, выбить объяснение, пусть и запоздалое, а потом, что бы с ним ни приключилось, выгнать Алана из моей квартиры. Еще по пути домой мне пришло в голову: а не поставил ли он меня в опасное положение? Я был полностью согласен с миссис Килнер в одном: этому парню необходимо преподать урок, сбить с него спесь. Что доставит мне несказанное удовольствие. Хотя нельзя сказать, что Алан мне не нравился. Да и юридические дела, прямо или косвенно с ним связанные, приносили недурной доход.
Глава 3
Думаю, кое-что надо объяснить. Иногда ты гнешь свою линию, считая, что по-другому и быть не может, а люди робеют и не в силах даже намекнуть, что, может, это и не так. Поэтому все идет как идет – именно так, как этого хочешь ты, словно все совершенно естественно, даже когда ход вещей весьма далек от разумного ожидания.
Когда я вернулся, то увидел, что квартира прибрана, посуда и бокалы вымыты, а кровать застелена. Сам же Алан мирно спал у камина, и на его лице блуждала легкая, почти мальчишеская улыбка.
Само воплощение удовлетворенной праздности – от макушки, покоящейся на спинке кресла, до кончиков длиннющих ног. Он и в самом деле выглядел очень молодо. Подлокотник закрывал шрам на щеке, и мне стало ясно, почему многие женщины считали его привлекательным. Я понятия не имел, что произошло, но так как Алан не горел желанием встречаться с полицией в своей квартире, он явно что-то натворил.
Услышав мои движения и проснувшись, Ренвик подпрыгнул, и на его лице промелькнули страх и вызов.
– А, это ты, – пробормотал он. – Я и забыл, где нахожусь. Ну что, успокоил Аниту?
– Более или менее, – ответил я. – Но утром она собралась мне звонить… Миссис Килнер никак не могла перейти к сути дела, но в конце концов все рассказала.
– Что именно?
– Про телеграмму, и даже больше. А тебе не кажется, что самое время мне все объяснить? И немедленно убраться прочь? Не знаю, что происходит, но ни капли не сомневаюсь, что ты меня куда-то впутываешь.
– Если я уйду, то не смогу ничего тебе объяснить. Поэтому сначала поговорим. – И снова на его лице расцвела мальчишеская улыбка, когда он продолжил, весело притворяясь, что его поведение совершенно нормально: – Знаешь, Дик, ты очень добр ко мне. «Если благодарность от такого ничтожества, как я…» Откуда фраза? Ладно, забудь. Так с чего начать?
– С самого начала!
– Я думал, ты с ног валишься от усталости, – удивился он. – А история может затянуться.
– Я бодр, как никогда. И вряд ли засну, пока все не узнаю.
– Как угодно. Только если уснешь посреди рассказа, я не виноват. Дождись конца, там точно не уснешь, обещаю.
На этот раз он позволил мне занять мое кресло, а когда я устроился, слегка тронул меня за плечо и проворчал:
– Временами ты такой странный… Впрочем, я знал, что смогу на тебя рассчитывать. Мне понадобится твоя помощь.
Как ни смешно, эти слова подействовали успокаивающе, хотя у меня хватило здравого смысла предупредить Алана, что всему есть предел.
– О, несомненно! – охотно согласился он. – Все действительно началось с Аниты Килнер. Время от времени мне придется высказываться о ней немного нелицеприятно, и джентльмены, наверное, так не говорят. Прости, если что вырвется, ведь я должен выражаться ясно. А еще попрошу проигнорировать некоторое количество… тщеславия – видимо, так нужно это назвать, – которое не может не проявиться.
Я не льщу себе, что всему причиной мои достоинства. Полагаю, в основе лежит исключительно физиология. Ты же знаешь, у меня постоянно проблемы с женщинами. Красотой я никогда не отличался, к тому же еще этот изъян… – Он прикоснулся к лицу кончиками пальцев. – А с недавних пор дела пошли еще хуже. На шею готова повеситься любая!.. Но Анита Килнер оказалась худшим вариантом. С тех пор как она выяснила или решила, что выяснила, что я интересуюсь персидским искусством, жизнь стала совершенно невыносимой. Она постоянно предлагала зайти ко мне поужинать, дабы обсудить манускрипт якобы седьмого века до нашей эры, который ей кто-то всучил.
По правде говоря, я сам не великий эксперт, так, разбираюсь немного. Однако Анита вообще ничего не понимает. Ума не приложу, зачем она поперлась на ту выставку. В общем, она меня там нашла, притворилась, что в восторге от нашей встречи, специально прочла кое-что по теме и выдала себя за человека интересующегося – недавно, но серьезно. Естественно, это лишь предлог. Полагаю, что, если бы кто-нибудь, например ее муж, прознал о том, что мы вместе проводим время, подобный интерес послужил бы неплохим оправданием.
Все это прозвучало чрезвычайно неубедительно, и я высказал свое мнение:
– Судя по репутации мистера Килнера, если бы он услышал, что жена ужинает без него в квартире какого-то холостяка, то вряд ли поверил бы, что вы обсуждали исключительно персидское искусство.
– Я и сам с трудом в это верил. Даже Анита решила, что лучше ему не говорить, хотя она считает, что в наши дни общество стало более свободным и что ее муж мыслит не как судья по бракоразводным делам.
– Она сохранила ваши встречи в тайне?
– Во всяком случае, она так считала. Лично я не стал бы биться об заклад. Последний раз, когда я видел Килнера, он на меня очень странно посмотрел. Я не собирался ввязываться в неприятности, поэтому решил слегка охладить ее пыл. Уверен, ты согласишься, лучшего выхода не было.
– Это точно. Ты объяснил ей, почему?
– Конечно. Но она осталась при своем. Исключительно, на мой взгляд, из-за самомнения. Она была так убеждена, что мастерски справилась с Килнером, что ни секунды меня не слушала. Когда я сказал, что не хочу рисковать, она сначала вышла из себя, а потом лицемерно заявила, что для ссоры нужны двое, а она ругаться не намерена. Конечно, все это было нелепо, и мне следовало резко ее прервать. Однако когда дошло до дела, я дал слабину. Видеть не могу, как женщина плачет, а слезы такой женщины, как Анита, которая в обычном состоянии вся напор и скорость, это просто ужасно… Я не смог собраться с силами и сказать «Проваливай к черту». И зашел с другой стороны. Продал ей щенка.
– В прямом смысле?
– В прямом смысле продал, хотя, конечно, не настоящего. Персидского, если можно так выразиться. Зашел в «Вулвортс», купил там уродливую олеографию фантастической собаки за шесть пенсов и еще одну, мужчину на лошади – Дон Кихот, видимо. Потом вытащил их из рамок, вырезал то, что было нужно, залил водой, быстро высушил, затем проделал то же самое, добавив немного масла. То есть попытался сымитировать хрупкую веленевую бумагу ручной работы. Приклеил все на кусок обветшалого шелка, пририсовал красками пару деталей: копье для мужчины, кое-какие характерные для персидского искусства признаки. И создал имитацию – позор на мою голову! – сцены охоты.
– Если бы Анита хоть что-то в этом понимала, она бы не поверила в подделку ни на секунду. Я прав?
– А я и не собирался водить ее за нос слишком долго – так, чуть-чуть. Идея заключалась в том, чтобы инсценировать замысловатую махинацию и продать ей подделку, выдав за подлинник. Довольно скоро она распознала бы подлог и, я надеялся, страшно на меня разозлилась бы. Конечно, ребячество, причем излишне оптимистичное, признаю. Мне следовало понимать, что будет довольно сложно заставить ее разозлиться надолго. К сожалению, у Аниты не очень крутой нрав. По крайней мере, крутой не в том смысле, который требовался.
– Я бы сказал совершенно обратное.
– Видимо, не со мной. Хотя соглашусь, норов имеется… Итак, случилось худшее. Она заглотила фальшивку целиком и расплатилась за нее, что заставило меня почувствовать себя отвратительной скотиной.
– А почему ты довел все до конца, а не признался? Мог бы просто посмеяться.
– Мне и в голову такое не пришло!.. – У Алана отвисла челюсть. – Не важно. К счастью, вскоре Анита обнаружила обман и написала жуткое письмо, в котором меня прощала. Мол, она уверена, что меня тоже обманули, но я, несомненно, смогу вернуть подделку тому, у кого приобрел. И тут я увидел шанс. Забрать шесть пенсов из «Вулвортса» мне, естественно, не удалось бы, поэтому я мог сказать, практически не лукавя, что не выйдет. Рассудив, что если у нее или, точнее, у ее мужа денег куры не клюют, то с них не убудет, если я оставлю эти деньги себе. А я мог бы отдать их на благотворительность.
От удивления у меня, видимо, брови полезли на лоб, потому что Алан быстро продолжил:
– Я предупреждал, что предстану не в самом выгодном свете. И лучше сразу скажу, что пока не передал деньги на благотворительность. Хотя собираюсь, честно. По крайней мере, собирался. Первым делом я хотел убедиться, что она не станет требовать деньги назад. Ведь она могла бы подать на меня в суд за мошенничество, а я не хотел платить дважды.
– Вряд ли у нее получилось бы сделать такое и скрыть предысторию.
– Да, не получилось бы. Про это я, честно говоря, не подумал. Но если бы Анита на самом деле вышла из себя, кто знает, на что она решилась бы. Так или иначе, я действовал по первоначальному плану и деньги не отдал. Очевидно, я своего добился, поскольку две недели от Аниты не было ни слуху ни духу. Затем мне крупно не повезло: мы встретились на улице, и она тотчас же поинтересовалась, почему я не отвечаю на ее письма. Ответ был простой: потому что я их не получал. Тут она слегка удивилась и сказала: «Дорогой, я ведь писала! Ты что, думал, я оставлю тебя в таком положении?» Место было довольно людное, и я не мог позволить, чтобы она закатила там сцену. К тому же я не люблю, когда меня называют «дорогой» посреди Пикадилли. Люди могут неправильно все истолковать. Поэтому мы договорились, что она зайдет, и вечером мы со всем разберемся.
– А потом струсил, послал даме телеграмму и втянул меня. Так?
– Нет, не так.
Конечно, я тут же вспомнил, что дело на этом явно не заканчивалось, если только Килнер не послал полицию на поиски писем жены в квартиру Ренвика, что не только невероятно, но и совершенно невозможно. Не стали бы в полиции заниматься такими вещами.
– Так что потом? – подтолкнул я замолчавшего Алана. Он медленно наклонился и прикурил сигарету.
– Остаток истории не такой приятный. Дик, я ведь могу рассчитывать на твою помощь?
– Я уже пообещал, – ответил я немного нетерпеливо, совершенно забыв хоть что-то уточнить. Мне чрезвычайно хотелось услышать конец, а еще добраться до кровати. И я не обратил внимания на свою оплошность, хотя облегчение, отразившееся на лице Алана, должно было меня предостеречь.
– Мне она понадобится, – произнес он ровным голосом.
– Ну, давай дальше.
– Хорошо. Как тебе известно, у меня несколько лет проработал слуга по имени Бейнс. В последнее время он стал лениться, дерзить и постоянно выпрашивал повышение зарплаты. Я мирился с этим, отчасти оттого, что терпеть не могу увольнять даже плохих слуг, а отчасти оттого, что слишком покладист и не люблю перемен. Бейнс знал мои привычки и когда решал поработать, то справлялся хорошо. Но в итоге я от него подустал и ровно месяц назад велел проваливать. Казалось, это возымело благотворное влияние, и когда вчера я заявил, что хочу поужинать вдвоем, он не стал язвить, как раньше. Так продолжалось до сегодняшнего дня, до вчерашнего, если быть точным. Вчера он вошел и елейным голосом спросил: «Которая из дам будет с вами ужинать сегодня, сэр?» Что-то в его голосе меня насторожило, и я ответил: «А тебе какое дело?» – «Хотел подобрать нужные цветы, сэр». – «Ого! Ты настолько хорошо изучил их вкусы?» И сказал ему, кто придет.
Алан стал мрачнее тучи, его шрам побелел. Понятно, что он пересказывал всю сцену подробно, шаг за шагом, и почти забыл о моем существовании, причем настолько, что не заметил собственного признания: ужин в его компании входил в привычку не у одной леди. Чему я не сильно удивился.
– И только когда я произнес имя Аниты, – продолжал Алан, – Бейнс наконец-то скинул маску. «Как интересно, Ренвик, – вдруг сказал он, – как интересно. Буду рад снова увидеть леди, которая пишет такую изумительную чепуху». Эта фраза, вместе со словами Аниты, что она мне писала – что и без того меня беспокоило, – расставила все по своим местам.
– Он украл ее письма, когда их доставили, и хотел тебя шантажировать? Поэтому ты удрал, предупредил Аниту и натравил на него полицию?
– Полицию? Нет! Я не мог себе этого позволить. Письма Аниты показывать нельзя.
– А что, они весьма…
– Взгляни. – Алан протянул мне листок почтовой бумаги.
Конечно, следовало отказаться, однако миссис Килнер производила впечатление особы столь властной, что я не смог устоять и решил узнать, как она приступила к унижению Алана и каким образом отвергла его ухаживания. Принимая во внимание все то, что она сказала по этому поводу всего пару часов назад, в полной уверенности, что Алан предан ей целиком, ситуация приобретала комический оттенок. К тому же мне требовалась вся информация, которую можно было раздобыть, если я хотел ее утихомирить всего через несколько (как это ни прискорбно) часов.
И я прочитал. Письмо было выдающимся. Начиналось оно со слов «милый, мой милый» (подчеркнуто три раза).
Если ты все еще переживаешь из-за денег, то не стоит. Любимый, неужели ты думаешь, что я позволю деньгам встать между нами? Помни, всегда помни, мне нужен только ты. Милый, прости меня, если я сказала что-то грубое про деньги в каком-нибудь написанном ранее письме. Я не хотела. Правда, не хотела. Забудь и прости. Пожалуйста, позволь увидеть тебя снова. Напиши мне. Я буду на седьмом небе от счастья, когда увижу хотя бы твой почерк. Я буду покрывать письмо поцелуями…
– Все, достаточно, – произнес я. – Думаю, дальше читать нет смысла.
И эта женщина утверждала, что она не наивная барышня! Теперь ясно, что фраза, в середине которой она спохватилась, должна была прозвучать не «я по уши заинтригована», а «я по уши влюблена».
– Отвратительно, правда? – бодро заметил Алан. – Такое, понятно, никто не захочет предать огласке. Это, кстати, еще цветочки. Другие письма носят еще более… э-э, личный характер.
– Я бы и это письмо не назвал официальным. Ты все нашел?
– Надеюсь, да. Я потом очень тщательно обыскал комнату Бейнса. Духу у меня хватило лишь на это.
Внезапно меня пронзила догадка.
– Бог мой, – выдохнул я, – только не говори, что применил силу.
– Конечно, применил, – спокойно ответил Алан. – Ты же не думаешь, что я мог позволить такой гадине жить дальше?
– Жить дальше? Ты хочешь сказать…
– Хочу.
Такой односложный ответ не позволял трактовать случившееся двояко. Я почувствовал, как на лбу выступают капли пота, и по-идиотски предположил, что можно было как-то откупиться.
– Чтобы он потом меня шантажировал? – отреагировал Алан. – Спасибо. К тому же, боюсь, я вспылил.
– Ты понимаешь, что уже в восемь часов вечера твою квартиру обыскивала полиция?
– Что? – Алан вскочил на ноги. – Откуда ты знаешь? И почему мне не рассказал?
– Мне сообщила миссис Килнер. Я и подумать не мог, что ты… что ты… ты был столь невозмутим…
Глава 4
За несколько минут после обоюдного признания мы успели обменяться поспешными, как и следовало ожидать, обвинениями. Боюсь, что дословно передать нашу беседу мне не удастся. Конечно, не могу утверждать, что я раньше излагал все слово в слово, однако суть правдива, а вот за то, что происходило в последующие пять или десять минут, я отвечать не готов. Паника, которая накрыла и меня, и Алана – хотя его в меньшей степени, – затуманила мою память.
Впрочем, основные пункты разъяснений, что мы вскоре дали друг другу, и выводы, к которым пришли, когда остыли, вспомнить я могу.
Оказалось, что в какой-то момент Алан вышел из себя – ведь Бейнс достаточно четко пояснил, что его нельзя увольнять, а нужно значительно поднять зарплату и выдать наличными определенную сумму за молчание и возврат писем миссис Килнер. (Кстати, я подозревал, что у слуги имелись письма не только от Аниты.) Тут Алан, по его словам, потерял голову и кинулся на него с кулаками. Хотел он его убить изначально или нет, не знаю. Думаю, даже сам Алан не отдавал себе в этом отчет. Скорее всего, не хотел. Возможно, у него родилась смутная идея напугать Бейнса и забрать письма силой.
Какое бы у него ни сложилось намерение, он со всей силы ударил слугу в челюсть, и Бейнс, падая, приложился головой об угол тумбы письменного стола. Сначала, как утверждал Алан, у него и мысли не возникло, что Бейнс мертв. Соображать мешала злость. Он притянул тело и, обыскав карманы, обнаружил то письмо, которое только что мне показал.
Даже беглого взгляда на листок было достаточно, чтобы понять: во-первых, письмо слишком откровенное, а во-вторых, не единственное. Поэтому, не заботясь о теле слуги, Алан поспешил в комнату Бейнса. Конечно, существовала вероятность, что этот человек спрятал письма не в доме, однако удача повернулась к Ренвику лицом. В какой-то момент ему показалось странным, что Бейнс пытался вырастить гиацинт в комнате, где явно не хватает света. Более того, хранил цветок, хотя тот явно завял. И Алан вытащил растение из горшка. Письма лежали под корнями в самодельном двойном дне.
Когда письма попали в руки Ренвика, до него наконец-то дошло, что Бейнс не шевелится. Потом он заметил, что слуга лежит в прежнем положении, и недоумение мгновенно сменилось тревогой. Вокруг была кровь, и даже примитивный осмотр вскоре убедил Алана, что шантажист мертв. Более того, состояние челюсти Бейнса явно свидетельствовало о том, что произошел не несчастный случай. По крайней мере, именно так он мне все и представил; позднее стало ясно, что он совсем не преувеличил. Итак, Алан потерял голову и дал деру.
Оказавшись на улице, он пришел в себя и задумался. Он понимал, что нужно вернуться. Во-первых, у него была лишь та одежда, в которой он сбежал. Во-вторых, он стал размышлять, не сложится ли впечатление, будто квартиру обокрали. В конце концов, фактически его ничего с убийством не связывало. Да и мотив отсутствовал… Алан нерешительно направился обратно, но когда дошел до двери, понял, что не может найти силы и зайти. Бейнс, вероятно, представлял собой не очень приятное зрелище.
А потом, что не редкость для людей в критической ситуации, он вспомнил о своем юристе. Действительно, к нам клиенты приходят не только за советами (которым сами же обычно не следуют), но и с вопросами, как урегулировать те проблемы, что возникают, когда работаешь на грани закона.
К этому моменту, конечно, мой офис был наверняка закрыт, а Алан не горел желанием идти туда, где его могли узнать, поэтому окольными путями отправился ко мне домой. По дороге он вспомнил про миссис Килнер, и, к его чести, сделал все, чтобы она не угодила в щекотливое положение.
Надо сказать, что, на первый взгляд, он поступил чрезвычайно порядочно. Если бы Алан решил не покрывать Аниту, шантаж Бейнса перестал бы быть актуальным. Или он мог обратиться к ней за деньгами, чтобы заплатить слуге.
Однако, подумав об этом позже – спустя пару дней, – я понял, что, выбрав второе, Алан попал бы под влияние Аниты, а первое могло втянуть его в бракоразводный процесс. Сложно понять, что именно в тот момент повлияло на Ренвика; во всяком случае, телеграмму он ей отправил довольно взволнованную. Если бы он позвонил по телефону, то пришлось бы что-то объяснять, а имя мое он приписал, скорее всего, в надежде успокоить даму. Эффект, естественно, получился совершенно обратный. Первой мыслью Аниты было, что обо всем прознал муж. Обнаружив в квартире Ренвика полицию, она и вовсе растерялась. И просто запаниковала.
Сам Алан нервничал еще больше и вбил себе в голову, что я его последняя надежда. Отсюда и необычная настойчивость – пока я не пришел, он, голодный, околачивался возле дома. Но была и другая причина. Отправив телеграмму, он обнаружил, что в кармане осталось меньше фунта, и до него внезапно дошло: несмотря на наличие в кармане чековой книжки, получить деньги будет нелегко.
И вот я должен найти решение всех его проблем.
Не знаю, каких конкретно действий он от меня ждал. Думаю, Алан вообразил, что на следующий день я каким-то чудесным образом раздобуду денег, вывезу его из страны и поясню, куда можно безопасно направиться. На самом деле положения законодательства об экстрадиции чрезвычайно запутанны, и до сих пор никому из моих клиентов не требовались специфические познания в этой области.
Юристу надлежит оберегать своих клиентов. Можно понять радость Алана, когда он понял, насколько удобно – учитывая его цели – расположена моя квартира. Он рассчитывал, что сутки, а может, и несколько дней смерть Бейнса останется тайной. Ни у кого не было причин заходить в квартиру, к тому же и не вышло бы – пришлось бы взламывать дверь. Всю работу по дому выполнял Бейнс, а уборщицы Алан не держал.
Естественно, теперь, когда полиция – по воле какого-то злого рока – обнаружила случившееся, ситуация складывалась совсем иная. Исчезли самые призрачные шансы сляпать для Алана алиби. Его, должно быть, уже подозревали. К тому же человеку с такой выдающейся внешностью совсем непросто покинуть страну. Упущенного времени, конечно, было жаль, но мы оба сдержали взаимные обвинения. Алан был убежден, что в ближайшее время ничто не всплывет, а я, понимая, что случилось нечто особенное, даже не представлял, что дела обстоят настолько серьезно. Не каждую ночь к вам заявляется приятель, который спустя час или два мимоходом роняет, что совершил убийство.
Наверное, пару слов нужно сказать и о моих переживаниях.
От миссис Килнер я вернулся в полной уверенности, что Алан выкинул какую-то глупость и что я не намерен в нее впутываться. Хотя каким-то образом все равно впутался.
Прежде всего меня подвигла на это сама серьезность произошедшего. Я уже и так увяз по уши: не все, что я сказал миссис Килнер, было правдой, и при проверке это вскроется. Конечно, можно было бы оправдаться, если бы я сразу отправился в полицию. Теперь, чтобы реабилитироваться, недостаточно просто выгнать Алана из квартиры, а меня не прельщала идея сдать его в руки правосудия.
Здесь речь шла уже о моем чувстве собственного достоинства. Я сказал Алану, что поддержу его, хотя, конечно, тогда я не располагал достаточными фактами, чтобы давать такое серьезное обещание. Кроме того, он обратился ко мне с просьбой, и мне не хотелось оставаться в стороне.
А еще мне нравилось ощущать, что этот самоуверенный, надменный тип, избалованный фаворит, любимец судьбы будет полностью зависим от меня – человека, к которому он всегда относился с долей усмешки и презрения. Когда миссис Килнер объясняла – очевидно, чрезвычайно неточно – свое желание унизить Алана Ренвика, а потом заставить его приползти к ней и терпеть унижение, я прекрасно понимал, что она имеет в виду. Мне ни разу и ни с кем не выпадал шанс провернуть подобное. А проделать такое с Аланом было бы особенно приятно, несмотря на то что он мне, в принципе, нравился. Любопытно: он пробуждал одинаковые чувства, одинаковое желание поставить его на место и у миссис Килнер, и у меня, и у Бейнса!
И было еще кое-что. Миссис Килнер потерпела неудачу. Бейнс, имея на руках все козыри, в конце вообще плохо кончил. Я же хотел достичь своей цели. Чтобы добиться моей помощи, Алан пустил в ход весь свой исключительный дар убеждения. А я ему это позволил. Позволил решить, что он меня убедил. Что было неправдой – решение я принял сам. Может, я и произвожу впечатление человека ничтожного, но на самом деле решительности мне не занимать.
Честно говоря, первый раз в жизни я испытывал такое удовольствие. Я собирался ввязаться в самую захватывающую, самую интересную, на мой взгляд, авантюру, а меня об этом еще и умоляли. Я немного поотнекивался, а потом наконец милостиво уступил. В итоге наша дружба претерпела изменения, и когда забрезжил рассвет, было абсолютно ясно, кто теперь главный.
Первый шаг был довольно прост: оставить Алана у себя и спрятать. Это сложности не представляло. Ему, естественно, пришлось слушаться меня во всех мелочах. Например, он не должен был выходить на улицу без моего разрешения. Затем мне предстояло решить, что с ним делать дальше. Мысль о том, что я должен взять судьбу этого человека в свои руки и перекроить по своему усмотрению, доставляла мне особое удовольствие. У меня уже вырисовывались смутные представления о том, что нужно сделать, зато у него – к моему удивлению – никаких. Алан пропел дифирамбы по поводу того, что у меня идеи имеются, и спокойно признал, что в его голове пусто. Свои настоящие мысли я ему, понятное дело, озвучивать не стал.
Что касается рисков, я был уверен, что при определенной осторожности они сводились к нулю. Вряд ли кто-то захотел бы наведаться ко мне в гости, а если бы и захотел, то не смог бы войти. Хотя, возможно, в какой-то момент придется ненадолго выставить Алана и кого-нибудь пригласить – для проформы. Тот факт, что я был его юристом, тоже не представлял особой опасности. Никогда прежде не слышал, чтобы полиция устраивала обыск у адвоката лишь потому, что его клиент – убийца.
Предстояло разобраться с кучей нюансов; мы продолжали сидеть и все обговаривать. Чрезвычайно неловко, например, было обсуждать финансовые вопросы. Я кое-что придумал; оставалось деликатно коснуться этой темы – в нужное время и в нужном месте.
В конечном счете я обратил внимание Алана на то, что жить и есть он будет за мой счет, а его присутствие не позволит мне нанять человека для необходимой работы по дому.
– Фактически, – завершил я, – тебе придется поработать домработницей, поваром и слугой.
Сначала идея его не привлекла. И кстати, я бы расстроился, если бы вышло иначе. Но в конце концов ему пришлось согласиться, и он притворился – довольно запоздало, – что готов отнестись к делу с подъемом и шутя.
Ну от этой шутки удовольствие получал я. А он всерьез полагал, что гнет свою линию, что именно он предложил, чтобы я ему помог!.. Я готов был расхохотаться.