оизошло?..
— Насколько я помню, — чопорным тоном произнес ангел, — произошло восстание, и…
— Ах вот как! Но почему же оно произошло, а? Разве оно не должно было произойти? — сверкнув глазами, воскликнул Кроули. — Неужели тот, кто умудрился создать целую Вселенную за шесть дней, не предусмотрел, что может случиться такая неприятность? Может, и она была задумана?
— Скажешь тоже. Давай рассуждать разумно, — с сомнением сказал Азирафаэль.
— И ты полагаешь, это полезно? — сказал Кроули. — Совершенно бесполезно. Если ты попробуешь разумно подойти к этому вопросу, то придешь к самым странным выводам. К примеру: зачем было наделять людей любознательностью, а потом подсовывать им под нос некий запретный плод, да еще водружать на него неоновую рекламу с указующим перстом: «ВОТ ОНО»?
— Что-то я не помню никакого неона.
— Я выразился метафорически. Короче говоря, зачем так поступать, если ты на самом-то деле не хочешь, чтобы они попробовали этот плод, скажи на милость? То есть, может, конечно, ему просто захотелось посмотреть, что из этого получится. Может, это тоже часть великого непостижимого замысла. Как и все сущее. Ты, я, он, весь мир. Может, всем устроено колоссальное испытание, чтобы проверить, исправно ли действует сотворенный мир, а? И приходишь к одному выводу: это не может быть космической шахматной партией; это, должно быть, исключительно хитроумный пасьянс. И не затрудняйся с ответом. Если бы мы постигли его, то уже не были бы сами собой. Поскольку это все… все…
— НЕПОСТИЖИМО, — произнес субъект, кормивший уток.
— Точно. Верно. Спасибо.
Они проводили взглядом высокого незнакомца, который аккуратно выбросил пустой пакет в урну и величаво удалился в глубину парка. Затем Кроули встряхнул головой.
— Так что я говорил?
— Не помню, — сказал Азирафаэль. — Но, по-моему, ничего особенно важного.
Кроули уныло кивнул.
— Позволь мне искусить тебя ленчем, — прошелестел Кроули.
Они вновь отправились в «Ритц», где один столик таинственным образом оказался свободным. И возможно, удивительные явления последних дней косвенным образом положительно отразились на природе, поскольку, пока они закусывали, над Беркли-сквер впервые за все времена разносились веселые трели соловья.[176]
Никто не расслышал его из-за шума городского транспорта, но трели, несомненно, звучали.
Час дня, воскресенье.
Последние десять лет воскресный ленч сержанта Армии ведьмоловов неизменно проходил по заведенному порядку. Обычно он сидел за расшатанным, прожженным папиросами столом в своей комнате, просматривая одну из потрепанных старинных книг по магии и демонологии из армейской библиотеки[177] — «Некротелекомникон», или «Liber Fulvarum Paginarum»,[178] или его самую любимую книгу, «Молот ведьм» — «Malleus Malleficarum».[179]
Но вот раздавался стук в дверь, и мадам Трейси объявляла: «Мистер Шедвелл, ленч готов». Шедвелл ворчал себе под нос: «Бесстыдница!», потом выжидал шестьдесят секунд, давая ей время вернуться восвояси, а затем открывал дверь, забирал тарелку с печенкой, обычно заботливо прикрытую сверху второй тарелкой, чтобы не остыла. Поставив тарелку на стол, он приступал к ленчу, не слишком заботясь о том, чтобы подливка не испачкала страницы его старинных изданий.[180]
Так проходили прежде все воскресные ленчи.
Однако нынешнее воскресенье несколько отличалось от всех предыдущих.
Во-первых, Шедвелл не читал. Он просто сидел.
А услышав стук в дверь, он мгновенно вскочил и открыл ее. Хотя мог бы и не торопиться.
Тарелки за дверью не было. Там стояла мадам Трейси собственной персоной, приукрашенная брошью с камеей и новым оттенком губной помады. Кроме того, ее окружало облако ароматных духов.
— Что, Езавель?
Мадам Трейси заговорила оживленным, фривольным и слегка срывающимся от волнения голосом:
— Привет, мистер Ш. Я просто подумала, что после всех треволнений, которые нам с вами пришлось пережить за последние два дня, вроде бы глупо оставлять вам тарелку у дверей, вот и решила пригласить вас в мои апартаменты. Пойдемте…
Мистер Ш.? Шедвелл осторожно последовал за ней.
Сегодня ночью ему привиделся очередной сон. Воспоминания о нем остались смутные; четко запомнилось лишь несколько фраз, все еще звучавших в его голове и тревоживших душу. Этот сон растворился в тумане, так же как события предыдущего вечера.
И звучало в его голове следующее: «Нет ничего плохого в охоте на ведьм. Мне понравилось быть ведьмоловом. Только… ну, в общем, нужно делать все по очереди. Сегодня мы охотимся на ведьм, а завтра мы будем прятаться, и настанет черед ведьм искать нас…»
Второй раз за последние двадцать четыре часа — и второй раз в жизни — он вошел в квартиру мадам Трейси.
— Присаживайтесь, — сказала она ему, показывая на кресло. Чистая салфеточка лежала на подголовнике этого мягкого кресла, а рядом стояла скамеечка для ног.
Он сел.
Поставив поднос ему на колени, мадам Трейси понаблюдала за тем, как он ест, и убрала тарелку, когда он закончил. Затем она открыла бутылочку крепкого ирландского портера, налила в бокал и подала Шедвеллу, а пока он поглощал напиток, сама потягивала чай. Но вот мадам Трейси поставила чашку, нервно звякнув ею по блюдцу.
— Мне удалось порядком поднакопить, — вдруг сказала она ни к селу ни к городу. — И вы знаете, я иногда подумываю, как было бы чудесно жить в уютном бунгало где-нибудь в сельской местности. Подальше от Лондона. Я бы хотела назвать его «Лаврушки», или «Приют Странника», или… или…
— «Шангри-ла», — подсказал Шедвелл, но, хоть убей, не мог понять, почему ему пришло на ум такое слово.
— Точно, мистер Ш. Именно так. «Шангри-ла». — Она улыбнулась. — Вам удобно, голубчик?
С нарастающим ужасом Шедвелл осознал, что ему удобно. Ужасно, чертовски удобно.
— Да, — настороженно сказал он. Ему никогда еще не было так удобно и спокойно.
Мадам Трейси открыла следующую бутылку портера и поставила перед ним.
— Единственная проблема с таким уютным бунгало под названием… — как вы так удачно придумали, мистер Ш.?
— Гм. «Шангри-ла».
— Ах, точно, «Шангри-ла»… состоит в том, что там как-то неуютно жить в одиночестве, правда? Ведь затраты на одного человека ничуть не больше, чем на двоих.
(«Или на компанию из пятисот восемнадцати ведьмоловов», — подумал сержант Шедвелл, припомнив многочисленные ряды своей армии.)
Она хихикнула.
— Я вот только все думаю, где бы мне найти компаньона, который согласился бы поселиться со…
Шедвелл понял, к чему она клонит.
Его одолевали сомнения. Он определенно чувствовал, что поступил неразумно, оставив рядового ведьмолова Пульцифера с той девушкой в Тадфилде, особенно если вспомнить параграфы «Устава процессуальных норм и положений» Армии ведьмоловов. А сейчас ему самому, видимо, предстояло совершить еще более опрометчивый поступок.
Опять же, возраст дает о себе знать, годы берут свое, и уже тяжело ползать по мокрым кустам, когда влажный утренний холод пробирает до костей…
(…а завтра мы будем прятаться, и настанет черед ведьм искать нас…)
Мадам Трейси открыла очередную бутылочку портера и хихикнула.
— О, мистер Ш… — сказала она. — Вы, может быть, думаете, что я пытаюсь подпоить вас.
Он закашлялся. Все нужно делать по форме.
Сержант Армии охотников за ведьмами Шедвелл опорожнил бокал портера и внезапно поставил вопрос ребром.
Мадам Трейси смущенно хихикнула.
— Право, какой вы милый глупышка, — сказала она и вспыхнула как маков цвет. — И сколько же, как вы думаете?
Он снова задал тот же вопрос.
— Двое, — сказала мадам Трейси.
— А, лады. Тогда я удаляюсь на полную пенсию, — сказал Шедвелл, сержант Армии ведьмоловов (в отставке).
В воскресенье днем.
Высоко в небе над Англией с ревом пролетал на запад авиалайнер «Боинг 747». В салоне первого класса мальчик, названный Магом, отложил комикс и посмотрел в окно.[181]
Последняя пара дней прошла очень странно. Он так до конца и не понял, зачем его отца вызвали на Ближний Восток. Он был абсолютно уверен, что его отец также не понимал этого. Вероятно, для налаживания каких-то культурных связей. Все дело кончилось тем, что какие-то странные парни с полотенцами на головах и ужасно плохими зубами показывали им древние развалины. Что касается развалин, то Маг видел и получше. А потом один из этих парней — тот, что постарше, — спросил, нет ли у него какого желания. И Маг сказал, что ему хочется домой.
Его слова их почему-то очень огорчили.
И вот, наконец, он летит обратно в Штаты. Возникли какие-то сложности то ли с билетами, то ли с полетами, то ли с выбором места назначения. Просто фантастика какая-то; он был абсолютно уверен, что его отец намеревался вернуться обратно в Англию. Магу нравилась Англия. Американцам в ней жилось прекрасно.
В данный момент самолет как раз пролетал непосредственно над спальней Жиртреста Джонсона в Нижним Тадфилде, который вяло листал иллюстрированный журнал, купленный лишь потому, что его обложку украшала вполне симпатичная фотография тропической рыбы.
Через несколько страниц скучающий палец Жиртреста добрался до разворота со статьей об американском футболе, в которой говорилось о том, что он стал ужасно популярен в Европе. Появление статьи было весьма странным: когда этот журнал печатали, она была посвящена особенностям фотографирования в пустыне.
Эта статья изменит всю его жизнь.
А Маг летел в Америку. Он тоже заслужил кое-что (в конце концов, никогда не следует забывать старых друзей, даже если во время знакомства с ними вам было всего несколько часов от роду), и та магическая сила, что управляла судьбой всего человечества в это самое время, подумала: «Итак, он летит в Америку. Что может быть лучше, чем вернуться в Америку!»