— О, нет-нет.
— В смысле — нет?
— Нет, нет и нет… И это никак не связано с той дамой, она так мила, со своим шиньоном, всегда безукоричневая, одета с булавочки!
Миша замечает мой оторопелый вид.
— Ну, ты же знаешь, дама, которая выжила в лагере…
— Симона Вейль?
— Вот-вот, она самая, и это очень здорово. То, что она сделала для женщин.[3] Просто невообразительно. Но это никак не связано с нею.
— Нет, конечно…
Заметно потрясенная, Миша погружается в свои мысли.
— Ты что-нибудь читаешь? — нарушаю я молчание.
— Шрифт мелкий.
— Я ведь принесла книги с крупными буквами. Ты разве не пробовала их читать?
— Какие?
— Те, что я вручила тебе во время нашей прошлой встречи. С крупным шрифтом.
— С крупным? Ну, это для стариков… Я их одолжила тому господину.
— Какому господину?
— Тому. Тому, который показал мне, как открывать окно пошире, хотя это запрещено. С помощью мясника.
— Кто он такой? Один из сотрудников?
— Да нет, это же запрещено, говорю тебе.
— Ну так кто он?
— Мой сосед, ты его уже встречала. Он еще носит твистовый костюм.
— Месье Тердьян?
— Да. И поверь, он отлично ориентируется в здании, он давно тут живет. Он показал мне, как… как это… — Она вздыхает. — Щелк — и готово! Короче, окна можно открывать нараспашонку, но нам этого не позволяют. Потому-то, когда они приходят, я — хоп! — Не вставая, она делает вид, что подскакивает к окну. — И оно закрыто.
— Смотри не вывались!
— Мясник должен быть очень острым. Я принесла его из столовой в тот вечер, когда давали роз… буф…
— Ростбиф?
— Ты ведь знаешь, что у меня не было…
— Ростбифа?
— Детей.
— Разумеется, знаю, Миша. Но у тебя есть я. Я с тобою.
— Ты много плакала. Когда он сказал тебе об этом, врач, когда он сказал тебе, что вероятность мала, совсем мала, что ты едва ли сможешь быть в тяжелом положении. Ты много плакала.
— Это правда. Но, возможно, сейчас не самый подходящий момент.
— Возможно, самый подходящий момент вообще никогда не наступает.
Миша смотрит в окно. А потом снова поворачивается ко мне.
— Послушай, я не хотела иметь ребенка. Ни крошечки. Ни семьи, ни детей. Вообще ничего. Если бы вы не жили надо мной, у меня все так и осталось бы по-прежнему. Я была лишь беседкой… соседкой, которая уютно устроилась в своих углах. Когда ты пришла в первый раз, помнишь, потому что тебе было так одиноко у себя дома, ты просидела там одна день, два, больше, ты не была готова говорить, да и я тоже, мне было неуловимо. Ты поела, а потом снова ушла к себе. Ночью я не сомкнула ушей. А потом ты пришла во второй раз и подняла на меня глаза, эти огромные глаза, которые умалишали меня, и тогда я впустила тебя в свой дом. А потом, всякий раз, когда ты приходила, я оставляла тебя в гостях до самого вечера, а потом я купила фломастеры, и цветные бумаги, и ножницы, а потом наши походы в зоопарк по утрам, ты помнишь, маленькие пластиковые зебры, они тебе нравились, а потом пластилин, а потом клубничный компот в коробочках, которые мы клали в мо… морозник. Ты приходила почти каждый вечер. Да, так все и было: маленькая веточка стучалась в мою дверь и оставалась ночевать. Ты оставалась, когда дела шли совсем плохо, когда… В общем, что было, то было. Прости, что я так… взболталась. Я хочу сказать вот о чем: решение принимать тебе. Ты взрослый человек. Но перед тем как ты примешь решение, я скажу кое-что еще: это самое важное, важнее этого нет ничего в мире.
— Что именно?
— Впервые за свою жесть я начала заботиться о ком-то помимо себя. И это, это изменило все, Мари. Бояться за кого-то другого помимо себя. Это твой великий шанс.
— Обрати внимание, слова сами приходят тебе на язык.
Миша польщена.
— А ведь и правда… В чересчурных расстоятельствах.
— Принести тебе чая из автомата?
— Да, пожалуйста. Я что-то совсем без сил. С лимонадом, будь добра.
— С лимоном?
— Ну да.
В дни, когда Миша ожидает посетителей, она старается принарядиться. Надевает пуловер небесно-голубого оттенка, который подчеркивает цвет ее глаз, либо бежевый жакет в тон брюкам.
Я всегда звоню ей, прежде чем приехать. Как правило, за день до своего визита, чтобы она успела подготовиться.
Я стучусь, прежде чем войти.
Я обнимаю ее.
— Тебе незачем было приходить, это тебя обеременяет, и потом, ты должна больше отдыхать.
— Мы об этом уже говорили, Миша. Я прихожу, потому что мне в радость навещать тебя. Как ты поживаешь?
— Помаленьку, помаленьку… Но я не совсем понимаю, что происходит.
— О чем это ты?
— Здесь. Теперь все не так, как раньше. Уровень падает ниже и ниже. Две постоянки умерли…
— Постоялицы?
— Да. Две за одну неделю. Мадам Креспен, та, которой присылали сухокопченые палки, она… ночью… ффюить — и все.
— Ты расстроилась… Ведь мадам Креспен тебе очень нравилась.
— Да… Конечно, я понимаю, старики — они и есть старики. Я тебе уже говорила, к этому надо относиться как к неизбежности… Настает момент, когда жизнь просто не может продолжаться дальше. И в некоторой степени это даже здорово. Это не печально, но пугает.
— А вторая дама? Ты была с нею знакома?
— Нет, она жила на четвертом. На четвертом эпатаже. У них там… Они не бесшумные, знаешь, но они похожи на призраков, которые расхолаживают по ночам, так что их надо запирать. Зато каталог… Вот в чем дилемма.
— Какой каталог?
— Ну, который «Труа… с…» — Она подыскивает слово. — «Труа-плюс».[4]
— И в чем проблема?
— Это был ее каталог.
— Мадам Креспен?
— Да, она одолжила его мне, чтобы я могла заказать шляп… шляпунцы, и теперь я не знаю, как быть, ведь мне не удалось вернуть его.
— Ну, это не так серьезно, Миша, не думаю, что она забрала бы его с собой. Тебе там что-нибудь приглянулось?
— Нет, я не люблю помпоны… И к тому же здесь стало не так, как прежде. Особенно по вечерам, когда они делают ходики.
— Какие ходики, Миша?
— Когда все посидельницы разбрелись по своим комнатам, они делают ходики, чтобы раздать… и по утрам тоже. Я не понимаю, для чего это.
— Ты зря беспокоишься: я тебе уже объясняла, медсестры делают обход, чтобы проверить, все ли благополучно.
— Я не люблю ночи.
— Плохо спишь?
— Это из-за слов, я тебе говорила. Именно по ночам они… отваливаются… отрываются, когда мне никак не уснуть, я точно знаю, что в эти минуты они подкидывают меня, покидают меня, целыми вагонами, на дикой скорости, с этим ничего не поделать, правда, и даже мой лого… голо… логарифм…
— Логопед?
— Да, он мне сам об этом сказал. В том состоянии, в котором я сейчас, от испражнений больше нет никакого проку.
— Ты преувеличиваешь, я уверена, такого он не говорил. Все дело в том, что ты не любишь упражнения.
— Они меня изнуряют. А после занятий… ты бы видела, как я собираю себя по крупе. Знаешь, это так печально…
На несколько мгновений она погружается в свои мысли.
— Человеку вообще не следовало бы стареть. Впрочем, раз уж ты здесь, скажу тебе вот что. Я все обдумала и выбираю креманку.
— Как так?
— Для моих остатков. Креманка… тарелочка бутербродов, и дело в шляпе. Точно так же было у мадам Креспен. По-моему, очень славно вышло.
— Ты имеешь в виду кремацию?
— Ну да. Но пусть бутерброды с насосом, а не с паштетом.
— С лососем? Договорились, но, по-моему, ты слишком торопишь события.
— Я не смогла поехать к мадам Креспен. Они заказали вагон, чтобы поместились все желающие, но я была чересчур утомлена.
— Все ясно, Миша, это нормально. Тебе надо отдыхать.
— А малыш?
— Какой малыш?
Разумеется, я понимаю, о ком она говорит.
— Твой, какой же еще! Где он сейчас?
— Ну… пока на прежнем месте. Я говорила с Лукасом. Он с сочувствием выслушал меня, но все равно собирается ехать в Индию. Он работает в туристической компании «Новые границы», и ему предложили должность местного представителя. Он хорошо знает страну и с самого начала говорил мне, что ожидает это назначение. А я с самого начала говорила ему, что не хочу переезжать.
— Почему?
— Ну, из-за тебя, Миша, и потом, у меня нет никакого резона перебираться в Индию. Я только что нашла здесь работу, о которой мечтала, да и не так-то это легко…
— А парень что? Он расселился… расслоился?..
— Рассердился? Нет. Он сказал, что я могу оставить ребенка, если хочу. Пообещал, что будет по возможности помогать мне. Но сам намерен уехать. Несмотря ни на что. К тому же у него не было особого желания заводить ребенка. Знаешь, мне кажется, он не очень-то влюблен в меня.
— Вот как? Но почему?
Скажи я, что он отказался принять чек на пять миллионов евро, она удивилась бы меньше.
— Такова жизнь, Миша.
— Но… Ты ему выяснила, что твои волосы нормально не причесать?
— Не волнуйся, Миша, это никак не связано с моими волосами. Лукас вообще носит дреды, ты знаешь, что это такое?
— Да-да. Ну что ж. Выходит, решение принимать тебе одной. Без жениха.
— Угу. Ничего, все устроится. Как-нибудь выкручусь… Пожалуй, мне и в самом деле хочется стать матерью. Не желаешь немного прогуляться?
— Нет, не сегодня, у меня сил нет.
— Ты уверена? Погода такая хорошая.
— Нет, спагетти.
ЖЕРОМ
Она ожидает меня, сидя в кресле.
Ожидая меня, она ничего не делает. Не делает вид, что читает, вяжет или занимается чем-то еще.
Здесь ожидание — это совершенно самостоятельное времяпрепровождение.
Войдя в комнату, я пожимаю пациентке руку, спрашиваю, какие у нее новости. Она предлагает мне стакан воды либо фруктовый сок, если сама не выпила его на полдник, угощает меня шоколадной конфетой или карамелькой. Я понимаю, что тем самым она пытается сделать что-то для меня в ответ.