И августа дрему нарушил крылатый пришлец.
И было всё странно в то утро и зыбко, неточно –
Порывистей волны Дуная и резче биенье сердец.
Степей черноморских дыша раскаленною силой,
Пять трупов повешенных ветер в лазури качал.
И небо казалось огромною братской могилой.
Но, гнев затаивши в груди, я стоял и молчал.
Кто были они, молодые, за дело святое
Отдавшие жизнь, завершившие краткий свой путь?
Не знаю. Но, верно, славянское имя простое
Наполнит волненьем потомков стесненную грудь.
И там, где сливаются югославянские реки,
Свой путь направляя к великой советской стране,
На перекрестке эпох они опочили навеки,
Но тень их висит надо мною, но голос их слышен во мне.
И, глядя спокойным и судящим взором поэта,
Сдержав возмущенье в груди и отчаянья стон,
Свидетелем стал для еще не рожденного света.
И живы во мне мертвецы, чтоб ожить для грядущих времен.
И видел над площадью рабской, где гнется покорная шея,
Где сердце оковано страхом и торжествует тевтон:
Грядущие ветры с востока несут, пламенея,
Полотнища алых и непобедимых знамен.
«За узкою тюремною решеткой…»
За узкою тюремною решеткой
Рождается неясная заря,
Неверный свет седой земле даря
С улыбкою стыдливою и кроткой.
Еще один осенний вялый день,
Подхлестанный надеждою и страхом,
Рассыпется пустозвенящим прахом,
И новая падет на землю тень.
И Баницы задремлет каземат.
– Что завтра, друг, – расстрел, освобожденье?
А где-то там леса гудят, шумят,
И в гуле том – борьба, свобода, мщенье…
БАЛЛАДА О ДОМЕ
Ты видел ли тот мертвый дом?
Скажи, в какой стране?
Не всё ль равно, и пусть на слом
Он обречен – во мне
Он отразился, чтоб потом
Столетия стоять
И тесным памяти кольцом
Сердца людей сжимать.
Висел лохмотьями бетон,
Ободранный скелет
Чуть прикрывая. Сотни тонн
Смесили мрак и свет.
Там провалился потолок,
Там грузно пол осел.
Повеял легкий ветерок
В подвале сколько тел?
Как будто запах тубероз
Исходит из щелей.
– Молчи. Напрасен твой вопрос.
Тот запах всё сильней.
Смотри наверх – на лоскуты
С цветочками обой,
На небывалые кусты
Над скрюченной трубой,
Там застеклили небеса
Лазурью пропасть рам:
Сияет древняя краса
И слышен птичий гам.
Не вспоминай. И в день-деньской,
Спасая свой паек,
Уйди скорее с головой.
Тебе и невдомек,
Как там живой жилец могил,
Когда пронесся шквал,
До пояса закопан был,
Пять суток умирал,
Пока стеклом тот человек
На кисти вены не пресек,
Чтоб на сознанье снизошла
Спасительная мгла.
– К чему вопить и проклинать!
Настанет тишь да гладь.
И будут много, много губ,
Победу празднуя опять,
Трубить в миллионы труб.
Должны мы есть и пить, любить,
Трудиться, веровать и жить…
Не надо траурных венцов.
Оставим мертвым хоронить
Ненужных мертвецов.
Забудем плач, стенанья, вой, –
Живым понятен лишь живой.
Но он – Европы мертвый сын,
Из тысячи руин
Восстанет призрак роковой,
Безвестный гражданин.
Безумен, полупогребен,
Поднимет руку он,
И хлынет кровь, и потечет
Над арками побед.
И будет праздник ваш смущен,
И в ликованьях слышен стон
Неутоленных лет.
«Кто не сидел в подвалах, не дрожал…»
Кто не сидел в подвалах, не дрожал,
Прижавшися к дверной неверной створке,
Кто не мечтал впотьмах о черствой корке,
Не ощутил уколов сотен жал
В своем усталом сердце, кто не ждал
Погибели от торжества лазури,
От случая, судьбы иль просто дури
Незримых сил, и кто не проклинал
И день, и час, и жизни гнет бетонный,
Когда обвалы заглушали стоны
И кровь мешалась с гарью и песком, –
Еще не сын Европы обновленной:
В его душе, еще не потрясенной,
Не прозвучал богов урочный гром.
«Над победителем и побежденным…»
Над победителем и побежденным
Зажжется та же алая звезда,
И канут в бездну быстрые года,
И мир предстанет снова обновленным,
Умолкнут звуки боевых фанфар,
И в обмороки превратятся взрывы.
И там, где дикий бушевал пожар,
Пройдут стада и всколосятся нивы.
И только стих суровый сохранит
Проклятья и стенанья той эпохи,
Когда в сердцах взорвался динамит
И жизнь распалась на сухие крохи.
НА 1943 ГОД
Годов живых порвалась нить.
И всё мрачней в ночи личина века.
И как нам в этом мире сохранить
Простой и гордый облик человека?
Окровавленная всё выше груда тел,
А жизнь и смерть уж не играют в прятки.
С такою мукой, верно, не глядел
Эдип в лицо мучительной загадки,
Как я гляжу в лицо твое, о год
Надежды, страха и пресуществленья.
Иль духа нового я обрету оплот,
Иль унесет меня круговращенье
Времен грядущих? Каждый день и час
К нам приближает роковые сроки.
Но океан войной взметенных масс
Не обуздают прошлого пророки.
О Родина, твоих просторов власть
Сковала ярость европейской лавы,
И если суждено нам в битвах пасть,
В сиянии твоей падем мы славы.
Страх за тебя исчез в душе моей:
Подземные я слышу содроганья.
В тебе шумит пожар великих дней,
К тебе летит святое упованье.
Ты новый миру принесла завет,
Ты ниспровергла древние кумиры.
И знают все: в тебе вселенский свет.
Твоя судьба слилась с судьбою мира.
«Когда в сердцах настанет тишина…»
Когда в сердцах настанет тишина,
И будет жизнь улыбкою согрета,
И все увидят, что весна – весна,
Богата осень, миротворно лето.
Когда вернется истинный Орфей
На землю, им покинутую ныне,
И ключ забьет в песках души твоей,
Ключ памяти в отверженной пустыне, –
Тогда услышишь сердцем голоса
И музыку созвездий и растений,
Тогда прольется чистая слеза
На мир привычный черствых отречений.
«– Забудь. Покорствуй, иль навек усни…»
– Забудь. Покорствуй, иль навек усни.
К чему душа ослепшая пророчит
Тебя гнетут расстрелянные дни,
Сиренами пронизанные ночи.
– Нет, я не сломан страшною судьбой.
Я вижу путь достоинный и правый.
Из памяти возникнут предо мной
Руины Новгорода и Варшавы,
В снегах кровавых гордый Ленинград,
И городов трагические хоры
Упорной Англии, Берлина ад,
Где времена разверзлись и просторы.
Пусть разрушенья громкие дела
Колеблют волны и сосут антенны.
Не только камни, дерево, тела
Распались в вихрях дикой перемены –
Взорвались души. Лабиринты дум,
Нерукотворные колонны чувств напевных
В провалы рухнули. И созерцает ум
Миры разъятых атомов душевных.
О Зодчие, над хаосом руин
Горит звезда в разреженном эфире,
Строители неведомых глубин,
Таитесь вы в опустошенном мире,
Чтоб Человечества воздвигнуть новый храм
На ясных высях юных поколений,
Когда свои миры откроет нам
Столетия освобожденный гений.
«А не пора ль, товарищ, в партизаны?..»
А не пора ль, товарищ, в партизаны?
Туда, где в чащах борется народ,
Где чист и ясен грозный небосвод,
Осмыслены страдания и раны.
Не снится ль и тебе простор полей,
Отроги гор, лесов могучих шумы?
Твой час пришел, о прошлом не жалей.
Решительный, спокойный и угрюмый,
Уйди туда, где жизни бьют ключи
И где сильней, чем смерть, святое мщенье.
Как моря гул для путника в ночи,
Ты Родины услышишь приближенье.
ВТОРАЯ ХОТИНСКАЯ ОДА
Здесь Днепр хранит мои границы,
Где гот гордящийся упал
С торжественныя колесницы…
Ломоносов
О ты, в порфиру облаченный
Багрянородный мой народ,
Лавиной рушащий препоны,
Подобен гулу мощных вод, –
Ты одолел все испытанья,
Ты исчерпал до дна страданья
И, вечной славой осенен,
В себе самом нашел ты силу,
Чтоб нового изгнать Аттилу
Германских варварских племен.
Он шел – и содрогались степи,
Испепелялись города.
Неся огонь, и меч, и цепи,
Столетья рабского труда.
Пылая яростью Валгаллы,
Он осквернил Кавказа скалы,
Эльбруса запятнал снега,