Промедол начал оказывать свое долгожданное воздействие, и я стала думать о том, как в прошлом году забеременела. Меня всегда очень волновало, что я не смогу забеременеть. Пришла в голову туманная «промедоловая» мысль: кажется, какая-то душа взяла на себя труд воплотиться ненадолго, только для того, чтобы я убедилась, что все-таки могу забеременеть. «Я люблю тебя, кем бы ты ни была». Потом стала беспокоить мысль, часто посещавшая меня в молодости, точнее, даже не мысль, а ощущение, что у меня никогда не будет детей и я не проживу дольше пятидесяти. В той ситуации это меня испугало, особенно потому, что другое предчувствие — что я не выйду замуж раньше тридцати — сбылось. Но теперь, несколько дней спустя, я чувствую, как во мне растет решимость сделать все наоборот и поставить своей целью родить Кену ребенка и прожить больше пятидесяти.
Клиника Андерсона — первоклассная больница, она производит сильное впечатление, особенно на тех, кто предпочитает «западную медицину». Проходя по ее невероятно длинным и запутанным коридорам, я все время думал: надо бы поторопиться, а не то опоздаю на самолет. Когда мы с Трейей наконец нашли отделение химиотерапии, я столкнулся со странным эффектом, который потом преследовал меня следующие шесть месяцев, пока лечили Трейю: из-за моей бритой головы все принимали меня за пациента, считая, что голова у меня лысая как раз из-за химиотерапии. На настоящих пациентов это производило неожиданное и, я надеюсь, благотворное впечатление: они видели, как я иду по коридору, подтянутый и полный сил, энергичный, иногда с улыбкой на лице, и я буквально видел, как каждый из десятков пациентов начинал думать: «Хм, может быть, не так оно все и страшно!»
Вот мы сидим в приемной. Там десятки женщин со всех уголков мира, все они пришли на прием к знаменитому Блуменшайну. Совершенно седая женщина из Саудовской Аравии; маленькая девочка с одной ногой; девушка в зеленых очках, которая нервничает, ожидая результатов анализа и думая о том, какой катетер ей лучше выбрать; молодая женщина без обеих грудей.
Мы с Кеном прождали три часа, когда нас наконец пустили в комнату, где сидели еще десять человек, причем у каждого из них был аппарат для внутривенного вливания. Я была единственной, кто пришел с сопровождающим; как это ужасно — быть здесь одной. Медсестра вводит мне один за другим три раствора: сначала — ФАЦ (адриамицин плюс еще два химиотерапевтических агента), потом реглан — мощный противорвотный препарат, потом большую дозу димедрола, чтобы подавить негативное воздействие реглана. Медсестра спокойно объясняет, что иногда реглан вызывает острые приступы паники, а димедрол должен их блокировать. У меня никогда не было по-настоящему серьезных приступов паники, надеюсь, что все будет в порядке.
С ФАЦ все проходит нормально, настает очередь реглана. Примерно через две минуты, после того как мне начали его вводить, я замечаю, что ни с того ни с сего начинаю думать, как хорошо было бы покончить с собой. Кен, внимательно наблюдавший за мной последние несколько минут, хватает меня за руку. Я говорю ему: «Покончить с собой — это было бы прекрасно». Кен шепчет мне на ухо: «Терри, солнышко, на тебя плохо действует реглан. Судя по твоему лицу, кажется, у тебя плохая гистаминная реакция. Держись, пока не начнут вводить димедрол. Если станет совсем плохо, скажи мне, и я попрошу ввести его прямо сейчас». Проходит несколько минут, и мною, впервые в жизни, овладевает приступ сумасшедшей паники. Ощущение настолько скверное, что я и близко не переживала ничего подобного. Мне хочется выпрыгнуть из своего тела! Кен требует, чтобы мне ввели димедрол, и через несколько минут становится спокойнее, но совсем чуть-чуть.
Мы с Трейей сняли номер в гостинице напротив клиники Андерсона — его любезно устроили для нас Рэд и Сью. Ее невероятно мощная гистаминная реакция только отчасти была подавлена димедролом — препаратом с антигистаминным эффектом, поэтому паника и суицидальные мысли не оставляли ее весь вечер и ночь. А ведь еще не начал оказывать своего воздействия адриамицин.
— Ты бы не мог прочитать мне тренинг «Свидетель» из «Никаких границ» (No Boundaries)[61]? — попросила она примерно в шесть часов вечера. Это была книга, которую я написал несколько лет назад, а в тренинге «Свидетель» суммировались некоторые способы, с помощью которых величайшие мистики покидали пределы своего тела и разума и вместо этого обретали Свидетеля. Моя версия тренинга была основана на работах Роберто Ассаджиоли[62], основателя психосинтеза, но в целом это стандартная техника самопознания — исследования главного вопроса: «Кто я?» — ставшая известной, по-видимому, из учения Шри Рамана Махарши.
— Милая моя, я буду читать, а ты старайся как можно глубже вникать в смысл каждого предложения.
«Я обладаю телом, но я не есть мое тело. Я могу видеть и чувствовать свое тело, а то, что можно видеть и чувствовать, не есть истинный Видящий. Мое тело может быть усталым или бодрым, больным или здоровым, тяжелым или легким, напряженным или спокойным, но это никак не затрагивает мое внутреннее «Я», Свидетеля. Я обладаю телом, но я не есть мое тело.
Я обладаю желаниями, но я не есть мои желания. Я могу знать о своих желаниях, а то, что может быть узнано, не есть истинный Знающий. Желания приходят и уходят, проплывают через мое сознание, но они не затрагивают мое внутреннее «Я», Свидетеля. Я обладаю желаниями, но я не есть мои желания.
Я обладаю эмоциями, но я не есть мои эмоции. Я могу чувствовать и ощущать свои эмоции, а то, что я чувствую и ощущаю, не есть истинный Чувствующий. Эмоции проходят через меня, но они не затрагивают мое внутреннее «Я», Свидетеля. Я обладаю эмоциями, но я не есть мои эмоции.
Я обладаю мыслями, но я не есть мои мысли. Я могу знать и понимать свои мысли, а то, что может быть познано, не есть истинный Познающий. Мысли приходят и уходят, но они не затрагивают мое внутреннее «Я», Свидетеля. Я обладаю мыслями, но я не есть мои мысли.
А теперь скажи себе со всей возможной твердостью: Я — это то, что остается, чистое сознание, бесстрастный Свидетель этих мыслей, эмоций чувств и желаний».
— Мне становится легче, но ненадолго. Просто ужасно. У меня такое чувство, словно я выпрыгиваю из собственной кожи. Мне не становится спокойно, когда я сажусь, не становится спокойней, когда я встаю. Все время думаю: как же правильно звучит слово «самоубийство».
— Как говорил Ницше, единственный способ заснуть ночью — это дать слово, что утром ты себя убьешь.
Мы оба рассмеялись над горькой и глупой истиной этого афоризма.
— Почитай еще. Я не знаю, чем еще можно заняться.
— Конечно.
И вот, сидя на шаткой софе в огромном гостиничном номере напротив Самого Большого Ракового Центра Западной Медицины Во Всем Трижды Проклятом Мире, я до поздней ночи читаю книги своей любимой. Яды устраивают в ее организме ковровые бомбардировки. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким беспомощным. Мне хотелось только одного — сделать так, чтобы ее боль ушла, но в моем распоряжении были только маленькие полумертвые слова. Думать я мог только об одном: и это еще не начал действовать адриамицин.
— Вот еще из «Никаких границ».
«Таким образом, соприкасаясь с трансперсональным Свидетелем, мы начинаем избавляться от наших личных проблем, забот и тревог. Строго говоря, мы даже не пытаемся разрешить свои проблемы и тревоги. Наша единственная задача — свидетельствовать свои тревоги, безмятежно осознавать их, не оценивая, не избегая или драматизируя их, не работая над ними и не оправдывая их. Когда возникает какое-то чувство или ощущение, мы его просто наблюдаем. Если рождается ненависть к этому чувству, мы свидетельствуем и это. Если возникает ненависть к ненависти, мы свидетельствуем и ее. Ничего не нужно делать, но если рождается действие, мы свидетельствуем это. Нужно оставаться таким Свидетелем, свободным от выбора. Это возможно, только если мы понимаем, что никакие из этих тревог не составляют наше подлинное «Я», Свидетеля.
Пока мы привязаны к ним, мы будем пытаться, пусть даже совсем чуть-чуть, манипулировать ими. Каждое действие, предпринятое для разрешения проблемы, только усиливает иллюзию того, что мы и есть эта конкретная проблема. Так, в конечном счете пытаясь избавиться от тревоги, мы лишь усиливаем ее.
Вместо того чтобы сражаться с тревогой, мы просто принимаем по отношению к ней позицию безмятежной, отрешенной непричастности. Мистики и мудрецы любят уподоблять это состояние свидетельствования чистому зеркалу. Мы просто отражаем любые рождающиеся ощущения или мысли, не сливаясь с ними и не отталкивая их, так же как зеркало, которое безупречно точно и беспристрастно отражает все, что происходит перед ним. Чжуан-Цзы[63] говорит: «Совершенный человек использует свой разум как зеркало. Оно ничего не присваивает, ничего не отвергает, оно принимает, но не сохраняет».
— Тебе это хоть как-то помогает?
— Да, немножко. Я много лет занималась медитацией, но как же трудно применить все это в такой ситуации!
— Ох, милая. У тебя действительно очень сильная реакция — как будто тебе в организм закачали четыреста фунтов адреналина; ты просто не в себе. Я потрясен, что тебе удается с этим справляться. Честно.
— Почитай мне еще.
Я даже обнять Трейю не мог: она бы не смогла и двух минут усидеть на месте.
«В той мере, в которой вы осознаете, что не являетесь, например, вашими тревогами, они перестают угрожать вам. Даже если тревога присутствует, она уже не переполняет ваше существо, потому что вы уже не привязаны исключительно к ней. Вы уже не сражаетесь с ней, не сопротивляетесь ей и не убегаете от нее. Вы самым радикальным образом полностью принимаете ее такой, как она есть, и позволяете ей идти своим путем. Вам нечего терять и нечего приобретать благодаря ее присутствию или отсутствию, потому что вы просто наблюдаете, как она проходит мимо, подобно тому, как можно наблюдать за движущимися по небу облаками.