[331]), я сидел несколько поодаль на стуле, чутко прислушиваясь к малейшему шороху. На ней было шелковое серо-стальное платье, которого цвет до того подходил к этим сумеркам, что мягкие контуры ее форм, казалось, сливались с общим полусветом комнаты. Я долгое время молчал, но опять-таки совсем не потому, чтобы не имел sujets de conversation, а потому просто, что наедине с хорошенькой женщиной как-то ничего не идет на ум, кроме того, что она хорошенькая. Но зато я смотрел на нее… пристально, почти в упор (c'est une maniere comme une autre de faire entendre certaines intentions[332]).
— He хотите ли творогу со сливками? — вдруг обратилась она ко мне.
— Madame!.. — сказал я, не понимая ее вопроса.
— Вы такой молодой… vous devez adorer le laitage…[333]
Признаюсь, это меня как будто ожгло; но, к счастью, я скоро нашелся.
— Может быть, — ответил я, — но во всяком случае обожать молоко все-таки лучше, нежели обожать… лук!
В свою очередь, она с минуту в недоумении смотрела на меня… и вдруг поняла!
— Ах, да! — почти вскрикнула она, весело хохоча, — «лук»… «цыбуля»… c'est са! Се cher capitaine! Mais savez-vous que c'est tres mechant![334] Лук… цыбуля… обожать Цыбулю… ah! ah!
И она вновь так звонко засмеялась, что я почувствовал себя довольно неловко. Ты не можешь себе представить, maman, какой это смех! Звук его ясный, чисто детский, и в то же время раздражающий, едкий. Нахохотавшись досыта, она вздохнула и сказала:
— Какой вы молодой!
— Послушайте, баронесса! — сказал я, — я уж однажды слышал от вас это восклицание. Теперь вы его повторяете… зачем?
— А хоть бы затем, чтоб вы не смотрели так, как сейчас на меня смотрели. Vous avez des regards de conquerant qui sont on ne peut plus compromettants… ah, oui![335]
— В чьих же глазах это может компрометировать вас? Быть может…
Я остановился, как бы затрудняясь продолжать.
— В глазах ротмистра, хотите вы сказать? А если б и так?
— Цыбуля, баронесса! Поймите меня… Цыбуля!
— Вам не нравится эта фамилия? Какой вы молодой!
— De grace, baronne![336]
— Да, молодой! Если б вы не были молоды, то поняли бы, что Цыбуля — отличный! Que c'est un homme charmant, un noble coeur, un ami a toute epreuve…[337]
— Rien qu'un ami?[338]
— Ah! ah! par exemple![339]
Она опять залилась своим ясным, раздражающим смехом. Но я весь кипел; виски у меня стучали, дыхание занималось. Вероятно, в лице моем было что-то особенно горячее, потому что она пристально взглянула на меня и привстала с кушетки.
— Слушайте! — сказала она, — будемте говорить хладнокровно. Мне тридцать лет, и вы могли бы быть моим сыном… a peu pres…[340]
"Вот оно! сынок!" — мелькнуло у меня в голове.
— Что за дело! — начал я.
— Нет, очень большое дело. Я не хочу портить вашу жизнь… не хочу! Вы только в начале пути, а я…
— Неправда! неправда! — воскликнул я с жаром, — красота, грация… la chastete du sentiment!.. cette fraicheur de formes… ce moelleux… Гa ne passe pas![341] Это вечно!
Она засмеялась вновь, но уже тихонько, сладко, и приняла задушевный тон.
— Хотите быть моим другом? — сказала она, — нет, не другом… а сыном?
— Потому что «друг» у вас уж есть? — с горечью произнес я.
— Ну да, Цыбуля… c'est convenu![342] А вы будете сыном… mon fils, mon enfant — Il est ce pas?[343]
Я молчал.
— Но почтительным, скромным сыном… pas de betises…[344] правда? И чтоб я никогда не видела никаких ссор… с Цыбулей?
— И с Травниковым? — бросил я ей в упор.
— И с Травниковым… ah! ah! par exemple![345] Да, и с Травниковым, потому что он присылает мне прелестные букеты и отлично устраивает в земстве дела барона по квартированию полка… Eh bien! pas de betises… c'est convenu?[346]
— Mais comprenez donc…[347]
— Pas de mais! Un bon gros baiser de mere, applique sur le front du cher enfant, et plus — rien![348] Слышите! — ничего!
С этими словами она встала, подошла ко мне, взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в лоб. Все это сделалось так быстро, что я не успел очнуться, как она уже отпрянула от меня и позвонила.
Я был вне себя; я готов был или разбить себе голову, или броситься на нее (tu sais, comme je suis impetueux![349]), но в это время вошел лакей и принес лампу.
Затем кой-кто подъехал, и, разумеется, в числе первых явился Цыбуля. Он сиял таким отвратительным здоровьем, он был так омерзительно доволен собою, усы у него были так подло нафабрены, голова так холопски напомажена, он с такою денщицкою самоуверенностью чмокнул руку баронессы и потом оглядел осовелыми глазами присутствующих (после именинного обеда ему, очевидно, попало в голову), что я с трудом мог воздержаться…
И эта женщина хочет втереть мне очки насчет каких-то платонических отношений… с Цыбулей! С этим человеком, который пройдет сквозь строй через тысячу человек — и не поморщится! Ну, нет-с, Полина Александровна, — это вы напрасно-с! Мы тоже в этих делах кое-что смыслим-с!
Весь остаток вечера я провел в самом поганом настроении духа, но вел себя совершенно прилично. Холодно и сдержанно. Она заметила это и улучила минуту, чтоб подозвать меня к себе.
— Vous vous conduisez comme un sage![350] — сказала она. — Вот вам за это!
Она быстро поднесла к моим губам руку, но я был так зол, что только чуть-чуть прикоснулся к этой хорошенькой, душистой ручке…
К довершению всего, мне пришлось возвращаться домой вместе с Цыбулей, которому вдруг вздумалось пооткровенничать со мною.
— Ты, хвендрик, не вздумай у меня Парасю отбить! — сказал он совсем неожиданно.
"Парася!" le joli nom![351] И я уверен, что с глазу на глаз, в минуты чувствительных излияний, он ее даже и Параськой зовет! Это окончательно взбесило меня.
— Послушайте! — отвечал я, — во-первых, я не понимаю, о чем вы говорите, а во-вторых, объясните мне, почему вы говорите «хвендрик», тогда как отлично произносите "фост"?
— Эге! да ведь и в самой же вещи так! — удивился он и на всю улицу разразился хохотом…
Итак, первый акт кончился. Но что это именно только первый акт, за которым пойдут второй и последующие — в этом ручаюсь тебе я!
Целую твои ручки. Ах, если б ты могла улизнуть от несносного Butor'a и приехать в К***! Мне так нужны, так нужны твои советы!
Твой С. Проказнин.
P. S. Вчера, в то самое время, как я разыгрывал роли у Полины, Лиходеева зазвала Федьку и поднесла ему стакан водки. Потом спрашивала, каков барин? На что Федька ответил: "Барин насчет женского полу — огонь!" Должно быть, ей это понравилось, потому что сегодня утром она опять вышла на балкон и стояла там все время, покуда я смотрел на нее в бинокль. Право, она недурна!"
"Взвесим все шансы, мой друг, и будем говорить серьезно.
Из последнего твоего письма я вижу, что твое предприятие гораздо сложнее, нежели можно было предположить. C'est tres serieux, mon enfant, c'est presque insurmontable.[352] Тут нужно много сдержанности, самоотвержения и — passe moi le mot[353] — ума. Потому что дело идет не о том только, чтобы наполнить праздное и скучающее существование, но о том, чтобы освободить это существование от тисков, которыми оно охвачено и которые со всех сторон заграждают путь к сердцу женщины.
Я вижу два заинтересованных лица: Цыбулю и Травникова. Ты приходишь третьим. Начнем с Цыбули.
Ротмистр, в твоем описании, выходит очень смешон. И я уверена, что Полина вместе с тобой посмеялась бы над этим напомаженным денщиком, если б ты пришел с своим описанием в то время, когда борьба еще была возможна для нее. Но я боюсь, что роковое решение уж произнесено, такое решение, из которого нет другого выхода, кроме самого безумного скандала.
II doit у avoir une question d'argent — c'est presque certain.[354] Цыбуля — казначей, а такие люди нужны. Казначеи всегда имеют деньги — j'en sais quelque chose, moi,[355] потому что Butor одно время был казначеем. Очень возможно, что барон скуп и неохотно дает деньги на туалет жены; еще возможнее, что все доходы его уходят на удовлетворение прихотей "прекрасной малороссиянки". В таком случае Цыбуля — настоящий клад не только для нее, но и для него. Он развязывает его руки, избавляет его от необходимости ремонтировать дорогую игрушку — жену, к которой он уже не чувствует ни малейшего интереса.
Ты молод, мой друг! tu ne connais rien dans les miseres humaines.[356] Ты не можешь себе представить, какое горькое значение имеют в жизни женщины тряпки, на которые ты едва обращаешь внимание. Видеть женщину хорошо одетою кажется до такой степени натуральным, что вам, мужчинам, не приходит даже на мысль спросить себя, как создается эта обаятельная обстановка, cette masse de soies, de velours, de mousselines et de dentelles, qui rend la femme si seduisante, si desirable.